и маленький ледничек для водки… Разъезжать верхом среди верных полков и разговаривать с денщиком о погоде… Если бы сейчас возник конфликт с этим французским выскочкой, с этим Наполеонишкой, которого так ненавидел его отец, он, Александр, сам отправился бы на войну и вел бы солдатскую жизнь, как Суворов. Жаль, что этого гениального чудака больше нет в живых! И никого, кто мог бы его заменить, Александр не видел. Ему не на кого положиться в случае войны. Все его советники умели только произносить красивые речи. Избалованные, расплывшиеся, они боялись ружья и «фрунта» как огня…
С такими неприятными мыслями Александр переоделся при помощи камердинеров в костюм, предназначенный для приема гражданских депутаций: светлые атласные штаны до колен с шелковыми чулками, светлую жилетку, а, поверх нее — императорский шарф цветов русского триколора, заброшенный на плечо и пересекающий наискосок грудь, с двумя золотыми пуговицами сзади и с большой бриллиантовой звездой на левом лацкане, рядом с сердцем, с двуглавым орлом из изысканных рубинов посреди звезды. Александр понимал, что такое элегантность, и даже в самом сильном волнении не терял вкуса и умения сочетать цвета.
Одетый таким образом, он ненадолго зашел в свой личный кабинет, чтобы немного отдохнуть прежде, чем выйти к депутации. И тут он нашел на своем рабочем столе вырезку из русского журнала с хвалебной одой царю, написанной современным поэтом Озеровым. [180] Эти вирши начинались так:
Блажен владыка, кто не страхом —
Любовью правит свой народ. [181]
Далее речь шла о том, что грядущие поколения благодарного народа будут благословлять и восхвалять такого владыку, приходя после его смерти на его могилу.
Эта вырезка была положена на стол императора в качестве скромного сюрприза. Адъютант, хорошо образованный офицер, сам пописывавший стихи, заметил, что царь последнее время подавлен. Поэтому он изо дня в день подыскивал что-нибудь, чтобы порадовать его величество, навести его на приятные мысли. И как все те, кто слишком стараются, слишком прилежно забегают вперед, этот преданный адъютант часто нарывался на неприятности.
Может быть, прежде, до того как он посмотрел на смертное ложе своего отца, это порадовало бы Александра, но не теперь… Сейчас эти наивные вирши вызвали у него легкое отвращение.
— Какой дурак этот поэт, — покачал своей надушенной головой Александр. — Царь еще жив, только начинает жить… А этот уже воспевает его могилу и почет, который грядущие поколения будут оказывать его праху. И адъютант, который это здесь положил, тоже не слишком умен. Надо будет посмотреть…
3
Князь Адам Чарторыйский, который еще у себя дома, в Польше, привык к специфически-еврейским одеяниям и жестам, предупредил Александра, что некоторые из членов депутации могут выглядеть ужасно странно. Царю не следует слишком волноваться, что что-то может ему не понравиться. Тем не менее, когда Александр вышел в зал для аудиенций и бросил первый взгляд на еврейскую депутацию, по его спине пробежал легкий холодок. Это невольно отозвалось полученное им воспитание, истории, которые он слышал в детстве о вечном жиде… Реб Лейбеле из Подолии, в его странном, подбитом ватой лапсердаке и штраймле с хорьковыми хвостиками, с пейсами, похожими на трубочки, первым привлек внимание царя своими глубокими черными глазами и сросшимися черными бровями. Александру сразу же показалось, что это обязательно должен быть кто-то из той самой еврейской «секты», которая втихаря употребляет христианскую кровь в маце. Все полиции мира ищут ее, но пока никак не могут поймать сектантов с поличным… Напряженная улыбка на губах царя скривилась, а его по-девичьи белое лицо вытянулось. К счастью, он увидал немного ближе к себе пару еврейских фигур, уже знакомых ему, главным образом по Еврейскому комитету. Это были Авром Перец, подрядчик российского кораблестроения, и Нота де Ноткин, бывший поставщиком в правление его бабки, еще при жизни Григория Потемкина. Блуждающий взгляд царя наткнулся на польские и русские ордена на его груди. Кривая усмешка Александра выровнялась, а бледное лицо опять округлилось, как у придворной фрейлины.
Одетый в малиново-красный с золотым шитьем гвардейский мундир, Адам Чарторыйский называл имена главных депутатов. Царь слушал его вполуха. Опершись затянутой в бархат рукой на высокий позолоченный столик со стоявшей на нем вазой со свежими тюльпанами, он смотрел своими светло-голубыми глазами поверх голов и отслеживал все беспокойные движения хорьковых хвостиков на штраймле реб Лейбеле. Красноватый отсвет гвардейского мундира Чарторыйского накладывал теплые тона на жирноватую бледность царского лица. Тем не менее Александр показался еврейской депутации старше, чем был на самом деле, а поэтому — и важнее. Евреи ожидали увидеть молодого двадцатисемилетнего мужчину. А перед ними стоял полноватый монарх, немного сутулый, с маленькой лысоватой головой. Выдвинутая вперед нижняя челюсть придавала его лицу капризное выражение. Казалось, что он сладко улыбается, но может тут же и разозлиться, и Бог знает, что из этого получится…
Перец и Ноткин низко поклонились после того, как их представили. За ними поклонились все прочие члены депутации. Последним поклонился реб Лейбеле в своем необычном штраймле. При этом он искренне, от всего сердца произнес благословение «Уделивший из величия своего»… Его губы шевелились, как и хорьковые хвостики на штраймле. А когда реб Лейбеле пришлось поклониться, он сделал это так, как делают при произнесении благословения «Мы благодарны Тебе» — поэтапно: сперва наклонился лишь слегка, а потом ниже и еще ниже… При этом он пробормотал: «Ну, о!..» Мол, у него сейчас есть дела поважнее, чем кланяться. Он благословение произносит и не может прерываться…
— Это он вас благословляет, ваше величество! — сказал на ухо царю князь Адам Чарторыйский.
— Рависан, мон ами! [182] — кивнул Александр, хотя толком и не расслышал, что сказал его друг. Потому что Чарторыйский сунулся, как назло, к неслышащему уху царя… Но таково уж было обыкновение Александра: улыбаться даже тогда, когда хочется плакать, и говорить, что все блестяще, хотя на блеск нет и намека. Странные движения реб Лейбеле и его бормотание, по правде говоря, ничуть не показались царю приятными… Они были необычными, немного экзотическими — это точно.
Глава девятнадцатая
Умер на посту
1
Старший еврейской депутации, реб Нота Ноткин, вытащил из разукрашенного серебряного футляра написанный на пергаменте адрес и торжественно передал его «присяжному переводчику» Неваховичу, чтобы тот, со своим хорошим русским выговором, прочитал его. Понятно, что «присяжный» сразу же осознал важность момента и того места, которое он сам в нем занимает. Он развернул адрес с подписями представителей всех еврейских общин, как свиток с текстом святой книги, и начал
