постоянно не дают героические пьесы… этак, знаешь, о наших юнаках, о битвах, чтобы видело наше нынешнее худосочное поколение, каковы были их отцы и деды! А вот вчера взглянул случайно на афишу и вижу, ты играешь Велько! И так бы, думаю, пошел, а теперь тем более надо поглядеть, как мой земляк представляет юнака! И, клянусь богом, только ты вышел, я просто удивился, до чего тебе пристал наряд воеводы!..
И мой Драгиша с большой теплотой заговорил о пьесе, обо мне и товарищах, а главным образом, о моей роли.
Я все более поражался, убеждаясь, что он вовсе не такой, каким я его себе представлял. Потом он замолчал, утер платком пот со лба и, вздохнув, закончил так:
— Боже, как человек порой увлекается — сущий ребенок! Впрочем, нужно же когда-нибудь и увлечься!
Меня тронули эти слова.
— Слушай, Драгиша! Давай поговорим откровенно! — сказал я. — Должен признаться, что, когда мы встретились с тобой впервые, спустя столько лет, ты произвел на меня неважное впечатление! Ты… как бы выразиться?.. показался мне себялюбцем, шкурником, безучастным ко всему, кроме себя. А сейчас ты представляешься мне совсем иным, сейчас мне кажется, что на сердце у тебя большой камень!
Драгиша поглядел на меня удивленно и после довольно длительного размышления, в течение которого он словно вникал в мои слова, нахмурился и гаркнул во все горло:
— Но разве я тебе не говорил, что меня выгнали из армии, и как раз тогда, когда я рассчитывал получить чин капитана?
— Да ведь тебя, братец, не выгнали, а перевели в чиновники! Ведь ты получил должность по указу и хорошее жалованье!
— Что мне до указа, до жалованья, до чиновничьего звания! — крикнул он с таким раздражением, что на нас стали оглядываться из-за соседних столиков.
— Тише, Драгиша, тише, прошу тебя! Люди подумают, что мы ссоримся! Я вовсе не хотел тебя обидеть…
— Как же не хотел? Ты говоришь… Нет, ты не можешь понять! Ты не можешь понять!
— Хорошо, хорошо, я не могу тебя понять, согласен, но зачем же кричать!
Драгиша продолжал, понизив голос:
— Это тебе они назлословили, мои дружки, что я сквалыга, что я… А небось не сказали сучь… что я из-за них голодал более полугода, что наложен был арест на мое жалованье! Не жалко, если бы это пошло беднякам, честное слово, а то ведь кому — наглым, бессовестным людям, которые живут не по средствам!
— Что поделаешь, Драгиша, это часто случается и с другими. А насчет того, будто о тебе мне кто-то наговорил, то это не так, уверяю тебя! Я вообще никого о тебе не расспрашивал!
— А и расспрашивал бы, ничего хорошего не услышал, ведь таких гадов во всем мире не сыщешь! Жду не дождусь уйти на пенсию, еще восемнадцать месяцев тянуть лямку!
— Где же ты поселишься?
— В Белграде останусь.
— Значит, все-таки среди «гадов»?
— Нет, брат, в Новом Сельбище, а это совсем другое дело! Купил там домик.
— Так! Значит, у тебя собственный дом! Конечно, и хозяйка?
— Будет тебе! Ты все, как в театре!.. Заверни, друг, как-нибудь сюда в это время!..
— А где столуешься?
— Дома. Беру с собой… вот, погляди! — сказал он, извлекая из карманов копченую колбасу и сласти. — Это ребятам!
— Каким ребятам?
— Соседским! Знаешь, люблю детей! У тебя их сколько?
— Четверо.
— Дай бог им здоровья! — Драгиша отделил четыре пирожных. — На, отнеси им!
На этом наша беседа окончилась.
Ну, скажите, не загадочный человек? Я думаю, что он сошелся с какой-нибудь лукавой жеманницей, которая его взнуздала и высасывает из него все соки. Но я захвачу птичек в гнездышке! И не успокоюсь, пока не открою его убежище, будь оно хоть у черта на куличках.
* * *
Как-то раз вечером, несколько времени спустя после вышеупомянутой встречи, актер подкараулил Драгишу у выхода из канцелярии. Они посидели немного в кафане и распрощались. Когда Драгиша отошел шагов на пятьдесят, актер последовал за ним.
Оставив за собой последнюю улицу Врачара, Драгиша свернул на луг и зашагал по извилистой дороге, обочины которой заросли кустарником и высокой травой. Вдруг за поворотом затарахтела телега, потом она остановилась, и донесся неясный разговор. Актер пробежал с десяток шагов и услышал: «Да он, черт бы его драл, букварь разодрал, как же его не бить!» Судя по выговору, крестьянин был, видимо, из Баната. Они понизили голоса, наконец банатчанин стегнул по лошадям, сказав: «Ладно, господин». Актер спустился в канаву, сделав вид, что собирает землянику, и увидел, как мимо прорысили две запряженные в телегу тощие лошаденки, подгоняемые высоким человеком в широкополой соломенной шляпе.
Дорога вывела актера на просторный луг, в глубине которого выстроились крайние дома Нового Сельбища. Драгиша вошел в дом, который стоял среди обнесенного забором возделанного огорода.
Актер огляделся по сторонам. Куда ни посмотришь, новая картина — там холмы и долины, покрытые зеленью, там жнивье и поля кукурузы выше человеческого роста. И все это залито золотом закатного солнышка. Отовсюду несется музыка, песни, звон колокольчиков, мычанье скота, словно это в двух днях ходьбы от Белграда!
Актер подошел к поселку с задов. Стены здесь были глухие, крыши на один скат — «на одну воду», как метко выражаются в некоторых местностях.
Приблизившись вслед за Драгишей к забору, актер услышал вдруг детские голоса. Но вот они внезапно затихли, и прозвучал густой бас Драгиши: «Смир-но!» И тотчас же: «Направо рав-няйсь!»
Актер двинулся вдоль забора, дошел до фасада и увидел среди двора стоящего к нему спиной Драгишу: старый солдат держал в руке палку, точь-в-точь как офицер саблю, когда подает команду. Удивленный актер поднялся на цыпочки и увидел с десяток выстроившихся перед Драгишей мальчишек, без шапок, босых и оборванных! Каждый держал на плече палку и с самым серьезным видом равнялся направо.
А
