фронтовик кричал:
— Милан, подайся назад! Гиго, опусти левое плечо! Бато, держи винтовку пониже! А сейчас внимание! По команде «арш» все разом ударите правой пяткой! Итак, внимание!
Драгиша повернулся и отошел шагов на пять-шесть.
Увидав в разгар этой комедии его лицо, мужественное, суровое и необычайно серьезное, актер перестал удивляться, и его охватил неудержимый хохот. Хватаясь за бока, он повалился на траву.
Учение продолжалось:
— Рота, шагом арш!.. Раз! Два! Раз! Два! Туп! Туп! Стой!
Актер хохотал до слез.
— На-ле-во! На-прав-во! Стой!
«Командир» во главе отряда зашагал на другой конец двора, оттуда снова вернулся к актеру, лежащему на животе. Один из «солдат» извлек из кармана орех и разгрыз его зубами, другой ткнул под ребра «капрала».
Когда «войско» опять удалилось, актер сделал еще насколько шагов вперед, чтобы обозреть весь двор. Поперек тянулся ряд молодых деревьев. В углу колодец с журавлем. С фасада глядело четыре окна. В крайней комнате видна была вся обстановка: железная кровать, полированный стол, несколько стульев, над кроватью икона, по бокам сабля и острагуша, а над ними фуражка.
На ступеньках крыльца сидела с вязанием в руках старуха, рядом смуглая, как цыганка, девочка толкла кофе. Ни та, ни другая не обращали внимания на то, что делалось во дворе, — видно, давно свыклись! Перед калиткой стояла ватага ребят поменьше и внимательно следила за маневрами отряда.
Служака принялся что-то объяснять, видимо не такое простое, так как он то и дело чертил на песке. Солдаты то поднимали носишки к нему, то опускали их долу.
Какая-то женщина по соседству крикнула: «Эгей! Шаца!» На ее зов из строя выскочил паренек и отозвался: «Я здесь, мама, у господина!» — и вернулся на прежнее место. И снова начались упражнения, длившиеся, вероятно, минут десять, потом дана была команда «стой!», затем прочли «Отче наш», и дети с шумом разошлись, поедая фрукты и сласти.
Старуха вынесла из дома стул, Драгиша сел и закурил. Девочка продолжала свою работу; откуда-то подошел большой пегий пес и стал тереться о ногу Драгиши.
1895
ТАЙНА ВЛАЙКО
Чиновник министерства Влайко Н., «Чудак Влайко», как прозвали его друзья, менял квартиру и снял первую же попавшуюся на Дунайской улице. В низком, темном проходе сильно дуло из сквозных ворот, которые вели в длинный двор с «квартирами» для бедноты — комната с кухней на семью; во двор выходило, верно, не менее дюжины дверей. Над всем двором, словно тенета, протянулись веревки с развешанным бельем. Откуда-то из-за этого тряпья до него донеслась мадьярская речь. Он свернул направо и поднялся по крутой деревянной лестнице на веранду. Слева было три двери и три окна, занавешенные изнутри зелеными шторами. В глубине виднелась одна дверь, справа — застекленная галерея.
Из средней двери вышла высокая пожилая женщина с гнилыми зубами и с узловатыми длинными пальцами. С первых же слов Влайко распознал в ней уроженку Баната. Комната, которую предложила ему старуха, оказалась просторной, только деревянная мебель была вся трухлявая. Железная кроватенка хромала на одну ногу, полированный столик с трещиной посередине едва держался на тонких ножках и, казалось, разлетелся бы в щепы от одного сильного удара кулаком. В этом же роде была и остальная обстановка: шкаф, умывальник, диван и три стула.
— Комната, как видите, хорошая и притом изолированная, — расхваливала старуха. — В ней прожил целый год господин Р., дипломат.
Влайко дал задаток. Ему понравилось, что комната обособлена и окна выходят на улицу.
Старуха добавила:
— Не беспокойтесь, сударь, вы останетесь вполне довольны! У нас есть и слуга, ученик, очень старательный юноша. Он сейчас куда-то вышел, но чуть что понадобится, вы только крикните: «Никодий!»
Влайко перебрался в тот же вечер.
На другой день Влайко поднялся рано, но по случаю какого-то торжества занятий в канцелярии не было, и он вернулся к себе около десяти. Хозяйка отсутствовала, дом казался вымершим. Ключ висел на дверном косяке. Влайко отпер и остановился на пороге, неприятно удивленный. Комната была в том самом виде, в каком он ее оставил, — постель не убрана, пол не подметен и т. д. Он хлопнул дверью и зашагал по комнате. Взгляд упал на табакерку — исчезла чуть ли не половина табака. Влайко окончательно взбеленился и заорал:
— Никодий!
За другой дверью послышался какой-то скрип, потом тонкий голосок что-то невнятно произнес. Влайко отворил дверь и снова крикнул:
— Никодий!
— Никодий! — повторил голосок.
— Что это?! Кто здесь? — спросил Влайко.
Голосок заскрипел снова.
— Ах, чтоб тебя кошка съела! — рявкнул Влайко, сообразив, в чем дело. — Фу! Эта противная баба держит попугая!
Он вернулся в комнату, стал перед столом и проворчал:
— Значит, таскают табак! И чего я злюсь? — продолжал он, снимая пиджак. — Высплюсь и уберусь отсюда, а старухе устрою какую-нибудь пакость! Разве так поступают с жильцами в первый же день?
Проснулся он примерно в полдень, быстро привел себя в порядок и вышел на веранду. Вдруг соседняя с ним дверь распахнулась, и оттуда показались старуха в очках на кончике носа, с цигаркой в руках, за ней болезненная молодая женщина с бледным лицом и воспаленными глазами и, наконец, юноша лет семнадцати — восемнадцати в опанках, среднего роста, плечистый, широколицый, румяный, с большими голубыми глазами. Из темной комнаты пахнуло йодоформом, какой-то кислятиной и дымом. Все трое, точно какая депутация, выстроились рядком и поклонились. Старуха стала оправдываться: и ей и Никодию помешало убрать комнату некое «непредвиденное обстоятельство», но больше это не повторится, наверняка не повторится! Пока она бормотала извинения, Влайко посматривал на дымок ее цигарки, и с языка его готов был сорваться вопрос: «А скажите, пожалуйста, у вас полагается, чтоб жилец снабжал вас табаком?» И как раз когда он хотел это сказать, в темной комнате пискнул попугай, и старуха шмыгнула туда. А молодая женщина, глядя на него с деланно-невинным видом,
