оставлять взаперти в темной комнате маленького калеку? Положим, подобное бездушие не редкость, но что настоящая редкость, просто чудо, так это придурковатый Никодий. Откуда в нем столько нежности, столько любви к чужому, больному, несчастному ребенку?
О бабке и матери Эмила Влайко узнал следующее. Старуха происходит из хорошей семьи, родилась она в некоем банатском городе. Вышла замуж за чиновника, а спустя четыре года, оставив троих детей мужу, сбежала с каким-то поляком-инженером и поселилась в Сербии. Родила поляку Евфимию, однако он бросил ее, когда девочке было пять лет, Евфимия вышла замуж за чеха Расквасила, музыканта, пьяницу, который скоропостижно скончался, оставив жене в наследство лишь больного ребенка.
Однажды утром Влайко принес Эмилу «Зоологию».
Прошло несколько ненастных дней; за это время Эмила он не видел ни разу, а Никодия редко. Влайко снова учинил «великое бдение». Попивая кофе, принесенный Никодием, он спросил:
— Ты, собственно, где учишься?
— В светосавской школе. Уже второй год. Еще год, если бог даст!
— И тогда?
— Выдержу экзамен — могу поехать учителем к себе, в Старую Сербию. Говорят, что нас последних пошлют, а потом уж станут посылать учителями только тех, кто кончит нормальную школу.
— А тебе хочется на родину?
— Еще бы! У меня там отец, мать, а был и брат, ровесник Эмила и такой же умница, да помер! Написали мне…
— И ты любишь Эмила, потому что он напоминает брата?
— И поэтому, и потому еще, что он хороший, и потому, что мученик!
— А любишь… Никодий, будь искренним, скажи правду, а мать Эмила ты любишь?
— Видит бог, не очень! Она так равнодушна к ребенку, что я не могу хорошо о ней думать!
— Но, друг, я тебя спрашиваю, любишь ли ты ее, как мужчина женщину?
Никодий удивился и, отвернувшись, буркнул:
— Обидно мне, что вы такое говорите!
— Значит, ты любишь Эмила просто так?
— Да, и еще потому, что он напоминает мне покойного брата, и грех, что его никто не любит! Ребенок не может жить без любви! Бог не велит!
— Значит, ни бабка, ни мать его не любят?
— Этого я не говорю, — поправился Никодий, хотя на лице его можно было прочитать: «Грех сказать, но это правда!» И добавил: — Слышать не могу, когда они его клянут! Да как! Старуха то и дело твердит: «Дай бог тебе того, чего желает бабка!» Стоит Эмилу заплакать, непременно скажет… оно, конечно, лучше бы ему и в самом деле помереть, но, мне кажется, желать такое ни в чем не повинному ребенку грех! Да сами видите, люди здесь бога не боятся! Я от многих слышал, что бога и вовсе нет! И старая госпожа однажды сказала: написано, дескать, в некоторых книгах, будто бога нет и что кругом одна природа! А мы все просто животные! Но, говорят, понять эти книги может только тот, кто окончил гимназию и университет! Сделайте милость, сударь, скажите, это правда?
— Нет, неправда!.. А где сейчас Эмил?
— Вон там, на веранде! На солнышке сидит.
— А он рад книге?
— Ах, без конца ее перелистывает, только о ней и говорит… всем уже надоел. Вас спросить хочет: может ли жираф унести человека, если тот повиснет у него на шее? Сколько человек может поместиться на слоне? Правда ли, что страус бегает быстрей лошади? И… бог знает еще что!
Они вышли на веранду.
Эмил сидел на том же месте и в той же позе, как и в первый раз, только на столике поверх карты лежала раскрытая «Зоология». Вначале он смущался, но, когда новый покровитель принялся рассказывать всевозможные фантастические истории о зверях, о необыкновенных приключениях храбрых охотников, мальчик осмелел и стал перебивать его бесконечными восклицаниями и вопросами.
С тех пор Влайко всегда задерживался возле мальчика и даже заходил к нему в комнату.
— Ну, как, Эмил? Слушается тебя этот разбойник Никодий? — С этого обычно начинался разговор.
Можете представить себе восторг Никодия и его преданность Влайко! В самом деле, никогда ни один властелин не имел такого преданного придворного!
Влайко приносил Эмилу конфеты, фрукты, картинки, карандаши, разные игрушки, но с матерью и бабкой здоровался, и только.
Влайко так привязался к больному ребенку и к честному старосербиянину, что, хоть и недоволен был жильем, менять его уже и в голову ему не приходило.
Сидит, бывало, чудак Влайко зимними мрачными вечерами в кафане и умирает от скуки. Сыграть, что ли, в шахматы, в карты, в домино? Почитать газеты? Поболтать со знакомыми? Нет, сыт по горло! Сидит, пыхтит, потом вдруг вскочит, наденет пальто и поскорее домой. Если Никодия и бабки нет дома, Влайко берет ключ с косяка, входит в темную кухню, поднимает Эмила вместе со стулом и переносит к себе в комнату, поближе к окну.
И пойдет у них, к примеру, такой разговор:
— Скажи, Эмил! Что, если нам сесть вон в ту красивую коляску и поехать далеко-далеко, на край света!
— А где край света, дядя Влайко?
— Ей-богу, далеко!
— А хорошо там, на краю света?
— О-го! Небо румяное и кругом высокие горы и море!
— Тогда нам надо плыть на корабле!
— Конечно!
А то бывал и такой разговор:
— Знаешь что, Эмил, давай-ка я тебя женю!
— А зачем, дядя Влайко?
— Женушка будет с тобой целые дни сидеть у окна и играть!
Эмил, чуть задумавшись, отвечал:
— Но если женушка уйдет, бабка опять меня в кухню запрет!
— Нет! — уверяет Влайко. — Я запретил бы женушке тебя покидать!
— А почему у вас нет жены?
— Э, я сначала тебя женю, а потом уж и сам!
— А
