Встретив как-то Раймонду, Флора даже не упрекнула ее. Она затаила свои чувства и тем самым бессознательно приблизилась к своему мужу. Флора продолжает разговаривать с Раймондой, но не делает никакой попытки возобновить так внезапно прерванную дружбу. Она ничего не имеет против Союза французских женщин, но когда к ней приходят оттуда в начале года с предложением продлить членский билет, на что она отвечает отказом, или когда приносят журнал, который она иногда покупает, она обычно говорит, что в местное отделение Союза французских женщин входят чуждые ей люди и что надо бы провести чистку, а там посмотрим… Больше ничего из нее вытянуть не удается… Впрочем, она и сама чувствует несправедливость своих слов и вред, который они приносят… Против партии Флора тоже ничего не имеет. Она даже, пожалуй, будет голосовать за коммунистов, тут она может сохранить верность брату без всякой оглядки…
На Жан-Пьера во всех этих вопросах оказал влияние главным образом брат. Без него он, возможно, был бы лучше. Жан-Пьер из той породы людей, которые все впитывают в себя, как промокательная бумага. Он, как и брат, далеко не кремень. Хотя, если судить по внешности, этого не скажешь. Крепкий складный парень с резкими, выразительными чертами лица. А по характеру — вылитый брат. Плевал я на политику, говорит он, она-то нас и губит. И он верит в это, потому что слышал эти слова от брата. А Жан — тот, возможно, и не верит, для него это просто удобный способ самозащиты. Такая же разница между братьями существует и во многих других вещах. Жан-Пьер, даже совершая некрасивые поступки, ведет себя откровеннее, мужественнее, чем брат. Наверно, потому-то он до сих пор и не стал штрейкбрехером. Хотя, надо сказать, среди докеров борьба против желтых ведется куда более ожесточенная, чем на верфи. Но не нужно считать, что именно этим определяется поведение Жан-Пьера. И вообще, когда ты собираешься поставить человека на правильный путь, нельзя о нем так плохо думать.
Сознание, что он приносит домой меньше денег, чем брат, угнетает Жан-Пьера. Вот почему сегодня он нанялся на разгрузку парохода, хотя в душе долго колебался и находил больше доводов против, чем в защиту этого шага. Получив жетон, он не сразу решился пойти домой. Не то чтобы он уже почувствовал себя преступником, согласившись на такую работу, но просто он знал: в это время Флора обычно одна дома, а Жан не любит, когда он остается с ней наедине. Так уж получается. Будь оба брата коммунистами, подобное чувство едва ли могло бы возникнуть. Но у этих людей все переживания более низменны. Да и что с них спрашивать, если им кажется совершенно естественным взяться за разгрузку американских военных материалов. Ну, предположим, их не назовешь окончательными подонками, и можно найти тысячу оправданий их поведению, но все-таки во всех их поступках, чувствах и мыслях есть какой-то изъян, какая-то трещинка…
С тех пор как Жан-Пьер неделями сидит без работы, Жан ревнует Флору к нему, пожалуй, еще сильнее, чем в те времена, когда заработок младшего брата составлял основную часть семейного бюджета. Жан-Пьер это чувствует. Он свыкся с таким положением. Бывает в жизни и так. В глубине души он, наверное, сознает, что у брата есть основания ревновать. Жан-Пьер, конечно, знает, что Флора не потерпела бы никакой фривольности с его стороны. Она считает: раз ты вышла замуж — кончено, и так она будет поступать всегда, даже если настанет день, когда она поймет, что ошиблась в выборе мужа. Все это так, но Жан-Пьер не может обманывать самого себя, он-то знает, сколько удовольствия доставляет ему присутствие Флоры. Он может молчать, ничего не предпринимать, но одно то, что он ее видит, приносит ему огромную радость. Вот в этом-то он и чувствует себя виноватым перед братом. Попробуйте-ка при таких сложных отношениях наладить спокойную жизнь. Вам это удается? Но не все такие, как вы…
В конце концов Жан-Пьер все же решил зайти на часок домой и поесть горячего, прежде чем отправиться на пароход.
Когда он пришел, Флора была на кухне, как он и предполагал. Благодаря тому что в дом приносятся две получки, Флора все же может не работать на фабрике. Ради одного этого Жан-Пьер готов пойти на любые уступки, лишь бы не рассориться с братом. Флора чистила картошку. У нее были красные от холодной воды руки, и он хотел было предложить ей свою помощь, но она немедленно спросила:
— Ну как дела?
Теперь-то, поразмыслив, он понимает, что в этом «ну как дела?» уже таилась угроза, и он должен был это почувствовать, но ему и в голову не могло прийти, что она вдруг вспомнит Венсана. Он готов был к любым упрекам, по какому угодно поводу, даже касающемуся Жана, но не к этому.
— Прибыл этот злосчастный американец. Я из порта…
Она посмотрела на него с каким-то облегчением и даже ласково.
— Как хорошо, что ты не пошел!
Жан в подобных обстоятельствах прикарманил бы благодарность и не стал бы разочаровывать Флору. Жан-Пьер, повторяем, может, и обладал большим количеством недостатков, но не этим. Как ему ни было трудно — Жан-Пьер даже побледнел, — он все-таки сказал:
— В чем дело, Флора? Я уже нанялся. Мне было так неприятно, что я перестал приносить…
Он хотел оправдаться, объяснить, как ему неудобно, тяжело теперь, когда он приносит в дом так мало денег. Флора сперва растерялась, ей казалось — она его не поняла. Почему же в таком случае он вернулся в неурочное время домой? Но наконец ей все стало ясно…
— Раз так — вон отсюда! — взорвалась она.
— Но…
— Тебе говорят — убирайся!
Нечего и пытаться вставить слово. Она его выкинет, не выслушав никаких объяснений… Жан-Пьер раскрыл рот и попятился от нее. Он и в самом деле ничего, ровно ничего не мог понять. Вид у него был скорее несчастный, чем виноватый. Возможно, поэтому ома и решила добавить:
— Мой брат, — и при этом Флора показала на фотографию на стене, — мой брат погиб из-за этого, а ты, ты осмеливаешься, живя у меня в доме, работать на них!
Ну, а дальше, в дополнение к этому, посыпались такие жестокие упреки по поводу чего угодно, какие ей и в голову не пришло бы сделать в спокойном состоянии.
И вот теперь Жан-Пьер оказался на улице. Калитка за ним захлопнулась. Он сделал несколько шагов… Но куда идти?.. Конечно, в порт. Куда же еще? Холод мгновенно сковал Жан-Пьера. Со вчерашнего дня стояла удивительно спокойная, морозная и ясная погода, какая редко бывает здесь, на океанском побережье. Старый год, казалось, решил мирно кончить свое существование… Жан-Пьеру многое так и осталось непонятным. Кого она подразумевала под этим «они»? Работать на «них»? На американцев? А какая связь между Венсаном и американцами? Трудовая повинность? Но при чем тут это? Ведь Жан-Пьер тоже от нее скрывался. Американцев называют новыми оккупантами, он это знает, но все же есть ведь разница! А может быть, она считает — об этом тоже говорят, — что бензин идет для немцев? Возможно, она это и имела в виду… Во всяком случае, или то, или это… а может быть и то, и это.
Если бы я сделал так, как сперва хотел, подумал Жан-Пьер, и не стал бы заходить домой… съел бы свои бутерброды и все. Ну, а потом? Вечером мне был бы выдан тот же скандал. И положение оказалось бы гораздо серьезнее, разрыв мог стать окончательным. Сейчас еще ничего непоправимого не произошло. Все в его руках, работа ведь начнется только после обеда. Ничего плохого, за исключением ужасных слов, вырвавшихся у Флоры. Нет, если они будут думать, что он хочет жить на их счет и только поэтому цепляется за них, тогда лучше сразу со всем покончить и больше не возвращаться домой. И вопрос о том, идти ли на пароход, или нет, лишен в таком случае всякого интереса. И вообще все лишено интереса. Нет, не то следует сделать. На пароход он не пойдет ради Флоры. Надо найти еще какой-то способ доказать им, что отношения между ними основываются не на куске хлеба или деньгах, а на чем-то гораздо более возвышенном.
И вот в этот-то момент и встретил Жан-Пьера долговязый Франкер, направлявшийся к нему домой. Франкер со своей прямолинейностью немедленно накинулся на Жан-Пьера, размахивая ручищами, и принялся его отчитывать. Он ведь не мог знать, что перед ним надломленный человек, требующий чуткого подхода, к тому же Франкер отстаивал нечто в тысячу раз более важное, чем мелкие невзгоды какого-то Жан-Пьера Гру, который способен был пойти на разгрузку смертоносного американского оружия.
Гру дал ему немного поговорить, потом прервал:
— Все это мне уже только что доказали. Ладно, я согласен.
— С чем согласен? Кто тебе доказал?
— Моя золовка.
Когда слышишь такой ответ, не знаешь, что и думать: может, это шутка, может, над тобой издеваются. Конечно, с Франкером подобные шутки так просто с рук не сходят. Здоровенный Франкер обычно делает над собой усилие и пробует спорить — нельзя же допустить, чтобы нас упрекали в фанатизме. Но тут уж Гру хватил через край. Хотя, пожалуй, непохоже… Гру говорил совершенно серьезно. К тому же он добавил вызывающим тоном:
