Роптали и отцы вполголоса:
– Разве можно без жалости смотреть, как гибнут бесчестной смертью кроткие и чистые цветы юности?
А иные говорили:
– Уведем ночью всех наших невинных дочерей в славный город Гент. Расскажем там обо всем и будем умолять гентских граждан взять девушек под свое высокое покровительство и, ежели получим на то позволение, оставим их там. Тогда наш сеньор не сможет убивать их.
Услышав о таком намерении, все крестьяне его одобрили, и отцы привели дочерей в Гент. Там они поведали о грозившей им беде городским властям, и добрые люди взяли девушек под свое покровительство, обещав хорошо их кормить.
И крестьяне с облегченным сердцем вернулись во владения Злонравного.
Глава семнадцатая
О том, что делал сир Галевин на границе своих владений
Пришла суровая зима с морозами и метелями. И сердце пятнадцатой девы уже не так сильно билось в груди Галевина.
Он пел, но никто к нему не пришел. И это его очень злило и удручало.
И ему пришло на ум, что в замке сира де Хёрне живут две юные девицы, которые во всей округе слывут непорочными, и что замок этот находится всего лишь в одной пятой лье от его, Галевина, владений, и девушки могут его услышать и прийти к нему; вот он и стал еженощно ходить к границе своего поместья и, невзирая на лютую стужу и валивший хлопьями снег, пел, оборотясь лицом к замку де Хёрне.
Глава восемнадцатая
О девицах Махтельт и Анне-Ми и о Шиммеле, добром сером в яблоках коне
В то время как Злонравный бродил по полям и лугам, сир Руль де Хёрне и его супруга, дама Гонда, одетые в меха, что так славно согревают тело, спокойно сидели на лавках перед жарко пылавшими в очаге дубовыми поленьями и толковали друг с другом, как это любят старые люди.
Правда, больше говорила дама Гонда: на то она и была женщиной.
И она сказала:
– Слышишь, мой старый муж, как страшно воет ветер в лесу?
– Слышу, – отвечал сир Руль.
– Господь поистине к нам милостив, – продолжала она. – В этакий мороз мы сидим в прекрасном замке, защищенном от ветра, тепло одеты и греемся у пылающего огня.
– Верно, – отвечал сир Руль.
– Но еще большую милость оказал нам господь, подарив нам таких славных, добрых детей.
– И то, – сказал он.
– Нигде не сыщешь юношу храбрее, благороднее и достойнее носить наше имя, чем наш сын Тоон.
– Да, – отвечал сир Руль, – он спас меня от смерти в бою.
– Но есть у него недостаток, – заметила дама Гонда, – он до того скуп на слова, что мы едва знаем, какой у него голос. По справедливости дали ему прозвище Молчальника.
– Мужчине больше пристало иметь острый меч, чем длинный язык, – возразил Руль.
– Я вижу, мессир, вы глубоко задумались: печаль и заботы – удел старости. Но я знаю девчурку, которая сумеет согнать морщины с вашего чела и рассмешить вас.
– Может быть, – сказал Руль.
– Не может быть, а наверное, – возразила дама Гонда. – Войдет в эту комнату наша дочь Махтельт, и я сразу увижу, как прояснится лицо моего мужа и повелителя.
На эти слова Руль, чуть усмехнувшись, ответил кивком головы.
– Да, да, когда Махтельт смеется, смеется и мой старый Руль; когда Махтельт поет, подпевает и мой старый Руль и радостно покачивает головой, а когда дочка резвится подле нас, он с улыбкой следит за каждым движением своей душеньки.
– Верно, Гонда, – сказал сир Руль.
– Да, да, – продолжала она, – а кто у нас всегда здоров и весел? Ведь не я же, старуха, у которой понемногу выпадают все зубы, да и не ты, спутник моей долгой жизни, и не Молчальник, и не Анна-Ми, наша служанка. Как она ни мила и как ни пышет здоровьем, но уж очень спокойный у нее нрав, и смеется она только, когда ее рассмешишь. А кто же услада нашей старости, Кто наш соловей, кто вечно порхает, бегает, прыгает, носится взад и вперед, кто поет и заливается так звонко и весело, будто рождественские колокола? Наша дорогая дочка.
– Что верно, то верно, – молвил сир Руль.
– Какое же это счастье иметь такое дитя! Ведь у нас с тобой уже холодеют ноги. Без нее наша жизнь была бы печальна и холод, поднявшись по нашим старым ногам вверх до самого сердца, остановил бы его, и нас понесли бы прежде времени на кладбище.
– Да, жена, – сказал сир Руль.
– Ах, – воскликнула она, – всякая другая знатная девица мечтала бы о воздыхателях и о том, чтобы найти себе мужа при дворе графа Фландрского. Но наша милая девочка об этом не помышляет. Она любит только нас и свою служанку Анну-Ми. С ней она неразлучна, как с сестрой, с ней она любит пошалить и посмеяться.
– Верно, – сказал сир Руль.
– Да, да, – подхватила она, – все ее любят, почитают и превозносят: пажи, оруженосцы, рыцари, юные ратники, слуги, крестьяне. Такая она веселая, живая, добрая, а уж скромница – другой такой не сыскать! Все в ней души не чают. Чего там! Даже Шиммель, наш красавец-конь, и тот бегает за ней, как собачка. Стоит ему увидеть ее, как он сразу начинает радостно ржать. Только из ее рук берет он ячмень и овес, а у других – ни зернышка. Она обращается с ним, как с человеком, и частенько подносит ему кружку клауварта, который он пьет с удовольствием. Он понимает каждое ее слово, но ей нельзя быть с ним слишком строгой, не то у него выступают на глазах слезы и он глядит на нее так жалостно, что она, не выдержав, манит его к себе и говорит: «Ах ты мой Шиммель! Пригожий ты мой, славный мой Шиммель!» – и много других ласковых слов. Услышав это, наш милый серый в яблоках конь сразу к ней подбегает, чтобы она могла еще понежней его приласкать. Он ходит под седлом только у Махтельт, а когда несет ее, до того важен, важнее самого графа Фландрского, который едет во главе своих верных баронов и рыцарей. И все ей послушны, потому что она весела, добра и кротка.
– Да, – сказал сир Руль.
– Да хранит всеблагой господь нашу милочку, и пусть наши старые уши всегда слышат, как поет наш соловушка, – сказала дама Гонда.
– Аминь, – заключил сир Руль.
Глава девятнадцатая
О том, как Махтельт спела сиру Рулю лид[9] о Льве и песенку о четырех колдуньях
Пока сир Руль и дама Гонда беседовали, выпал глубокий снег.
И словно широким плащом окутал он Махтельт и Анну-Ми, которые возвращались от жены Йоссе: они отнесли ей орлиный камень, дабы она привязала его к левому бедру и тем облегчила себе предстоящие роды.
И девушки вошли в залу, где сидел доблестный сир Руль со своей верной супругой.
Махтельт подошла к отцу и, приветствуя его, преклонила перед ним колени.
Сир Руль поднял ее и поцеловал в лоб. Анна-Ми, как и подобает служанке, смиренно встала в уголок. До чего же приятно было смотреть на девушек, осыпанных снегом с головы до ног!
– Господи Иисусе! – воскликнула дама Гонда, – поглядите на этих двух сумасбродок! Где это их так занесло снегом? Скорее, девочки, к огню, обсушитесь!
– Молчи, жена! – сказал сир Руль, – ты изнежишь молодежь. В юные годы я смело шел навстречу холоду, снегу, граду, грому, буре. Да и теперь так поступаю, если есть в том нужда, и хочу, чтобы и Махтельт была такой же. Благодарение богу! не огонь в очаге должен согревать нашу дочь, но огонь, который жарко пылает в крови детей старого Руля.
Видя, что отец вот-вот разгневается, Махтельт села у его ног и сказала:
– Отец, мы ничуть не озябли: мы так прыгали, плясали, дурачились и дразнили друг друга, что зиму обратили в весну. Мы пели дивные песни, и я молю вас, дозвольте спеть их и вам.
– Хорошо, милая, – сказал сир, и Махтельт спела ему лид о Руланде де Хёрне Льве, возвратившемся из святой земли с чудесным мечом, а потом – песенку о четырех ведьмах, в которой слышатся то мяуканье кошек, то блеяние козла, задирающего хвост во время дождя.
И сир Руль позабыл свой великий гнев. Когда Махтельт кончила петь, он велел подать ужин и зажечь крестовидный светильник, и сразу стало светло, потому что во всех четырех подсвечниках ярко загорелись свечи.
И он посадил дочь рядом с собою.
Анну-Ми тоже усадили за стол, рядом с дамой Гондой, и та сказала:
– Соседство молодых согревает стариков.
И подавали им в тот вечер вкусный белый хлеб, соленую говядину, прокопченную на очаге в ароматном дыму от горящих сосновых шишек, гентскую колбасу, по преданию изобретенную Баудвином-Обжорой, побочным сыном графа Фландрского, китовый язык и старый клауварт.
Когда кончили ужинать и прочитали молитву, Махтельт и Анна-Ми легли спать в одной горнице, ибо Махтельт любила Анну-Ми, как сестру, и всегда хотела быть с нею вместе.
Глава двадцатая
О шестнадцатой повешенной девушке
Махтельт столько смеялась, пела и шалила, что сразу уснула.
Но Анна-Ми немного озябла, и ей не спалось.
А Злонравный подошел уже к крайней границе своих владений.
И понеслась оттуда звонкая, нежная, сладкозвучная песня.
Анна-Ми услыхала ее и, не подумав о том, что она полуодета, вышла из замка через потайную дверь.
