— Одни считают его изменником, другие — революционером, но Гун Сяоци уверял, что все эти люди неправы и что он подал мысль сжечь Юаньминъюань только для того, чтобы отомстить за своего отца.
— А кто обидел его отца? — удивился Цзинь Вэньцин.
Чу Айлинь придвинула стул поближе и, наклонившись к уху Цзиня, зашептала:
— Я расскажу вам то, что он сам говорил, и вы сразу поймете. Однажды, — это было за месяц до моего ухода, — сидел он дома в четырех стенах, без единой монеты. Характер у него совсем испортился: то колотит рукой по постели, то ругает все на свете. Но я к этому привыкла, думаю: пусть себе буянит. Вдруг к вечеру ускользнул он в свой кабинет и притих: даже дыхания не слышно. Я встревожилась, подошла на цыпочках к двери, слышу: какой-то странный стук и бормотанье. Потом снова стук и снова бормотанье. Думаю: в чем дело? Не стерпела, вбежала в комнату, гляжу, а он серьезный сидит за письменным столом. Перед ним раскрытая тетрадь с черными клетками, вся испещренная иероглифами. Рядом с тетрадью —табличка предков[64], которую он вытащил из шкафа. В одной руке — кисть с красной тушью, в другой — линейка. Он уже замахнулся линейкой на табличку, но увидел, что я вошла, обернулся и спрашивает:
— Тебе что нужно?
— Да вот услышала у тебя стук, — отвечаю я, смеясь, — никак не могла понять, чем ты занимаешься, а ты, оказывается, табличку бьешь. Чья она?
— Папашина.
— Как же ты можешь бить табличку своего отца?! — испуганно спрашиваю я.
— Мой папаша не был похож на других отцов, — отвечает Гун Сяоци. — Он создал себе громкое имя обманным путем. Я-то презираю папашу, но у него повсюду сохранились почитатели. Для них его вонь лучше всякого аромата, а его старческий бред они готовы воспринимать как самые сокровенные мысли. Сейчас мне приходится составлять собрание его сочинений, и я вижу, как много в них глупостей, лжи и ошибок. Вот и корнаю его всеми силами, чтобы других не сбивать с толку. В свое время он правил мои сочинения и не раз меня поколачивал. Теперь очередь моя: око за око — времена меняются! Видишь, вытащил его табличку? Как встречу какую-нибудь глупость, так ему линейкой по башке; если ложь — два раза, если ошибка — три. Смотришь, хоть в какой-то степени да сквитаюсь за старые обиды!
— Разве может сын мстить отцу?! — спрашиваю я.
Он смеется:
— За его большую обиду я уже отомстил, поэтому мою крохотную шутку он примет с радостью!
— За какую обиду отца ты отомстил? — удивилась я.
— А ты думаешь, мой отец умер своей смертью? — говорит он очень серьезно. — Его отравили маньчжуры. Папаша страдал той же слабостью, что и я: очень с женщинами любил возиться. Каких только баб не было в его любовной истории: начиная от гаремных красавиц и кончая нищенками. Когда он секретарствовал в приказе по делам членов императорской фамилии, начальником приказа был князь Мин Шань — необыкновенно талантливый человек. Его наложница Си Линьчунь тоже отличалась талантами и красотой. Об их дружной жизни ходили целые легенды. Говорили, например, что если Мин Шань слагает стихи «Песнь дровосека в Западных горах», то Си Линьчунь вторит ему «Песней рыбака с Восточного моря». Так они предавались просвещенным занятиям и развлечениям и заявляли, что не уступят в супружеском согласии даже Чжао Мэнфу[65] с женой.
На пирах у Мин Шаня моего папашу всегда сажали на почетное место, но хотя князь спьяна и обещал написать заглавие к сборнику его стихов, он никогда не смотрел на отца как на равного. Однажды в приказе что-то стряслось, а Мин Шань был как раз в Западных горах[66]. Мой отец поехал за ним. В тот день шел густой снег, и отец вдруг встретил Мин Шаня с Си Линьчунь, выезжавших рядышком на конях из леса. Си Линьчунь была в дорожном наряде, на плечи накинут красный плащ, резко выделявшийся на снегу. Едва отец увидел ее веселое, смеющееся личико и грациозную фигурку, у него даже дух захватило. С тех пор он днями и ночами думал о ней и готов был умереть, но добиться ее любви.
К сожалению, отцу не с кем было передать о своих намерениях, а он сам был недостаточно знатен, чтобы постоянно бывать у Мин Шаня, и ему оставалось лишь скрывать свое чувство. Впрочем, на дурные дела всегда удача, и вскоре ему представился подходящий случай. Как-то во время одного из храмовых праздников отец вдруг встретил наложницу князя. Смотрит, Мин Шаня нет, набрался храбрости, подошел к ней и произнес несколько фраз по-монгольски. Си Линьчунь с улыбкой ответила. На прощанье женщина как бы невзначай бросила ему такие слова: «Завтра, после полудня, в чайной за Восточными воротами». Отец догадался, что она назначает ему тайное свидание, и обрадовался невероятно. На следующий день без особых размышлений он отправился к Восточным воротам. Действительно, не сделал он и ста шагов от городской стены, как перед ним оказалась маленькая ветхая чайная. Отец вошел, выбрал место, крикнул половому, чтобы тот заварил ему чай, и приготовился ждать хотя бы вечность. Внезапно половой, подошедший к нему с чайником, тихо спросил его: «Вы не господин Гун?» — «Да», — ответил отец. Тот провел его внутрь. Здесь за столом сидел человек в войлочной шляпе, с густыми бровями и большими глазами, похожий на кучера. Увидев отца, он почтительно пригласил его сесть. «Кто ты такой?» — спросил отец. Человек скорчил загадочную мину: «Вам не нужно этого знать. Выпейте чаю, потом поговорим!»
От долгой ходьбы отца обуяла жажда: он и сам хотел промочить глотку, поэтому взял чашку и выпил больше половины. Внезапно земля и небо закружились у него перед глазами, в голове помутилось, и он тяжело повалился на пол…
Не успела Чу Айлинь договорить, как Цянь Дуаньминь, стоявший возле стола с редкими вещами, воскликнул:
— Неужели Гун Цзычжэнь так глупо попался на удочку и был отравлен?
— Не спешите! — остановила его Чу Айлинь. — Послушайте, что я расскажу дальше!
Содержание этой главы может быть изложено в следующих стихах:
Утвердил он свое направленье и школу,
Круг маститых поэтов им возглавляется.
Но, быть может, погиб он, великий ученый,
От жестокой руки знаменитой красавицы?
Если вы хотите знать, остался ли Гун Цзычжэнь жив, прочтите следующую главу.
Глава четвертая
НОЧЬЮ В СВОЕМ ДВОРЦЕ КНЯЖНА ПРЕДЛАГАЕТ СЕБЯ МУЖЧИНЕ. МАЛЬЧИК-АКТЕР ВЫМАЛИВАЕТ У ЛУНЫ СЧАСТЬЕ ДЛЯ НЕВЫДЕРЖАВШЕГО ЭКЗАМЕН
В предыдущей главе Чу Айлинь рассказала, как Гун Цзычжэнь выпил чай и свалился замертво. Цянь Дуаньминь прервал ее нетерпеливым вопросом, но Чу Айлинь попросила не забегать вперед. Сказав, что Гун Цзычжэнь был отравлен не в этот раз, она уже хотела продолжать, как вдруг Хэ Тайчжэнь обратился к другу:
— Дуаньминь, неужели ты не читал сочинений Гун Цзычжэня? В предисловии, посвященном губернатору провинции Гуанси, Гун Цзычжэнь указывает, что служил в княжеском приказе в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. Через год после этого он составил «Сборник надписей на ритуальных сосудах династий Шан и Чжоу», тем самым дополнив словарь «Толкование знаков» ста сорока семью древними иероглифами. Моя работа «Древние иероглифы в словаре «Толкование знаков» была создана под влиянием Гун Цзычжэня. Стало быть, до тысяча восемьсот тридцать девятого года он никак не мог умереть!
— Его знаменитые «Триста пятнадцать стансов, сочиненных в год Ихай»[67] также были написаны спустя два года после того, как он расстался с княжеским приказом, — присовокупил Цао Ибяо.
— Ладно, оставьте ваши исследования и не прерывайте рассказа! — остановил их Цзинь Вэньцин. — Айлинь, продолжайте скорей!
— Так вот, — снова начала Чу Айлинь, — он сказал: «Мой папаша, упав без сознания, ничего уже не помнил, а когда очнулся, почувствовал себя разбитым и не мог шевельнуться. Открыл глаза — кругом темным-темно. Отец не знал, где находится, но понял, что это не мрачная темница, а скорее обиталище бессмертных. Под головой у него была расшитая подушка, а под одним одеялом с ним лежало маленькое очаровательное существо в тонкой шелковой рубашке. Теплый пьянящий запах, исходивший от красавицы, дурманил голову. Отец осмелел, протянул руку и стал ласкать женщину, не встречая сопротивления; его пальцы скользили по гладким бархатистым формам. Тут мой старик подумал: «Говорят, в столице есть таинственные черные повозки, которыми частенько пользуются гаремные красавицы и знатные женщины для входа во врата наслаждений. Неужели Си Линьчунь тоже выкинула со мной такую штуку? Что за женщина лежит возле меня? Не Си Линьчунь ли это?» Не выдержав, он несколько раз тихонько окликнул ее, но ответа не последовало. Сказал несколько фраз по-монгольски — по-прежнему молчание. Тут он почувствовал прикосновение нежной яшмовой ручки, женское тело, сладострастно изогнувшись, прильнуло к нему, и оба, потеряв над собой власть, сыграли небольшую любовную пантомиму. Наконец они сладко уснули, не выпуская друг друга из объятий. В минуту самого невыразимого блаженства до слуха отца вдруг донесся петушиный крик. «Плохо дело!» — подумал он и испуганно вскочил. Протер глаза, внимательно огляделся вокруг и застыл в изумлении: он находился в собственном кабинете. «Неужели это был просто сон? — пронеслось в его мозгу. — Чайная, обитель бессмертных, парчовое одеяло, красавица — сон?!»
