Прошла неделя. Наступил новый год. Что он принесет ей? Сердце ее тревожно билось.
На третий день с утра забежал Карпо и сказал ей, что после водосвятия будет сход.
– Может, и о вашем деле разговор будет. Выходите после обеда, – добавил он.
Идти или не идти? – думала Приська. Если не будут о ней говорить – скажут, зачем пришла. А не пойти – могут решить без нее. Если она там будет – все же хоть слово за себя замолвит.
Не находя себе места от тревоги, металась Приська по хате, не зная, как ей поступить. Она припоминала все сны, которые видела после того, как услышала это проклятое известие. К добру они или к беде?... Да и сны ее были как жизнь – страшные и безотрадные: все покойники снились, новые беды мерещились... Что они предвещают? Не разгадает она, не почувствует наболевшим сердцем.
Наступил день схода. Христя и обед раньше сварила, чтобы мать не запоздала. Глядя на нее, Христя и сама взгрустнула, но не знала, чем ее утешить. Приська ничего не ела. До еды ли, когда, может, с завтрашнего дня останешься без куска хлеба? Проглотила она одну ложку каши, да и та застряла... С тем и встала из-за стола.
Шумно было на площади перед волостью, где собрались крестьяне. Старшина, заседатели, писарь, староста стояли на крыльце и молча глядели на море шапок, колыхавшееся вокруг. Люди сходились кучками, шумно спорили и снова расходились. Одни кричали: «Не хотим так! Отчего такая несправедливость на свете?» Другие размахивали руками и громко кричали: «Не будет по-вашему!» Каждый выкрикивал свое, и на площади стоял такой шум, что трудно было разобрать, кто чего хочет, кто чью сторону держит. Увидя группу женщин, стоявших в стороне, Приська направилась к ним. Это были Хвеська Лазорчищина, Крылына Чопивна, Горпына Ткалева, Марья Бубырка – все свои, старые знакомые.
Приська поздоровалась с ними.
– Здорово! И ты пришла посмотреть? – спросила Марья Бубырка, дородная румяная молодица.
– Нашла диво, – сказала Приська. – Не мне, старухе, зря ходить на диво глядеть – дело привело.
– Какое же у тебя дело?
Приська рассказала. Молодицы переглянулись.
– А мы вот поглядеть пришли, – в шутливом тоне начала Марья. – Ткалиха – как ее мужа будут старшиной выбирать; Хвеська – с жалобой на своего, – пускай его на целую неделю в холодную посадят, чтобы знал, как жене бока трепать; Чопивна – жаловаться на хлопцев за то, что ее пятилетнюю дочку до сих пор никто не сватает.
Женщины дружно рассмеялись. Приська только подумала: «Молодые, здоровые, живут в довольстве... Отчего им не смеяться?» И, тяжело вздохнув, отошла от них.
Она заметила Здора, который что-то горячо говорил собравшейся вокруг него большой группе людей, видела, как Грыцько Супруненко, сдвинув шапку на затылок, шмыгает в толпе; встретившись с Перепелицей, крикнул: «Гляди же!», потом с Васютой: «А вы поддержите!», затем с Кибцем, с Маленьким... Он носился, как муха, и каждому встречному бросал короткую фразу. Люди молчали, кивали в ответ головами, – ладно, мол! – и шли дальше.
«Это, видно, обо мне речь идет; знать, про мою землю Грыцько замышляет. Господи! Ну и дурной человек этот Грыцько. Что ему моя земля? У самого столько – еще людям сдает в аренду, так нет – и на мою зарится. И откуда такое лихо берется, и уродится же такой лютый!» – Приська готова зарыдать.
– Ну что, наговорились? – крикнул с крыльца старшина. – Кончайте разговоры; еще дела много впереди, а уже поздно.
Толпившиеся ближе к крыльцу что-то хором прокричали, Приська не разобрала слов.
– Так как же, за Омельком оставить? – спросил старшина.
– За Омельком! За Омельком!
– Пусть только за это ведро водки поставит! – послышались выкрики.
– С какой стати? – возразил Омелько Тхир, державший конную станцию при волости.
– А как же? Разве ты мало денег с людей дерешь?
– А разгон какой? Это тебе не Свинарская волость, куда становой раза три в год заглянет; а у нас, куда ни едет, все через Марьяновку. Вот и готовь ему тройку лошадей. В прошлом году пару загнали – вот тебе и заработок! – жаловался Омелько.
Приська только сейчас поняла, что речь идет о конной станции. Чтобы лучше расслышать, она приблизилась к крыльцу волостного правления.
– Так все согласны? За Омельком? – в третий раз спрашивает старшина.
– Все! Все... За ним!
– Ну, а теперь поговорим о наделах. Кое-кто из хозяев помер, у других большие недоимки... Что станешь делать, как общество рассудит?
– О ком же? Про кого речь идет?
– А вот... Прочитайте, Денис Петрович, – обратился старшина к писарю. Тот начал читать, а старшина вслед за ним громко выкрикивал фамилии.
– Кобыла Назар! Иван Швец! Данило Вернигора! Василь Воля! Филипп Притыка...
Приська вся затряслась, услышав имя мужа. Дрожь пробежала по всему телу, и она, сама не зная отчего и кому, низко поклонилась.
Люди, услышав выкрики старшины, начали подходить к крыльцу. Кто-то больно толкнул Приську.
– И чего тут эта баба затесалась? – спросил рыжеусый молодой человек, торопливо пробираясь вперед.
Приська отошла в сторону и настороженно прислушалась. Толпа шумела, клокотала, слышались шутки, смех. «Чего это они хохочут? – думала Приська. – Думают ли они о том, что сейчас решается судьба многих людей? Что у них жизнь отнимают? Должно быть, нет. Не смеялись бы так, если бы подумали об этом».
Потом Приська слышала возгласы старшины и крики людей: «Отобрать! Не надо! Дать ему на год отсрочку, а не справится – тогда и отобрать». Или: «Дети у него малые, принять его недоимку на счет общества».
Но вот старшина крикнул:
– Ну, а за Филиппа Притыку?
– За Филиппа? – спросило несколько голосов.
Приська словно приросла к земле.
– Отобрать! – первым крикнул Грыцько Супруненко; за ним другой, третий.
У Приськи потемнело в глазах.
– Подожди отбирать! – слышит Приська голос Карпа. – Это дело надо разобрать.
Поднялся шум, крик. Слов не разобрать, только сквозь гул изредка до слуха Приськи долетают отдельные возгласы: «А дочка? А сама?» И вдруг слышит: «Врешь! Богатеи только о себе думают, а другие пусть с голоду пухнут и подыхают!»
Еще пуще зашумели, такой гам поднялся, что уж ничего нельзя было разобрать. Люди снова разбрелись. И каждая группа шумела, словно старалась перекричать соседей. Карпо метался от одних к другим и неустанно кричал:
– Поддержите, братцы! Что это такое? Из-за этих чертовых мироедов скоро бедному человеку и дыхнуть нельзя будет. Как так можно? Где такое видано? Вы бы поглядели на нее... да вот и она! – И Карпо, схватив Приську за рукав, потащил ее к Супруненко. – Вот она какая гладкая! Вот какая здоровая! – напустился Карпо на Грыцько. – Гляди! Глядите, люди добрые: вот она! Сможет она сама работать?
– У нее дочка молодая! – в свою очередь кричит Грыцько. – Пусть дочку внаймы отдаст. Другие нанимаются, а она не может.
– У ней одна дочка. Если она уйдет, некому будет и в хате хозяйничать! – настаивает Карпо.
– Да тише! Такое завели – разобрать ничего нельзя! – сердито крикнул старшина.
Толпа постепенно угомонилась.
– Ну, как же с землей: за вдовой останется?
– За ней! За ней! – закричало большинство.
Грыцько, багровый, как рак, махнул рукой и отошел в сторону. Но сразу же вернулся.
– Ну, хорошо. Земля, говорите, за нею останется. А подати кто будет платить? А выкупные кто отдаст?
– Подати, известно, на счет общества, а выкупные сама платить будет, – сказал Карпо.
– Вишь, лихоманка его матери! – заорал Грыцько. – И землю отдай, да еще подати за нее плати.
– Не грозись, лихоманка не разбирает, на кого напасть. Как бы тебя не тряхнула, – говорит Карпо.
– Да где же это видано? Как можно? И землю отдай, и подати плати.
– Правду говорит Грыцько, – сказал кто-то. – Если землю берет, пускай и подати платит.
– Люди добрые! – крикнул Карпо. – Постойте! Подождите!.. Как же это так? Притыка платил только за одну душу: он один значился в ревизском списке. Кабы у него был сын – другое дело, а то он один. Теперь он умер – кто же, как не общество, должно за него платить?
– Врешь! Не умер, а околел! – крикнул Грыцько.
– Не умер Данила, болячка его задушила! – сказал кто-то из толпы.
Послышался хохот. Грыцько не унимался:
– Все на общество и на общество. А это же мы и есть. Кому придется платить, как не нам? – лез он из кожи вон, стараясь донять Приську не мытьем, так катаньем.
Толпа начала склоняться в сторону Грыцько.
– Да погодите! – снова кричит Карпо. – Она же по закону не должна платить податей. Где это видано, чтобы вдова платила подати за умершего мужа? Откуда ей взять?
– А земля? А земля? – орет Грыцько.
– Что ж земля? За землю выкупные надо вносить. Ну, она и будет их платить, а подати с какой стати?
– Правильно! – заревела толпа. – Подати – на общество, а выкупные – кто землей владеет.
– Писать? – спрашивает старшина.
