Уже повсюду затихли колядки, уже и в редкой хате виден свет, а наши колядники все еще бегали да выискивали, кому бы поколядовать.
– А вы были, девчата, у матери?
– Были.
– А мы не были.
– Хороши!
– Верно, она еще не спит. Пойдем!
– А пойдем, в самом деле, – сказала Горпына.
– Поздно будет. Вот уж луна заходит, – сказала Христя.
– Пусть заходит. И без нее дорогу видать. А если боишься, проводим домой, – поддержали хлопцы.
Христя отказывалась, отступая.
– Если Христя не пойдет, то и мы не хотим, – уперлись девчата.
Два хлопца подбежали к Христе и, взяв ее за руки, повели вперед.
Месяц совсем спустился к горизонту и лежал над землею, точно каравай; из ярко-серебристого он стал мутно-багровым, на небе мигали потускневшие звезды, да земля светилась своим белоснежным покровом. Не слышно людских голосов, угомонились собаки, только на улицах, где проходили колядники, стоял еще собачий лай и нарушал тишину.
Пока подошли к хате Вовчихи, месяц совсем скрылся, и в хате было темно и тихо.
– Видите, я сказала – не надо идти, мать уже спит, – сказала Христя.
– Разве ее нельзя разбудить? – спросил Тимофей, направляясь во двор.
– Тимофей, Тимофей! – вскричали девчата. – Не буди! Вернись!
Тимофей остановился. Хлопцы настаивали – разбудить мать, девчата говорили – не надо.
– Пусть старуха хоть в праздник выспится. Мы ей и так не даем спать, – доказывали девчата.
Хлопцы согласились, но неохотно.
– Хватит, пора домой, – сказала Ивга. – Идешь, Тимофей?
Тимофей молчал.
– Разве Тимофею с тобой по дороге? – спросила Приська, дальняя родственница Тимофея.
– А тебе какой дело? – заметила Ивга.
– Я Христю провожу, – сказал Тимофей.
– Я не хочу с тобой. Иди с Ивгой, – сказала Христя.
– С Ивгой! – поддержали ее девчата.
– Да, да! – загомонили хлопцы. – Тимофей проводит Ивгу, Грыцько – Марусю, Онисько – Горпыну, Федор – Христю.
– Становись, братцы!
И хлопцы, подойдя к своим девушкам, разошлись в разные стороны, кто – влево, кто – вправо, кто – прямо. Горпына и Христя до церкви шли вместе, а оттуда Христе оставалось еще немалое расстояние до дому. Компания разбилась, пары разошлись в разные стороны.
Горпына и Христя идут рядом, а справа и слева – хлопцы. Онисько, небольшой, в своем длинном тулупе, чуть не волочившемся по земле, смешил девчат: то шутку ввернет, то коленце выкинет. Хохот и шутливый говор не умолкают. А Федор, понурившись, молча шагает рядом с Христей. Ему и приятно идти с ней, и вместе с тем боязно; он тоже хочет поговорить, посмешить девчат, но пока собирается, гляди, Онисько уж рассмешил их. И Федору досадно, что он такой робкий и нерешительный. Недаром отец его считает глупым. «Глупый и есть», – думает он, молча плетясь.
Вот и церковь показалась; она чернеет в ночном сумраке. Вокруг тихо, безлюдно.
– Страшно мне, – вздрогнув, сказала Христя. – Ты вот уже дома, Горпына, а мне еще по пустырю сколько идти. Может, ты меня проводишь?
– Э, нет, сестричка, мне уже спать хочется. Да тебя же Федор и Онисько отведут домой.
– Чего там Онисько, я и один! – сказал Федор.
Девчата простились. За церковью Онисько остановился.
– Так что, Федор, один пойдешь?
– А что ж!
– Так прощайте! Доброй ночи!
– Прощайте. Спокойной ночи!
Христя и Федор остались вдвоем. Некоторое время шли молча. Федор придумывал, что бы такое сказать Христе. Она шла молча, время от времени вздрагивая.
– Ты прозябла, Христя? – спросил Федор.
– И сама не знаю, что со мной, словно лихорадка трясет.
– Если хочешь... – несмело начал Федор, – у меня кожух добрый...
– Так ты его снимешь? А сам в рубахе останешься?
– Я в свитке. А хочешь, полой прикрою – они у меня широкие.
И торопливо расстегнул тулуп.
Христя усмехнулась. Федор увидел, как у нее блеснули глаза. Его сердце екнуло. Он и не помнит, как Христя прикрылась полой и прижалась к нему. Ему так хорошо, тепло, радостно. Оба шагают молча.
– Что, если бы твой отец нас сейчас увидел? – смеясь, спросила Христя.
– Христя! – и Федор притянул ее к себе.
– Не души меня, – ласково сказала Христя.
Федор вздрогнул.
– Пока солнце светит, – сказал он, – пока земля стоит... пока не умру, не забуду я этого, Христя.
Христя звонко расхохоталась.
– Почему же? – спросила она.
У Федора дух захватило, опалило жаром.
– Ты смеешься, Христя... Тебе все равно, – снова заговорил он, – а я?... Отец меня ругает, глупым называет. Я сам чувствую, что сдурел. А тебе все равно, ты смеешься... Голубка моя! – тихо прошептал Федор и крепко прижал Христю к груди.
Она чувствовала, как отчаянно билось его сердце, как жгло ей щеку его горячее дыхание.
– Не балуй, Федор, – строго сказала она.
– Без тебя мне свет не мил и все ни к чему! – сказал он горячо. – Я не знаю, почему ты моему отцу не нравишься. Но кто ему по душе? Все или дурные, или враги... И родятся же такие на свете!
Христя тяжело вздохнула... Видно, Федор в самом деле любит ее, искренне любит. Грешно было бы сказать, что он непутевый. Кроме того, он красивый и добрый, думала Христя. В эту минуту откликнулось и сердце Христи. Горячие и страстные слова Федора дошли до нее. Молча они шли еще некоторое время. Она чувствовала, как рука Федора все сильнее обвивается вокруг ее стана. И не противилась. Ее плечо прикасалось к его плечу, она чувствовала биение его сердца.
– Так бы всегда быть с тобой, – шептал он. – И умереть так...
Они остановились. Христя молчала.
– Вот уж и двор твой! – грустно произнес Федор. – Господи, как быстро!
Вздохнув, она откинула полу тулупа. Федор увидел ее побледневшее опечаленное лицо.
– Спасибо тебе, Федор, – тихо сказала она. – Прощай! – И пошла к калитке.
– Христя! – окликнул ее Федор.
Она оглянулась. Федор бросился к ней:
– Скажи хоть одно слово... Люба моя, милая моя!
Он обнял ее и хотел поцеловать. Христя стремглав метнулась прочь и в одно мгновение очутилась за калиткой. Она сама не знала, отчего ей стало смешно.
Раздался тихий смех.
– Ты смеешься, Христя? Смеешься? – спрашивал Федор, весь дрожа.
– Иди уж, – сказала Христя.
– Господь с тобой, – промолвил Федор и, словно пьяный, побрел обратно по безлюдному пустырю.
Жалость так переполнила сердце Христи, что даже слезы выступили на ее глазах. Она уже хотела крикнуть Федору, чтобы он вернулся, но удержалась. Опершись на калитку, она глядела, как он удаляется нетвердой поступью, все больше скрываясь в сумраке ночи. Его белый тулуп то блеснет, то растает в темноте. Вот его уже и не видно, только еле доносится скрип удаляющихся шагов по снегу.
Потом и шаги затихли.
Христя еще постояла, огляделась кругом, посмотрела в небо на далекие звезды... Тихо и ясно горят они. Она глубоко вздохнула и, съежившись, вошла в сени.
Грустно проходили праздничные дни, бесконечно тянулись длинные рождественские ночи, принося и унося безрадостные думы. Одна только мысль не выходила из затуманенной Приськиной головы, шипом терзала сердце. Что, если и в самом деле отнимут у нее землю? Она и представить себе не может, что с ней будет тогда. С этой землей связаны все ее надежды, все помыслы, вся жизнь ее; без земли – голодная смерть. А Грыцько такой: уж если он что задумал, то сделает. Карпо говорит: не печальтесь, за нас мир. Да что этот мир! Сотня-другая бедноты? Что они сделают, если богатеи будут настаивать? Им что? Берите, скажут, землю, только не ждите от нас никакой помощи. До сих пор мы и тем, и другим помогали обществу, а с этого времени – моя хата с краю, ничего не знаю!.. Каждый пусть управляется, как знает. И пойдет у людей разлад, вражда. Стоит ли из-за нее, какой-то безвестной Приськи, затевать такую канитель? И общество скажет, – что нам до этой Приськи, во что нам станет помощь ей, если мы будем так за нее заступаться? Немало нас хиреет и так... Господи! Как же без земли быть? Хорошо панам: у них земли видимо-невидимо, а у нас маленький клочок, и сколько глаз на него зарится! Сколько рук тянется за ним! Каждому хочется захватить его, ибо в земле хлеборобская сила!
Кружилась голова у Приськи от этих мыслей, и все они сводились к одной: что будет, если у нее отберут землю? Не зная, как разрешить эту мучительную загадку, она роптала на людей, роптала на Карпа: зачем он рассказал ей об этом? Еще, может, и не отнимут? Да уж лучше бы сразу отобрали: она бы тогда знала, что у нее больше нет земли... Уж тогда бы и придумала, что ей делать, как быть. А теперь – только одна мука, нежданное горе... «Ну и жизнь! Лучше в могилу лечь, чем так жить!» – говорила она не раз, ожидая со дня на день сельского схода и поглядывая в окно, не идут ли ее звать.
Прошла неделя. Наступил новый год. Что он принесет ей? Сердце ее тревожно билось.
На третий день с утра забежал Карпо и сказал ей, что после водосвятия будет сход.
