объявления. Это была самая скучная часть программы. Рекламу товаров, которые продавались в местных магазинах, повторяли из недели в неделю, и по-настоящему зрители утихали, только когда начинался многосерийный фильм.
Билетер, добиваясь тишины, усердствовал сегодня как никогда. Публике было невдомек, что накануне у него состоялась серьезная беседа с администратором. После субботних дневных сеансов в зале не раз обнаруживались изрезанные бритвой сиденья, и билетеру отныне было велено наводить порядок твердой рукой, а нарушителей выдворять без разговоров. Принадлежа к той породе людей, которые упиваются властью — пускай ничтожной, пусть временной, — билетер не имел ни малейшего желания лишиться ее по милости каких-то разнузданных молокососов, а с нею — прибавки к его основному жалованью.
Вот что больше всего волновало билетера в ту минуту, когда, подобно осиному жалу, щеку ему ожгла пулька из жеваной бумаги. Он направил луч фонарика на задние ряды.
— Это кто стрельнул? — спросил он. — Кто, признавайтесь!
Фонарик скользнул по рядам молчаливых лиц.
— Вы у меня дождетесь, всех выставлю за дверь, — пригрозил билетер, подбавляя в голос металла.
— Остынь, дядя, — посоветовали ему из темноты. — Сходи подставь головку под кран.
Луч фонарика описал дугу и уперся в физиономию Джоби, на которой в это мгновение играла широкая улыбка.
— Эй, как тебя, это ты стрелял?
Джоби, ослепленный, заморгал глазами, улыбка сползла с его лица.
— Вы мне?
— Да-да, тебе. Встань, подойди-ка сюда.
— А что я сделал?
— Подойди — или я тебя сам вытащу.
— Вот зараза, — с досадой проворчал Джоби.
Гэс заржал, наблюдая, как Джоби встает с места и пробирается к проходу.
— Чего это вы, не понимаю? — сказал Джоби. — Я же ничего не делал!
— Сейчас разберемся. — Билетер ухватил Джоби за плечо. — Пошли со мной вниз!
— Но я тогда пропущу последнюю серию!
— Об этом раньше надо было думать…
Он вывел Джоби по лестнице в фойе. Кассирша в своем закутке подсчитывала выручку, на прилавке перед нею выстроились рядами столбики меди и серебра.
— Выловил одного! — с торжеством объявил билетер.
— Ничего я не сделал, говорю вам, — повторил снова Джоби.
— А вот мы проверим, что у тебя в карманах, — сказал билетер. — Ну-ка, выворачивай!
Джоби повиновался. На его беду, в одном из карманов с последнего триместра, когда увлечение стрельбой из резинки достигло наивысшего предела, завалялось несколько бумажных комочков. Билетер хищно вцепился в них.
— Ага! Это что такое, по-твоему?
— Но как же я мог стрелять, когда у меня нет резинки?
— Резинка осталась в зале, ты ее бросил на пол!
Джоби кипел от бессильной обиды. Взрослые всегда так. Разве им докажешь? Для них главное — взвалить вину на человека, а за дело или нет — им без разницы.
— Это не я! Я же сказал вам. Эти бумажки у меня в кармане еще со школы!
— Может, ты обознался? — с сочувствием поглядывая на Джоби, спросила у билетера кассирша.
— Послушайте, это не я стрелял, — воззвал к ней Джоби. — Я даже знаю кто.
— Знаешь, тогда скажи.
Джоби замялся.
— Не, стучать я не стану.
— Конечно, — опять подал голос билетер. — Поскольку сам стрелял.
— Спросите хоть у товарища моего, с кем мы вместе пришли. Он тоже скажет — не я!
— Надо думать! На то он и товарищ, чтоб заступиться. В общем, некогда мне с тобой пререкаться целый день. Ступай домой.
— Как? А обратно в зал нельзя?
— Нельзя. И в следующую субботу не пущу, если попадешься мне на глаза. Катись отсюда!
— Тогда верните деньги, — сказал Джоби.
— Хм-м, даже не знаю. Сначала набезобразничают, а потом возвращай им деньги.
— Деньги с него удерживать не положено, Джордж, — заявила кассирша. Она отсчитала из столбика четыре медяка и просунула их под стекло. — Вот, на тебе. Сам виноват, натворил делов.
Джоби видел, что ей жаль его.
— Это не я виноват. Говоришь ему, а все без толку.
— Сказано — марш отсюда! — опять вмешался билетер. — И не нахальничай со старшими!
Джоби направился к выходу.
— Да чтоб я тебя больше здесь не видел! — крикнул билетер ему вслед.
На мгновение Джоби просто захлебнулся от злобы и ненависти к этому плюгавому человечку.
— А тебе пусть в другой раз залепят прямо в ухо! — ответил он.
— Пошел вон, паршивец, пока сам не заработал по уху!
Слепой дурак, поганый старый псих!..
Джоби брел от кинотеатра темнее тучи. Он не мог смириться с тем, что произошло. Да, он тоже не ангел, за ним тоже числятся грехи, но пострадать за другого, когда ты чист… Его жгла обида.
К тому же непонятно, чем теперь себя занять. Идти к тетке нельзя, пока не кончится сеанс: начнет допытываться что да почему — и не поверит его объяснениям, как не поверил билетер. На что убить эти два часа, пока все знакомые ребята смотрят фильм про Хвата Гордона? Отойдя на почтительное расстояние от кинотеатра, он прислонился к какой-то ограде и стал обдумывать положение дел. Рассчитывать, что Гэс устыдится и признает свою вину, глупо. Скорее, он животики надрывает, вспоминая об этом происшествии, а что другой попал в беду — ему наплевать. Так. Четыре пенса остались целы, итого всех его денег — шиллинг и три пенса. Можно сходить в игрушечный магазин на Джордж-стрит и купить автомобильчик, даже два, если придет фантазия. Это немного утешает, но чувство горечи и утраты все-таки сильней. И добро бы все кончилось только одним этим разом. Нет, его уже взяли на заметку. Пожалуй, вообще не пустят больше в кинотеатр, а значит — прощай кино по субботам! Можно, правда, сесть на автобус и поехать в Крессли, но это уже не то. Кинотеатры в Крессли огромные, в них как-то неуютно, кругом чужие. И билет обойдется не в четыре пенса, а во все восемь, считая проезд на автобусе, — Снапу такое не по карману. Ему самому, кстати, тоже, ведь в обычную неделю у него ни гроша сверх положенных шести пенсов. Да, плохо жить отверженным. Особенно — когда ни в чем не виноват…
Занятый своими мыслями, он простоял несколько минут, как вдруг из-за угла показалась Молли Маклауд. Еще немного, и она прошла бы мимо, не заметив его.
— Джоби! Привет! Ты чего тут делаешь?
— Да ничего особенного.
— Я думала, ты по субботам всегда в кино.
— Правильно. А сегодня что-то неохота.
Джоби и сам не знал, зачем сказал неправду, — все равно рано или поздно кто-нибудь расскажет Молли о том, что произошло. Но ему сейчас было невмоготу про это говорить, растравлять себя.
— Ты один, что ли?
— Ага. А ты куда?
— Так, прогуляться.
— Далеко?
— До
