оглядел по очереди каждого.
Как ни странно, в этот раз наиболее свободно держался Евген. Вынув из кармана блокнот, он неторопливо перелистывал его, разыскивая необходимые записи и собираясь с мыслями. Прокоп же нервничал, не поворачивая головы, переводил взгляд с селектора на массивный письменный прибор, с прибора на портрет,что висел над главным инженером, оттуда снова на селектор. Алексеев сидел недвижно, положив напряженные руки на колени и уставившись в окно.
— Ну, рассказывайте,— попросил Сосновский.— Начинайте хотя бы вы, Шарупич.
По студенческой привычке Евген собрался было встать, но, заметив, что Сосновский предостерегающе поднял кисть руки, остался на месте.
— У горьковчан нам понравилось,— сказал он.— Особенно, с каким подъемом они работают. Отец говорит, что, не уважая даже такой вещи, как гвоздь, его не вобьешь как следует. Горьковчане уважают завод и себя. А если наступают, то развернутым фронтом…
— Они нашли новый метод модификации,— покраснев, вставил Алексеев.— Много сделали по вагранкам, в формовочном. Это вполне можно использовать…
— У нас не так это просто сделать! — словно мимоходом сказал Прокоп.
Все замолчали.
— Развернутым фронтом, говорите? — какое-то время спустя переспросил Сосновский, и Евген заметил, что кончики ушей у главного инженера порозовели.
— Комитет по делам изобретений и открытий выдал авторское свидетельство целому коллективу,— подлил он масла в огонь.
— Стало быть и главный получил?
—- Конечно. Атмосфера у них, Максим Степанович, надо сказать, завидная. Даже нас заразили.
— Ну, ну!
— Вот кумекаем, как бы сделать, чтоб днище вагранки открывалось механически…
— Это за дорогу?
— Почти…
Сосновский поднялся из-за стола и заходил по кабинету, слушая объяснения Евгена, который подкупал своей прямотой и преданностью делу. «Смена отцу! — думал он.— Здорово поддел меня. «Целому коллективу», «атмосфера»… А Свирин бунтует — обидно за свой завод. Работать, поди, теперь будет, стиснув зубы…»
Удивляясь самому себе, Сосновский вдруг почувствовал острое любопытство и интерес к этим людям. Чем они живут? Ради чего волнуются, гонят от себя покой, ищут? Что их заставляет идти навстречу волнениям. Нет, в общем-то он знал это, но в то же время и не знал, ибо не понимал душой. И вот вместе с любопытством в нем проснулось желание понять всё это и как-то приобщиться к нему.
Беседовали они около часа, но расстался Сосновский с ними неохотно, будто потерял что-то. Видимо поэтому, когда управился с текущими делами и выпала свободная минута, его сильно потянуло сходить в литейный.
Он прошел по плавильному участку и придирчиво, как бы вновь оглядел его. Вокруг стало чище. Не было всегдашних груд кирпича, песка, шлака. Пол, покрытый металлическими плитами, недавно подмели и полили водой.
Следовало бы подойти к Михалу Шарупичу, но сдержало чувство вины. Оно, как оказалось, было еще необоримым, и Сосновский, довольный, что на него не обратили внимания, свернул в экспресс-лабораторию.
Что ни говори, а в несчастье Лёди был повинен и он, Максим Степанович. Не он ли допустил, чтобы Юрий сделался трусливым эгоистом? В пасынке были и хорошие задатки. Если бы в семье поддерживали, что в идеале воспитывает школа и жизнь, из Юрия вышел бы человек. Он был бы счастлив сам, а вместе с ним были бы счастливы и другие. Вон каким вернулся с целины. Но как только вернулся, сразу же потерял приобретенное. Вера и та спохватилась, но было уже поздно…
Когда произошла беда с Лёдей, Сосновский, желая как-то оправдаться перед собой, распорядился срочно представить сведения о несчастных случаях. Приказал и не поверил тому, что обнаружилось. Значит, и его мысли до сих пор не шли в каком-то очень важном направлении. Значит, и в нем было что-то от Кашина, от… Юрки. А случай с рационализаторским предложением Шарупича?..
Обойдя все отделения и заглянув в подвал, Сосновский поднялся к начальнику цеха.
Дора Димина стояла у окна и развертывала на подоконнике лист ватмана. Придерживая его за края, обернулась к Сосновскому.
— Как с травмами? — спросил он.
— Вот кривая,— показала на ватман Дора.— Хочу повесить в кабинете, пускай напоминает.
Синяя черта кривой ползла вниз.
«Неплохо,— отметил про себя Сосновский.— Тем паче летом, когда приходится бить в набат…»
И все-таки сказал:
— В стержневом придется перемонтировать вентиляцию. Вообще, попрошу вас зайти ко мне с планом организационно-технических мероприятий. Ведь скоро праздник, Дора Дмитриевна. Говорили с Алексеевым о модификации чугуна?
— Да.
— Берегите, пожалуйста, женщин…
Дора положила график на стол, и ватман свернулся в трубку.
— Женщины у меня теперь сами за себя постоят.
Сосновский почувствовал благодарность к ней и за ее слова, и за всё, что делала она для него во время болезни. Подумалось: если б не Дора, то и Димин был бы с ним более непримирим, прямолинеен.
— Постоят? — переспросил он.— Тем лучше…
Дора улыбнулась. Улыбнулся и Сосновский. Потом раскланялся. Однако, дойдя до двери, постоял потерянно и, вернувшись, позвонил домой, чтобы обедать его не ждали.
5
Прошла неделя. Сосновский прожил ее в тревожном состоянии духа. Но в то же время что-то у него улеглось, приходило в норму. По дороге на завод он увидел обветренных, шоколадных, с рюкзаками пионеров, шедших в туристский поход, и вспомнил жену. Но тоски не ощутил и, отметив про себя это, не то удивился, не то обрадовался. Он явно освобождался от ее цепкой власти.
Кроме того, образ Веры представлялся уже иным — в нем оставалось только хорошее. Вера, как казалось уже, была просто заботливой, самопожертвениой матерью, любящей и преданной женою. В ней горел какой-то женственный огонь, делавший ее обаятельной, красивой. И теперь это стало сущностью Веры. Плохое же, досадное забылось, стерлось.
На завод Сосновский приехал в настроении, когда тянет поделиться с другими своей, пусть и не совсем еще ясной для тебя утехой. Встретившись около заводоуправления с Шарупичем, он неожиданно остановил его первый.
— Как дела, Сергеевич? — заговорил он, не зная еще, что скажет после этого, но веря, что должен с ним поговорить.
Еще вчера Сосновский избегал таких встреч, а если и встречался, разговаривал суховато и о сугубо деловых вещах. Сегодня же Михал вдруг показался ему именно тем человеком, с которым можно было поболтать обо всем и который, несмотря ни на что, поймет, разделит твое настроение.
— Вчера ездил в лагерь к Соне и Леночке,— сообщил Сосновский, желая в чем-то угодить собеседнику.— Загорели, как цыганята!
— Стало быть, здоровы,—просветлел Михал.
— Дневальные, порядок. Меня лишь в положенное время
