– Население мобилизовано?
– Вся пограничная полоса оцеплена краснопалочниками. Из Сталинабада вылетели на границу три самолёта. В общем сделано всё, чтобы обеспечить мирное открытие канала.
– Это сейчас самое главное. Представь себе – наши гости попадут под перестрелку, и кто-нибудь получит пулю в живот. Хорошенькая была бы реклама.
– Будем надеяться, обойдётся без этого. Ну, оставайся с гостями, а я поехал.
– Подожди! Сети нашей нигде не повредили?
– Была попытка на третьем участке, но уже, наверное, починили. Все рабочие участка организовались в отряды самообороны, – с кирками, с ломами, кто с чем. Говорят, затюкали уже один басмаческий разъезд.
– Эх, чёрт бы побрал всех гостей! Поехал бы я туда с доброотрядом!
– Справятся как-нибудь и без тебя. Ты тут займи гостей, пусть лучше на третий участок сегодня не едут…
На головном сооружении, облокотившись на перила, группа иностранных журналистов, поплёвывая вниз, наблюдала за приготовлениями к взрыву. В горизонтальные колодцы, просверленные у подножья перемычки, полезли на карачках первые подрывники закладывать заряды. Высокий чёрный инженер лично проверял каждую порцию аммонала. Когда подрывники, сделав своё дело, показались опять, в колодцы полез инженер. Вылез он оттуда не скоро, замусоленный, как трубочист. Его кокетливая кавказская рубашка казалась бело-бурой. Инженер тщательно отряхнул её чистым платком и на приличном немецком языке попросил гостей очистить территорию, соприкасающуюся с объектом взрыва. Ему не пришлось повторять: все торопливо отхлынули подальше за линию, отмеченную флажками.
Инженер Табукашвили отдал последние распоряжения. Заверещал свисток. Табукашвили достал из кармана часы. Взрыв назначен был ровно в час дня. Оставалось ещё четыре минуты. Табукашвили спрятал часы, посмотрел на безоблачное небо, достал портсигар и закурил. По его нарочито медленным, небрежным движениям можно было догадаться, что начальник взрывпрома волнуется…
В кабинете Комаренко висел густой табачный дым. Комаренко открыл толстую папку.
– Итак, гражданин Крушоный, вы отказываетесь ответить на мой вопрос?
По чуть побледневшему лицу инженера Крушоного скользнула тень нетерпения.
– Я не отказываюсь ответить. Я отвечаю на него отрицательно.
– Вы отрицаете, что неделю тому назад, в разговоре с инженером Табукашвили, у себя на квартире, за бутылкой коньяка, когда Табукашвили выражал свои опасения насчёт взрыва перемычки, вы сказали ему, более или менее прозрачно, что за неудачный взрыв и повреждение головного сооружения кое-кто заплатил бы большие деньги?
– Отрицаю решительно.
– Вы не говорили Табукашвили, что авария может произойти случайно и что будет ли это авария непроизвольная или произвольная, отвечать ему придётся одинаково; только в одном случае он ответит за неё даром, «гратис», как вы изволили выразиться, а в другом случае – он станет богатым человеком?
– Ничего подобного я Табукашвили не говорил и не мог говорить.
– Вы отрицаете, что три дня тому назад, после того как Табукашвили выразил своё согласие, вы передали ему у себя на дому, от неизвестного лица тридцать тысяч рублей кредитными билетами по десять червонцев? – Комаренко открыл ящик стола и вытащил оттуда пачку кредиток. – Вот эти самые тридцать тысяч рублей.
– Отрицаю категорически.
– Значит, показания инженера Табукашвили, сообщившего нам об этой сделке, вы считаете вымышленными?
– От начала до конца.
– Инженер Табукашвили на вас просто наклеветал?
– Несомненно.
– С какой же именно целью? Как вы это объясняете?
– Очевидно, чтобы отклонить от себя возможные подозрения.
– Подозрения в чём?
– Представьте, что неизвестное лицо, по каким-то соображениям заинтересованное в аварии, предложило инженеру Табукашвили за неудачный взрыв, скажем, пятьдесят тысяч рублей. Инженер Табукашвили хочет заработать деньги, но не хочет получить по суду причитающиеся за аварию пять-шесть лет. Поэтому он, как трезвый человек, решает заработать меньше, но зато вполне безнаказанно. Он берёт из полученных денег тридцать тысяч, является с ними в ОГПУ, с благородным видом передаёт эти деньги вам и сообщает с возмущением об имевшей место попытке купить его, честного советского инженера, и толкнуть на вредительство. Конечно, он не указывает лица, которое в действительности дало ему деньги. Вместо него он называет первое попавшееся, неприятное ему, лицо. Он может сделать это вполне безнаказанно, по своему вкусу и выбору. В самом деле, докажите, что вы не давали денег, если человек, передавший эти деньги в ГПУ, указывает именно на вас. После этого инженер Табукашвили взрывает перемычку, и, получается авария. Конечно, Табукашвили вне всяких подозрений. Авария будет рассматриваться либо как простая случайность, либо как вредительство кого-то другого. Инженер Табукашвили заработал одним махом двадцать тысяч и патент на стопроцентного советского инженера, заслуживающего доверия органов ОГПУ, а оклеветанный им, ни в чём неповинный человек идёт в расход или в концлагерь. Расчёт во всех отношениях безошибочный.
– Значит, вы уверены, что авария всё-таки будет?
– Почти уверен. В противном случае мотивы действий инженера Табукашвили были бы совершенно непонятны.
– А вот сейчас узнаем. Пять минут второго. Взрыв был назначен ровно в час.
Комаренко взял телефонную трубку.
– …Морозова. Да. Это ты? Говорит Комаренко. Как со взрывом перемычки? Взорвана? Всё благополучно? Головное сооружение не повреждено? Так. Спасибо. Больше ничего.
Комаренко повесил трубку.
– Никакой аварии, дорогой гражданин Крушоный. Перемычка взорвана вполне благополучно. Что вы скажете по этому поводу?
– Скажу, что это ничего ещё не доказывает. У инженера Табукашвили могло в последнюю минуту не хватить решимости. Он побоялся повредить головное сооружение, за которое отвечает непосредственно сам. Сорвать строительство можно не только путём аварии головного сооружения. Есть целый ряд других объектов, повреждение которых может иметь те же последствия. Это даже значительно удобнее, поскольку за эти объекты инженер Табукашвили персональной ответственности не несёт. Я скажу, что ошибся в своих предположениях только тогда, когда пуск воды и замочка канала обойдутся без единой серьёзной аварии.
– Это уже гораздо предусмотрительнее. А почему инженер Табукашвили, при выборе лица, которое должен был оклеветать, остановился именно на вас? Были ли у вас с ним какие-нибудь личные распри?
– Нет. Я вообще довольно мало знаю инженера Табукашвили. По моей работе в секторе механизации мне приходилось сталкиваться с ним очень редко. Но в таких случаях меньше всего благоразумно выбирать жертвой лицо, с которым у вас имеются личные распри. При следствии это всегда всплывает и может вызвать только ненужные подозрения. Инженер Табукашвили остался верен общепринятому принципу: сваливать вину на людей, как это у нас говорится, с подмоченной репутацией. Это самый верный и безопасный метод.
– Почему вы считаете себя человеком с подмоченной репутацией? На предварительном допросе вы заявили, что никогда не подвергались суду и каким бы то ни было взысканиям.
– Я показывал правильно. Дело не в моём прошлом, – безупречность его легко проверить, – а скорее в той работе, которая мне была поручена на здешнем строительстве. Вам известно, что я стоял во главе сектора механизации, и вам, конечно, хорошо известно, что именно в этом секторе, до моего назначения, был вскрыт целый ряд более или менее значительных вредительств. Мой непосредственный предшественник, инженер Немировский, за вредительство был предан суду. Естественно, что то недоверие, в атмосфере которого развертывалась вся работа механизации, с моим назначением не исчезло. Особенно в последнее время, точнее – с того момента, как я отказался в течение одной ночи изготовить из несуществующего материала три гидромонитора, – отношение ко мне товарища Морозова приняло характер совершенно недопустимый. Я не ставил вопроса о моём уходе только потому, что уходить за несколько недель до окончания строительства не имеет смысла. В последнее время Морозов приставил ко мне инженера Кирша, контролировавшего фактически каждое моё действие. Вполне понятно, что, зная о моём положении, инженер Табукашвили остановил свой выбор именно на мне. Он правильно рассчитал, что обвинение во вредительстве прилипнет ко мне скорее чем к другим, и что созданная вокруг меня атмосфера сделает меня беззащитным.
Комаренко из-под прищуренных век пристально наблюдал за Крушоным.
– Вот что, – сказал он, закуривая. – Я вас слушал терпеливо и внимательно. У вас – определённое литературное дарование. Вам надо писать криминальные романы… Теперь вы послушайте меня внимательно, очень внимательно. Достаньте, пожалуйста, ваш бумажник. Раскройте. Пересчитайте, сколько у вас денег. Пересчитали? Сколько?
