Однако и в эту, казалось бы, такую беспечную, карнавально-пеструю артистическую среду дважды вторгается трагическое дыхание смерти (гибель Марианы и, позднее, — Аврелии). Письма Марианы и ее предсмертная записка, в которой она сообщает Вильгельму о рождении сына — Феликса, принадлежат к самым ярким и трогательным страницам романа. Ни одно письмо не доходит до ее возлюбленного по вине расчетливого Вернера, как огня боявшегося нового сближения Вильгельма с Марианой.
И еще два трагических образа сопутствуют театральным скитаниям Вильгельма — Миньона и старый арфист, олицетворения бездомной дикости и обреченности на фоне бездушного рационализма предреволюционной эпохи. Успеху «Мейстера» немало содействовали чудесные песни Миньоны («Ты знаешь край…» с ее надрывным «Туда, туда!» и «Я покрасуюсь в платье белом, покуда сроки не пришли…»), а также песни арфиста («Кто с хлебом слез своих не ел…» и «Кто одинок, того звезда горит особняком…»).
Образы арфиста и Миньоны, над которыми тяготеет сознание неискупленного греха, особенно потрясли поэтов романтической школы. Для них эти два горестных образа — как бы внятное подтверждение незримого сопутствия таинственных трансцендентных сил в скудной, обезбоженной повседневности. Новалис, наиболее последовательный из романтиков, никогда не мог простить Гете «бесчудесного» объяснения их трагически сложившихся судеб: в восьмой книге романа аббат оглашает письмо маркиза, из которого мы узнаем ужасную историю одной высокородной итальянской семьи, к которой принадлежали арфист и Миньона. Новалис видит в этом возобладание рационализма, явное проявление «эстетического атеизма» Гете. Весь «Мейстер» представляется Новалису «неким «Кандидом», обращенным против поэзии», против «природы и мистики». Напротив, Шиллер ставил в особую заслугу Гете то, что он и здесь не изменил реализму. «Как хорошо, — так пишет он Гете 2 июля 1796 года, — что Вы житейски несуразное, мученическую судьбу Миньоны и арфиста, возводите к теоретической несуразице… Только во чреве нелепого суеверия могли возникнуть те чудовищные представления, которые неотступно преследовали Миньону и старика арфиста».
Воспитательная идея «Годов учения…» почти не проступает в первых книгах романа, хотя внутренний разрыв с отчим домом и сознательное стремление Вильгельма переиначить всю свою судьбу и возвещают предстоящее восхождение героя к еще неведомой ему цели. Только в шестой книге — в «Признаниях прекрасной души» — более отчетливо приоткрывается внутренний смысл предлежащего жизненного пути Вильгельма. В разговоре с Наталией, его суженой, Вильгельм признается, что автобиографические записки ее тетушки — этой «прекрасной души», поглощенной нравственным познанием глубоко религиозной женщины, оказали немалое влияние на всю его жизнь. Он видел в ней, как правильно угадала Наталия, образец «не столько для подражания» (Вильгельм не был ни церковником, ни пиетистом-гернгутером), «сколько для следования ее примеру». Ведь и он, Вильгельм, хочет, как хотела и достигла того она, добиться полного гармонического слияния непосредственного влечения сердца с тем, что каждый из них, в силу своего убеждения, почитал своим долгом. Встреча с другом детства а ранней юности — Вернером, состоявшаяся в начале восьмой книги, сразу же после принятия Вильгельма в Общество башни, особенно ясно показывает, как духовно вырос заглавный герой романа.
«Признания прекрасной души» кажутся поначалу вполне самостоятельной, законченной исповедью мемуаристки, главой, резко обособившейся от плавно нарастающей сюжетной линии романа. Но так — только на первый взгляд. На самом деле в шестой книге выступают перед читателем чуть ли не все действующие лица из седьмой и восьмой книг «Годов учения…» — племянники и племянницы мемуаристки, их воспитатель аббат и многие другие, в двух последних книгах романа составившие тесный круг новых «друзей и единомышленников» Вильгельма. Иначе говоря, «Признания…» занимают строго предусмотренное и к тому же существенное место в композиции романа. В двух заключительных книгах темп нарастающих событий заметно убыстряется. Тугие узлы былых взаимоотношений развязываются и завязываются новые с почти комедийной скоропалительностью. Так, роман кончается тремя «неравными браками», и Вильгельм обретает в спутницы жизни прелестную Наталию, племянницу прекраснодушной мемуаристки.
Целый ряд вдумчивых современников Гете (в том числе Шиллер и Гумбольдт) тотчас же после завершения «Годов учения Вильгельма Мейстера» не могли не отметить, что автор так и не познакомил читателей с деятельностью и целями новых друзей Вильгельма; более того, не скрыли своего недоумения по поводу того, что Наставление, врученное вновь принятому собрату — Вильгельму — было произвольно оборвано: «Довольно! — воскликнул аббат. — Остальное в свое время». В такой преднамеренно «зашифрованной» форме Гете, как видно, сообщал читателям, что «Годы учения…» будут продолжены другим романом, непосредственно посвященным деятельности Вильгельма и его новых единомышленников. Об этом же, и уже без всякого скрытничанья, Гете высказался и в письме от 12 июля 1796 года, обращенном к Шиллеру: «Судя по Вашему письму, мой роман нуждается в продолжении. Желание продолжить его у меня имеется… Оставлены для этого и нужные зацепки в самом тексте напечатанного романа». Но время, потребное для осуществления задуманного романа-продолжения, все не выбиралось. Только в 1807–1809 годах Гете написал несколько вставных новелл, предназначавшихся для «Годов странствий Вильгельма Мейстера». Но потом наступил долгий перерыв, вызванный неустанной работой поэта над «Поэзией и правдой», над «Западно-восточным диваном» и т. д. В окончательном виде роман-продолжение был обнародован только в 1829 году — по прошествии тридцати трех лет со времени напечатания «Годов учения Вильгельма Мейстера».
КНИГА ПЕРВАЯ
Сын Иессея — Давид, преемник Саула (Библия, Первая Книга Царств, 16). Кукольное представление о Давиде и Голиафе излагает библейский сюжет (Первая Книга Царств, 17 и 18.)
Линдор, Леандр — имена любовников, повторяющиеся во многих комедиях и музыкальных водевилях XVIII в.
«Немецкий театр» — составленная И.-К. Готшедом (1700–1766) антология немецкой драмы в 6-ти томах («Немецкий театр, основанный на правилах древних греков и римлян», Лейпциг, 1741–1745). Хаумигрем — имя индийского тирана из представленной в антологии трагедии Мельхиора Гримма (1723–1807) «Баниза» (драматическая обработка приключенческого романа Г.-А. фон Циглера «Азиатская Баниза», 1689). Катон — герой трагедии Готшеда «Умирающий Катон» (по роману Аддисона). Дарий — герой одноименной трагедии Ф.-Л. Пичела (1700–1768).
«Освобожденный Иерусалим» — поэма итальянского поэта Торквато Тассо (1544–1595); Гете знал ее еще с детства как по итальянскому оригиналу, так и по немецкому переводу Фридриха Коппа (1744) (см. «Поэзия и правда», кн. 2, т. 3 наст. изд.).
«Но мера бытия Клоринды уж полна…» — Тассо. Освобожденный Иерусалим (XII, 64).
…он уже видел себя великолепным актером, создателем будущего национального театра… — См. о национальном театре выше.
Сивилла — в античной мифологии женщина-прорицательница.
Суперинтендант — старшее по званию духовное лицо в лютеранском церковном округе или в полусуверенном княжестве.
Под благодатным покровом ночи… — Начинающееся этими словами письмо Вильгельма написано ритмической прозой, знакомой читателям по «Страданиям юного Вертера».
По соседству, на вольных дворянских землях… — Речь идет о дворянских владениях, независимых от законов местного суверена и подчиненных непосредственно имперским властям.
Царский сын. — Так называется картина, которую в XVIII в. приписывали итальянскому художнику Андреа Челести (1637–1706), а в настоящее время Антонио Белуччи (1654–1726). Художник вдохновился темой, почерпнутой из Плутарха («Деметриос», гл. 38): врач выслушивает больного сына царя Селевка I Сирийского — Антиоха; в комнату входит молодая мачеха царевича, и по тому, как участился пульс больного, врач убеждается, что тот любит ее. Гете три раза проезжал через Кассель (в 1779, 1783 и, по-видимому, в 1792 гг.) и каждый раз видел в тамошней галерее названную картину, которую Винкельман (1717–1768) признавал выдающимся произведением.
Аэндорская колдунья. — Библия, Первая Книга Царств, 1, 28. Ирида — в греческой мифологии — вестница.
КНИГА ВТОРАЯ
«Pastor fido» («Н Pastor fido», 1585; «Верный пастух», итал.) — пастушеский водевиль итальянского поэта Дж.-Б. Гварини.
После короткого перерыва вперед вышел рудокоп с киркой… — Описанное драматическое представление Гете видел в Ильменау в 1780 или 1781 г.
