Музыка играла все громче и громче, танецъ становился все живѣе и живѣе, и вѣтеръ въ комнатѣ зашевелилъ и зашумѣлъ листьями и ягодами на стѣнахъ, какъ часто случалось съ ними на деревѣ; онъ несся по комнатѣ, какъ будто невидимый рой духовъ вьется и мчится по слѣдамъ живыхъ людей. Докторъ завертѣлся такъ, что нельзя было разобрать ни одной черты лица его; по залѣ запорхала, казалось, цѣлая дюжина райскихъ птицъ, и трезвонятъ тысяча колокольчиковъ; платья заволновались, какъ парусы цѣлаго флота во время бури…. вдругъ музыка умолкла и танецъ кончился.
Разгорѣвшись и запыхавшись. докторъ еще нетерпѣливѣе ждалъ Альфреда.
— Что, не видно ли чего нибудь, Бритнъ? Не слышно ли?
— На дворѣ такъ темно, что ничего вдали не видно, сэръ. И шумъ въ домѣ такой, что ничего не слышно.
— Тѣмъ лучше, — встрѣча веселѣе! Который часъ?
— Ровно полночь, сэръ. Онъ скоро долженъ быть здѣсь.
— Подложи дровъ въ каминъ, сказалъ докторъ. — Пусть еще издали увидитъ привѣтвый огонекъ сквозь темноту ночи.
Онъ увидѣлъ его, — да! онъ замѣтилъ огонь изъ экипажа, при поворотѣ у старой церкви. Онъ узналъ, откуда онъ свѣтитъ. Онъ увидѣлъ зимнія вѣтви старыхъ деревъ между собою и свѣтомъ. Онъ вспомнилъ, что одно изъ этихъ деревъ мелодически шумитъ лѣтомъ подъ окномъ Мери.
Слезы показались у него на глазахъ. Сердце его билось такъ сильно, что онъ едва могъ выносить свое счастіе. Сколько разъ думалъ онъ объ этой минутѣ, рисовалъ ее въ воображеніи со всѣми возможными подробностями, боялся, что она никогда не настанетъ, ждалъ и томился, — вдали отъ Мери.
Опять свѣтъ! Какъ ярко онъ сверкнулъ! его засвѣтили въ ожиданія гостя, чтобы заставить его спѣшить домой! Альфредъ сдѣлалъ привѣтствіе рукой, махнулъ шляпой и громко крикнулъ, какъ будто этотъ свѣтъ — они, какъ будто они могутъ видѣть и слышать его, торжественно ѣдущаго къ нимъ по слякоти.
— Стой! — Онъ зналъ доктора и догадался, что онъ затѣялъ. Докторъ не хотѣлъ, чтобы пріѣздъ его былъ для нихъ сюрпризомъ, но Альфредъ все таки могъ явиться невзначай, прошедши до дому пѣшкомъ. Если садовыя ворота отворены, такъ можно пройти; а если и заперты, такъ онъ по старинному опыту звалъ, какъ легко перелѣзть черезъ ограду. Онъ въ минуту очутился между ними.
Онъ вышелъ изъ экипажа и сказалъ кучеру (не безъ усилія: такъ онъ былъ взволнованъ), чтобы онъ остановился на нѣсколько минутъ, а потомъ тронулся бы шажкомъ; самъ же онъ побѣжалъ во всю прыть, не могъ открыть ворота, влѣзъ на ограду, спрыгнулъ въ садъ и остановился перевести духъ.
Деревья были покрыты инеемъ, которыя на вѣтвяхъ сверкалъ блеклыми гирляндами, озаренный слабымъ свѣтомъ мѣсяца въ облакахъ. Мертвые листья хрустѣли у него подъ ногами, когда онъ тихонько шелъ къ дому. Унылая зимняя ночь разстилалась по землѣ и небу; но изъ оконъ привѣтливо свѣтилъ ему на встрѣчу алый огонекъ, мелькали фигуры, и людской говоръ привѣтствовалъ его слухъ.
Онъ старался, подходя все ближе, разслушать въ общемъ говорѣ ея голосъ и почти вѣрилъ, что различаетъ его. Онъ дошелъ уже почти до дверей, какъ вдругъ двери распахнулись и кто-то выбѣжалъ прямо ему на встрѣчу, — но въ ту же минуту отскочилъ назадъ и вскрикнулъ, сдерживая голосъ.
— Клеменси, сказалъ онъ: — развѣ вы меня не знаете?
— Не входите, отвѣчала она, оттѣсняя его назадъ. — воротитесь. Не спрашивайте: зачѣмъ? Не входите.
— Да что такое? спросилъ онъ.
— Не знаю. Боюсь и подумать. Уйдите. Слушайте!
Въ домѣ внезапно поднялся шумъ. Она закрыла уши руками. Раздался дикій вопль, отъ котораго не могли защитить никакія руки, и Грація, съ разстроеннымъ видомъ, выбѣжала изъ дверей.
— Грація! воскликнулъ Aльфредъ, обнимая ее. — Что такое? Умерла она?
Она освободилась изъ его рукъ, взглянула ему въ лицо — и упала у ногъ его.
Вслѣдъ за тѣмъ изъ дома потянулась толпа разныхъ лицъ, между ними и докторъ, съ бумагою въ рукѣ.
— Что такое? кричалъ Альфредъ, стоя на колѣняхъ возлѣ безчувственной дѣвушки. Онъ рвалъ на себѣ волосы и перебѣгалъ дикими глазами съ лица на лицо. — Неужли никто не хочетъ взглянуть на меня? никто не хочетъ заговорить со мной? Неужли никто меня не узнаетъ? никто не скажетъ, что такое случилось?
Въ толпѣ послышался говоръ.
— Она бѣжала.
— Бѣжала! повторилъ онъ.
— Бѣжала, мой милый Альфредъ! произнесъ докторъ убитымъ голосомъ, закрывши лицо руками: — бѣжала изъ отцовскаго дома. Она пишетъ, что сдѣлала свои невинный и безукоризненный выборъ, проситъ простить ее, не забывать ее, — она бѣжала!
— Съ кѣмъ? куда?
Онъ вскочилъ, готовый, казалось, броситься въ погоню; но когда всѣ посторонились, чтобы дать ему дорогу, онъ дико посмотрѣлъ на окружавшихъ, зашатался и палъ опять на колѣни, сжавши холодную руку Граціи.
Въ общемъ смятеніи всѣ бѣгали взадъ и впередъ, суетились, кричали безъ цѣли и намѣренія. Одни бросились по разнымъ дорогамъ, другіе вскочили на лошадей, третьи засвѣтили огонь, четвертые толковали между собою, что нѣтъ никакого слѣда и искать напрасно. Нѣкоторые съ любовью подошли къ Альфреду, стараясь его утѣшить; другіе замѣтили ему, что Грацію надо внести въ домъ, и что онъ мѣшаетъ. Онъ ничего не слышалъ и не двигался съ мѣста.
Снѣгъ падалъ густыми хлопьями. Альфредъ поднялъ на минуту голову и подумалъ: какъ кстати этотъ бѣлый пепелъ! онъ застилаетъ мои надежды и несчастіе. Онъ посмотрѣлъ вокругъ на бѣлую равнину и подумалъ: какъ быстро исчезнутъ слѣды отъ ногъ Мери, и снѣгъ засыплетъ и это воспоминаніе! Но онъ не чувствовалъ холода и не трогался съ мѣста.
Міръ постарѣлъ шестью гадами послѣ этой ночи пріѣзда. Былъ теплый осенній день. Шелъ проливной дождь. Вдругъ солнце глянуло изъ за тучь, и старое поле битвы весело и ярко засверкало зеленою равниною, блеснуло радостнымъ привѣтомъ, какъ будто зажгли веселый маякъ.
Какъ прекрасенъ былъ ландшафтъ, облитый этимъ свѣтомъ! Какъ весело играли на всѣхъ предметахъ живительные лучи солнца! Мрачная за минуту масса лѣса запестрѣла отливами жолтаго, зеленаго, бураго и краснаго вина и разрѣшилась различными формами деревъ, съ каплями дождя, скользящими по листьямъ и, сверкая, падающими на землю. Ярко-зеленый лугъ какъ будто вспыхнулъ; казалось, минуту тому назадъ онъ былъ слѣпъ и вдругъ прозрѣлъ и любуется свѣтлымъ небомъ. Поля хлѣба, кустарникъ, сады, жилища, купы крышъ, колокольня церкви, рѣка, водяная мѣльница, — все, улыбаясь, выступило изъ мрака и тѣни. Весело запѣли птицы, цвѣты подняли свои головки, свѣжій запахъ поднялся изъ оживленной почвы; синева неба разливалась все шире и шире; косвенные лучи солнца прорѣзали мрачную полосу тучь, медленно удалявшихся за горизонтъ, и радуга въ торжественномъ величіи раскинулась по небу изящнѣйшими цвѣтами.
Близь дороги, пріютившись подъ огромнымъ вязомъ съ узкою скамьею вокругъ толстаго ствола, маленькая гостинница поглядывала на путника весело и привѣтливо, какъ слѣдуетъ подобному заведенію, и соблазнила его нѣмымъ, но краснорѣчивымъ увѣреніемъ въ ждущихъ его здѣсь удобствахъ. Красная вывѣска на деревѣ, сверкая на солнцѣ золотыми буквами, поглядывала на проходящихъ изъ за листьевъ, какъ веселое лицо, и обѣщала хорошее угощеніе. Каждая лошадь, пробная мимо, поднимала уши, почуявши свѣжую воду въ жолобѣ и разсыпанное подъ нимъ пахучее сѣно. Алыя сторы въ нижнемъ этажѣ, и чистые бѣлые занавѣсы въ маленькихъ спальняхъ на верху, манили къ себѣ проѣзжаго, качаясь по вѣтру. На свѣтлозеленыхъ ставняхъ золотыя надписи говорили о пивѣ, о лучшихъ винахъ и покойныхъ постеляхъ, и тутъ же было трогательное изображеніе кружки портера, вспѣнившагося черезъ край. На окнахъ въ ярко красныхъ горшкахъ стояли цвѣтущія растенія, живо рисовавшіяся на бѣломъ фасадѣ дома; а въ темномъ промежуткѣ дверей сверкали полосы свѣта, отражавшагося на рядахъ бутылокъ и стакановъ.
На порогѣ красовалась почтенная фигура хозяина гостинницы: созданіе коротенькое, но плотное и круглое; онъ стоялъ, заложивши руки въ карманы и разставивши ноги, — именно въ той позѣ, которая ясно говорила, что онъ спокоенъ на счетъ погреба и вообще положительно убѣжденъ въ достоинствѣ своего заведенія, — убѣжденіе тихое и добродѣтельное, неизмѣримо далекое отъ наглаго хвастовства. Чрезмѣрная сырость, сбѣгавшая послѣ дождя каплями со всѣхъ предметовъ, выказывала его съ выгодной стороны. Ничто близь него не терпѣло жажды. Нѣсколько отяжелѣвшихъ далій, выглядывая изъ за частокола его опрятнаго сада, упились, казалось, сколько могли (можетъ быть, даже и немного больше), между-тѣмъ, какъ розы, шиповникъ, левкой, растенія на окнахъ, и листья на старомъ деревѣ, были, такъ сказать, только навеселѣ, какъ собесѣдники, незабывшіе умѣренности и только оживившіе свою любезность. Капли, ниспадающія около нихъ на землю, сверкали, какъ веселыя шутки, и, ничего не задѣвая, орошали забытые уголки земли, куда рѣдко проникаетъ дождь.
