его полноте, но лишь какие-то основные выразительные линии его, скорее форма и результат, чем ткань процесса. Если уж искать для Ренье какого-нибудь краткого определяющего имени, то, скорее всего, пожалуй, можно его назвать неоклассиком. Своим обращением с художественным словом, своей ясностью и чистотою композиции, своей влюбленностью в живые, телесные образы и формы, своим неизменным вкусом, своим отрешенным от авторской личности объективизмом, наконец своим взглядом на искусство как на прекрасную игру чувств и воображения Ренье возрождает основные и лучшие традиции классицизма, сочетая их подобно тому, как это делали неоклассики Пушкин или Гете, с живым ощущением действительности. И в этой светлой и нежной радости искусства — главная причина его обаяния.
1925 г.
А. Смирнов
ВСТРЕЧИ ГОСПОДИНА ДЕ РЕНЬЕ
1
Судьба иностранного писателя в России — тема почти всегда увлекательная, а по неожиданным поворотам и головоломным ситуациям не уступающая порой хорошему детективу. «Чумной город» прочно забытого поэта Джона Вильсона, под пером Пушкина превратившийся в русский «Пир во время чумы»; всеобщее увлечение Гейне в шестидесятых годах прошлого века; наконец зачитанные томики Ремарка и Хемингуэя тоже в шестидесятых, но уже века нынешнего — яркое тому свидетельство. Разобраться в причинах популярности или, наоборот, провала того или иного писателя — дело не из легких. Рискну предположить, что главную роль здесь играет не здравая логика, не взвешенная оценка художественных достоинств и даже не эстетическая конъюнктура, а некое шестое чувство, никем до сих пор не описанное. Вот и разводят руками западные слависты, в сотый раз останавливаясь в недоумении перед «загадочной русской душой»: чем, например, объяснить бешеный успех книг Айрис Мэрдок или Артура Хейли, которого и у себя-то на родине мало кто знает?
Высшей точкой и одновременно итогом русской жизни Анри де Ренье стало девятнадцатитомное собрание его прозы, выпущенное ленинградским издательством «Academia» в 1923— 1926 годах; оно легло и в основу нашего издания. Тогда, в середине двадцатых, читатель получил не просто полно и профессионально переведенного Ренье — свои, во многом отличные друг от друга интерпретации его творчества предложили крупнейшие русские поэты Федор Сологуб, Михаил Кузмин и Максимилиан Волошин, видные ученые-филологи — Борис Кржевский и Александр Смирнов, классик отечественного перевода Михаил Лозинский. Если же вспомнить и о стихах Ренье, первая попытка собрать которые предпринята в настоящем издании, то картина получится еще более пестрой. В любви к французскому поэту объединились Ольга Чюмина, поэт «академической школы», и неутомимый реформатор Валерий Брюсов, опальный социалист Илья Эренбург и камергер Иван Тхоржевский, раскаявшийся футурист Бенедикт Лившиц и нераскаявшийся — Игорь Северянин...
Такое почти что сказочное изобилие не могло, конечно, возникнуть на пустом месте — ему предшествовала пусть недолгая, но Триумфальная карьера Ренье у русской читающей публики. Еще в 1914 году, рецензируя издание «Маркиза д'Амеркера» в переводе Максимилиана Волошина, Б.M. Эйхенбаум сомневался: «Вряд ли полюбят в России этого самого французского из французских писателей», — однако уже в скором времени стало ясно, что опасениям этим оправдаться не суждено. Десять лет спустя для А.А. Смирнова, автора вступительной статьи к уже упоминавшемуся девятнадцатитомнику, Ренье — «один из самых крупных мастеров слова, каких знает мировая литература»; сравнение Ренье и Пушкина, на наш теперешний слух невозможное, в литературе того времени стало едва ли не ходовым.
Впрочем, далеко не все отзывы были столь восторженными. «Какая скучная, ненужная буржуазная глупость», — написал Блок на полях номера журнала «Аполлон» с волошинским переводом новеллы «Знак ключа и креста». А вот как пересказывает содержание только что вышедшей «Амфисбены» Евг. Адамов (псевдоним Е.А. Френкеля), рецензент журнала «Современный мир» — цитадели реализма, опубликовавшей знаменитого арцыбашевского «Санина»: «Апофеозу «настоящей» любви предпослано в романе слишком много колебаний, сомнений и нерешительности героя: он надоедает, в конце концов, читателю еще больше, чем своей даме». Наконец, в 1926 году Маяковский сетует на скудность прилавков книжного магазина «Бакинский рабочий» — одни зарубежные авторы, бакинскому рабочему вовсе не интересные: Ренье, Дюамель, Маргерит. «Русский, так и то Грин».
Были, как видим, и хула, и хвала. Не было одного — равнодушия. Свое мнение о творчестве Анри де Ренье оставил нам практически каждый крупный писатель той эпохи.
2
Первые упоминания о Ренье появляются в отечественной печати на самом рубеже девяностых годов, на волне нарастающего интереса к творчеству французских символистов. В знаменитой статье Зинаиды Венгеровой «Поэты-символисты во Франции. Верлен, Малларме, Рембо, Лафорг, Мореас» (той самой, которая, по воспоминаниям В.Я. Брюсова, явилась для него «целым откровением») в сентябрьской книжке «Вестника Европы» за 1892 год имя поэта упомянуто в конце довольно длинного списка молодых авторов-символистов «с большими или меньшими правами на известность». В дальнейшем Зинаида Афанасьевна — известный критик и литературовед, специалист по европейской словесности — явилась одним из первых в России пропагандистов творчества Ренье. В том же «Вестнике Европы», где она вела постоянную рубрику «Новости иностранной литературы», а затем и в религиозно-философском журнале «Новый путь» З.А. Венгерова подробно и оперативно рецензирует романы «Полуночная свадьба», «Каникулы скромного молодого человека», пьесу «Терзания Сганареля» и др. — в начале века литературные новости доходили в Россию куда быстрей, чем теперь. Из этих рецензий выросла статья «Анри де Ренье», вошедшая во второй выпуск «Литературных характеристик» Венгеровой (1905), — интересная попытка поставить писателя перед судом русской религиозной мысли. Основу мировоззрения Ренье критик видит в противоречии между характерным для символистов порывом за пределы чувственного мира — и неизлечимой страстью ко всему минутному, преходящему, способному получить истинную цену только «с точки зрения вечности». «Мистические отражения без напряжения мистической мысли, без живого отношения к божественному началу бытия — таково проклятие, тяготеющее над современной французской поэзией, — утверждает Венгерова, — и мы увидим на примере Ренье, к какой раздвоенности и безысходности это приводит».
Приблизительно тогда же имя Ренье попадает в поле зрения первых русских символистов, внимательно следивших за творчеством своих французских собратьев. Свидетельство тому — дневник молодого Брюсова, дающий яркое представление об интеллектуальной атмосфере той эпохи. В декабре 1898 года, после знакомства с Иваном Коневским — талантливейшим поэтом круга символистов, трагически погибшим в двадцатитрехлетнем возрасте [14], Брюсов записывает:
