ведь одета…
— Ничего, пусть подождет.
Не раз после такого по-женски игривого диалога и перемигивания случалось, что молодые женщины обнимались и целовались. Их глаза горели, а губы дрожали, как у заговорщиц, намеренных свести счеты с мужчиной, неважно, с плохим или хорошим. Пусть он тоже немного пострадает, как они пострадали от другого. Именно с тем, другим, мужчиной они обе хотели таким образом чуточку рассчитаться. И ничего больше.
А как только Йосеф Шик уходил, всегда или взволнованный, или мрачный, как только входная дверь закрывалась за ним, Кройндл уже была тут как тут. Как настоящая тень, как беспокойная женская совесть, вырастала она рядом с Эстеркой. Часто Кройндл даже была одета в платье, похожее на Эстеркино, ею же, разумеется, и подаренное.
— Ну, как он ушел? — спрашивала Эстерка.
— В тоске.
— А как думаешь, он придет завтра?
— Откуда ж?.. Я не знаю…
— Ничего, придет. Ты видела, как он на меня смотрел, как он со мной разговаривал?
И заговорщицы обнимались и целовались. Обе были взволнованы от мужской любви, витавшей в доме, парившей, как ястреб, не боящийся, что ему поломают крылья… Они даже щекотали друг друга и заходились при этом смехом. В такие моменты они и смеялись похоже — солененьким, игривым женским смешком: хи-хи-хи.
Это было своего рода ежедневное сжигание соломенного чучела Йосефа на костре их женской мести, хотя самого Йосефа обе любили, пусть и с примесью жалости.
3
Однако женская натура не так проста, как кажется. Ответная реакция на эту шаловливую месть последовала. Это обязательно должно было произойти, и это произошло, когда Кройндл созрела. Даже перезрела, можно сказать. По понятиям тех времен, она была уже чуть ли не старой девой. Молодая кровь требовательно бурлила во всех членах ее повзрослевшего тела. Кройндл только отчасти заглушала это требование вмешательством в чужую любовную историю и в месть, не имевшую к ней прямого отношения.
И вдруг Эстерка сама спохватилась, сообразив, что Кройндл немного чересчур разделяет с ней ее судьбу. Тогда она принялась беспокоиться о Кройндл и отчитывать себя. Мол, ладно она, Эстерка, взяла на себя обет. Ей так легче. Она уже жила с мужем, и у нее есть от него ребенок. Но как можно тащить за собой бедную родственницу?
Она стала все чаще заговаривать о том, чтобы Кройндл вышла замуж. Давно уже время. Конечно, ей, Эстерке, будет трудно расстаться с Кройдл, будет не хватать ее, но так больше продолжаться не может. Даже если бы Эстерка этого захотела, она ничего бы не могла с этим поделать. Вот ей пишет об этом ее свекор из Петербурга. В каждом письме реб Нота Ноткин напоминает, что она должна выдать замуж Кройндл. И отец Кройндл из Лепеля тоже пишет об этом. И не просто пишет, он прямо требует этого. Какой толк служить всю жизнь в доме богатой родственницы? Пусть Кройндл, ради Бога, вернется в Лепель. Он пишет, что у него уже есть для нее жених. Сын нового арендатора. Отличный парень.
Сначала Кройндл не желала об этом слышать. Она закрывала Эстерке рот, обеими руками отталкивала от себя письма отца: пусть лучше он занимается детьми, которых родила ему ее противная мачеха…
Но сердце у нее все же щемило. Против воли она прислушивалась. Отличный парень… Как он выглядит? Такой же гултай, как Менди, или же достойный человек, как Йосеф Шик?.. Это были две противоположности, между которыми метался ее страх перед мужчинами, не дававший ей покоя. Ей очень не хотелось снова попасть в крохотный Лепель, откуда она, как и Эстерка, была родом. Ей не хотелось оказаться в такой дыре после Петербурга, после еврейского Шклова с его каменными старинными синагогами и талмуд-торами. Жизнь рядом с мачехой, когда-то бившей ее и таскавшей ее за волосы, тоже была ей противна. В то же время Кройндл стала тосковать в глубине души по покою лепельских лесов, по Улле, змеящейся вокруг местечка. По запаху сосновых опилок, который приносил с собой отец, возвращаясь домой в пятницу вечером. Вечно прислуживать другим тоже не имеет смысла, как ни хороши эти «другие». Ведь когда-то надо послужить и себе самой. Ей нужен любящий муж, дети…
Письма ее старого отца делались тем временем все резче, настойчивей. В них звучало все больше претензий. А речи же Эстерки становились все мягче и сердечнее. Она говорила с Кройндл со слезами в синих глазах. Незаметно скрытое отвращение ко всем мужчинам на свете начало превращаться в горячее любопытство — искреннее любопытство к противоположному полу, каковое является началом любви у всех женщин. А Эстерка еще подливала масла в огонь. Она рассказывала Кройндл, как это, когда любят по-настоящему. И как любят в книгах… С отъездом домой Кройндл не торопилась. На письма отца почти не отвечала. Однако именно поэтому ее изголодавшаяся скромность против ее собственной воли начала искать, на ком остановить свое внимание, и выбрала кратчайший путь и ближайшую цель. Не имея подходящего образца перед глазами, она остановилась, она просто обязана была остановиться на единственном мужчине, приходившем в дом почти каждый день. Это был мужчина хотя и немного лысоватый, немолодой, но благородный, образованный, всегда хорошо одетый и влюбленный. Ее любопытство остановилось на Йосефе Шике. Из представлений о нем перед мысленным взором Кройндл лепился образ ее собственного суженого, который где-то ждет ее и не может никак дождаться… Нет, этот благородный человек с влажными влюбленными глазами, который приходил сюда, был все-таки не Менди. Такой мужчина не набрасывается, не орет. Такой мужчина не уходит из дома на целые ночи, поссорившись с женой, как имел обыкновение делать Менди… Так почему же Эстерка была так покорна своему прежнему плохому мужу, а этого благородного, тихого человека мучает да еще и наслаждается этим?.. И зачем она, Кройндл, вмешивалась во все эти штучки? Нехорошо! В последнее время, когда они с Эстеркой целовались и смеялись над ним после его ухода, у нее щемило сердце. Ей было его очень жалко. Нет, если бы она была Эстеркой, настоящей Эстеркой, она бы не позволяла ему так уходить…
Изо дня в день это чувство жалости становилось все острее. Кройндл даже начало казаться, что она тоже как-то причастна к жениху Эстерки. Ведь Менди мучал их обеих, и они обе «мстили» на свой манер Йосефу. Поэтому и она была причастна к нему, ко всему этому. Отвратительно, что она думает так и что не рассказывает Эстерке своих мыслей. Но это было сильнее ее… Недавно даже произошла странная
