— Принести еще что-нибудь почитать, мистер Корд?
— Нет, спасибо, что-то не тянет.
— Тогда, может быть, немного поспите, мистер Джонас? — спросил Робер направился к двери.
— Робер! — окликнул я его.
— Да, мистер Джонас?
— Разве я... — я замялся, автоматически ощупывая пальцами щеку, — разве я всегда так выглядел?
Робер обнажил улыбке ровные белые зубы.
— Да, мистер Джонас.
— Как отец?
— Вы вылитый он.
Я молчал. Странно все-таки, всю жизнь старался ни на кого не походить и вдруг обнаружил в собственной внешности несмываемый отпечаток крови, которая текла в моих жилах.
— Что-нибудь еще, мистер Джонас?
Я покачал головой.
— Попробую теперь уснуть.
Откинувшись на подушку, я закрыл глаза. Шум с улицы начал постепенно отдаляться. Казалось, что я сплю очень долго, словно хочу отоспаться за те несколько сот лет, в которые недосыпал. Но мне этого не удалось, потому что я почувствовал, что в комнате кто-то есть. Я открыл глаза. Рядом с кроватью стояла Дженни и смотрела на меня. Увидев, что я проснулся, она улыбнулась.
— Привет, Джонас.
— Я спал, — пролепетал я, словно невзначай разбуженный ребенок. — Мне снилась какая-то чушь, как будто мне не одна сотня лет.
— Значит, это счастливый сон. Я рада, счастливые сны помогут тебе быстрее поправиться.
Я приподнялся на локте, и, когда потянулся за сигаретами, лежавшими на столике, растяжки заскрипели. Дженни быстро взбила подушку и подложила мне ее под спину. Я затянулся, табачный дым окончательно прогнал сон.
— Через несколько недель твою ногу освободят, и ты сможешь поехать домой.
— Надеюсь, что так, Дженни.
Вдруг я понял, что на ней нет белого больничного халата.
— Я первый раз вижу тебя в черном, Дженни. Это что, какая-то специальная одежда?
— Нет, Джонас. Я всегда ношу эту одежду, за исключением тех дней, когда дежурю в больнице.
— Значит, у тебя сегодня выходной?
— На службе Господа не бывает выходных, — просто ответила она. — Нет, Джонас, я пришла попрощаться.
— Попрощаться? Но я не понимаю. Ты же сказала, что я только через несколько недель...
— Я уезжаю, Джонас.
— Уезжаешь?
— Да, — тихо сказала она. — Я работала здесь в ожидании транспорта на Филиппины. Мы восстанавливаем там больницу, которая была разрушена во время бомбежки. Теперь я улетаю самолетом.
— Но ты не можешь так поступить, Дженни. Ты не можешь отказаться от близких людей и от языка, на котором говоришь. Ты будешь чужая там, тебе будет одиноко.
Дженни дотронулась пальцами до распятия, висевшего у нее на груди на черном кожаном шнурке. Ее глубокие серые глаза смотрели спокойно.
— Я никогда не буду одинока. Он всегда со мной.
— Ты не должна делать этого, Дженни, — сказал я и, взяв брошюру, которую обнаружил на столике, открыл ее. — Ты просто дала временный обет и можешь отказаться от него, когда захочешь. Ведь перед пострижением существует трехгодичный испытательный срок. Это не для тебя, Дженни, ты сделала это от боли и злости. Ты слишком молода и прекрасна, чтобы похоронить свою жизнь под этой черной одеждой. — Дженни молчала. — Ты что, не понимаешь меня, Дженни? Я хочу, чтобы ты снова вернулась к жизни.
Она медленно закрыла глаза, а когда открыла их, они были затуманены слезами. Но когда она заговорила, в ее голосе чувствовалась твердость и убежденность в своей вере.
— Это ты не понимаешь, Джонас. В той жизни нет места, куда мне хотелось бы вернуться. Мое место в доме Божьем.
Я снова начал говорить, но она остановила меня, подняв руку.
— Ты думаешь, что я пришла к Нему от боли и злости? Ты ошибаешься. Никто не бежит от жизни к Богу, к Богу стремятся для жизни. Все свои годы я думала о Нем, не понимая, что ищу Его. Любовь, которую я знала, была просто насмешкой по сравнению с тем, какой действительно должна быть любовь. Милосердие, которое я проявляла, было гораздо меньше того, что я получала от Него, мое сострадание было ничто по сравнению с Его состраданием. Здесь, в Его доме и в Его делах, я нашла самую большую любовь, которую когда-либо знала. Через Его любовь я обрела спокойствие, удовлетворение и счастье.
Некоторое время Дженни молчала, разглядывая распятие, которое держала в руках. Когда она снова подняла голову, глаза ее были чистыми и безмятежными.
— Джонас, разве в этом мире кто-нибудь может дать мне больше, чем Бог? — спросила она.
Я молчал.
Дженни медленно протянула мне левую руку. На среднем пальце я увидел массивное серебряное кольцо.
— Он пригласил меня в свой дом, — мягко сказала она. — Я приняла и ношу Его кольцо, поэтому Он никогда не оставит меня своей милостью.
Я взял ее руку и прижался к кольцу губами. Дженни ласково погладила меня по голове и направилась к двери, но через несколько шагов обернулась.
— Я буду думать о тебе, друг мой, — ласково сказала она, — и буду молиться за тебя.
Я молча смотрел на нее, никогда еще ее глаза не были так прекрасны.
— Спасибо, сестра, — тихо ответил я.
Она молча повернулась и вышла. Я смотрел на то место, где она только что стояла и где ее больше не было.
Уткнув лицо в подушку, я заплакал.
Меня выписали из больницы в начале сентября. Я сидел в кресле-каталке, наблюдая, как Робер собирает в чемодан вещи. В это время открылась дверь.
— Привет, малыш.
— Невада! Что тебя принесло сюда?
— Приехал забрать тебя домой.
Я рассмеялся. Странно, как можно многие годы едва помнить о человеке, и так обрадоваться, увидев его.
— Твоя помощь не нужна, Робер прекрасно сам справится.
— Это я попросил его приехать, мистер Джонас, — сказал Робер. — Я подумал, что хорошо бы все устроить, как в старые добрые времена, чтобы вам не было одиноко на ранчо.
— А я решил, что воспользуюсь отпуском, — сказал Невада. — Война закончилась, шоу закрыто до зимы. А Марте очень нравится ухаживать за инвалидами, она уже здесь и готовится к нашему приезду.
— Вы ведь сговорились, да? — улыбнулся я.
— Ну конечно, — ответил Невада и подошел сзади к креслу. — Готов?
Робер закрыл чемодан и щелкнул замками.
— Да, мистер Невада.
— Тогда поехали. — Невада покатил кресло к двери.
— Только нам надо заехать в Бербанк, — сказал я, поворачивая голову к Неваде. — У Макаллистера накопилась куча бумаг, которые мне, надо подписать. — Пока я разлеживался в больнице, дела шли своим чередом.
В аэропорту нас ждал специальный самолет, который прислал Баз Дальтон. В два часа дня мы приземлились в Бербанке. Когда мы вкатились в кабинет Макаллистера, он поднялся из-за стола и поспешил к нам навстречу.
— Знаешь, Джонас, по-моему, я впервые вижу тебя на приколе.
Я рассмеялся.
— Тогда торопись, чтобы насладиться этим зрелищем. Доктора сказали, что через несколько недель, я буду двигаться лучше прежнего.
— Ну так я воспользуюсь твоим положением. Ребята, подкатите его к столу, а я приготовлю ручку.
Было уже почти четыре, когда я закончил подписывать последнюю стопку бумаг. Это утомило меня.
— Ну, что еще новенького? — спросил я.
Взглянув на меня, Макаллистер подошел к столу, стоящему возле стены.
— Вот это, — сказал он, снимая накидку с какого-то предмета, напоминавшего радиоприемник с окошком.
— Что это?
— Это первая продукция компании «Корд Электроникс», — гордо произнес Макаллистер. — Мы основали ее на базе радарного цеха. Это телевизор.
— Телевизор? — переспросил я.
— Изображение передается по волнам, по принципу радио, прямо на экран. Получается домашнее кино.
— А-а, это та штука, над которой Дюмон работал перед войной. Но она не работает.
— Работает, — сказал Макаллистер. — Сейчас этим занимаются все самые крупные радио и электронные компании. Хочешь посмотреть, как он работает?
— Конечно.
Макаллистер подошел к столу и взял телефонную трубку.
— Дайте мне студию, — он прикрыл микрофон рукой, — сейчас скажу им, чтобы запустили что-нибудь.
Вернувшись к телевизору, Макаллистер повернул ручку. Экран вспыхнул, и замелькали круги и линии, потом появились буквы: «Корд Электронике представляет». А за буквами — сцена из боевика: мужчина на лошади скакал прямо в объектив камеры. Когда лицо мужчины показали крупным планом, я увидел, что это Невада. Сцену я тоже узнал, это был эпизод из «Предателя». Минут пять мы молча смотрели на экран.
— Черт меня побери, — произнес Невада, когда просмотр закончился.
Я взглянул на Робера, на лице его было написано восхищение и изумление.
— Вот это я понимаю чудо, мистер Джонас, — тихо сказал Робер, — теперь я смогу смотреть кино дома, а не сидеть на галерке с неграми.
— Так вот почему все хотят купить мои старые фильмы, — сказал Невада.
Я посмотрел на него.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты помнишь те дополнительные девяносто фильмов, которые я сделал и которые теперь принадлежат мне? — Я кивнул. — Меня обхаживают, чтобы я продал их, предлагают хорошие деньги, по пять тысяч за картину.
