Казалось, вся синева неба была израсходована на ясный короткий день. И теперь они ехали по пасмурной равнине. Во время второй остановки, продолжавшейся не десять минут по расписанию, а больше получаса, спустились сумерки. «Я приеду слишком поздно, — подумал Эрвин. Он вдруг вспомнил: — Мы условились на пять часов. И сегодня — пятое. — Потом он подумал еще: — Мир обращен в прах и пепел, нельзя быть уверенным, что Клаус остался в живых, а если и жив, то мог давно забыть о нашем уговоре». И все же Эрвин решил: нет, Клаус не мог забыть…
Когда они подъехали к городу, их встретил густой туман. Эрвин спешил, но хромая нога и пакеты мешали ему. К счастью, до временной почты было недалеко. Небольшая улочка была уже темной, вдалеке светилась только почта. В ней оказалось много народу, как будто там собрались все жители города. Эрвин, пока стоял в очереди, еще раз высчитал: да, сегодня пятое октября. В пять часов тот из нас, кто сможет, должен быть на почтамте в Гельхаузене. Эта дыра вовсе не настоящий почтамт.
Сдав посылки и выйдя на улицу, он подумал: «Здание почты разрушено. После нашего уговора о встрече прошли годы. Годы? А может, уже десятилетия? Должен ли я все же пойти на то место, где была почта? Та почта. Наша явка. Ведь Клаус может не знать, что здание разрушено».
В конце концов, с тяжелым сердцем, зато без тяжести в руках, потому что он был уже без пакетов, Эрвин направился на площадь, где раньше находилась почта. Осенний день уже погас.
Огромная куча щебня на площади, казалось, все время росла в тумане. Эрвин стал смотреть на нее, он подумал: «Раз уж я здесь, подожду еще несколько минут».
Сначала он был там один-одинешенек. Стоять ему было трудно. Вдруг среди развалин что-то зашевелилось. Можно было подумать, что это сгусток тумана, становящийся все плотнее. И все же казалось, будто кто-то поднялся на одну из куч и вертит головой по сторонам.
Хотя его почти не было видно в сумерках, пришелец в своей широкой негнущейся солдатской шинели казался огромным. Эрвин все еще стоял неподвижно. Однако тот, другой, уже увидел его. Когда Эрвин сделал шаг к нему, тот спрыгнул вниз. Его лицо было теперь так близко, что оно перестало быть чужим и странным, как раньше, пока Эрвин смотрел на него снизу вверх. И если бы пришелец даже и не вспомнил сразу, знал ли он прежде этого маленького, тщедушного человека, то увидев, как вдруг засветились глаза на скорбном лице Эрвина, он уже больше не сомневался бы. Губы Эрвина дрожали.
Они вместе пошли к вокзалу, не произнося ни слова от волнения.
Эрвин выглядел теперь крепче, не таким скрюченным, не таким удрученным.
Клаус сказал:
— Зайдем на несколько минут в вокзальный ресторанчик. Уж какое-нибудь питье там, верно, найдется. У меня лишь короткий отпуск. Я обрадовался, когда увидел, что нас расквартировали недалеко от Гельхаузена. Я был убежден, что раз сегодня назначенный день, ты сделаешь все, чтобы прийти на условленное место.
Эрвин ничего не ответил. Они уселись в холодном, убогом ресторанчике. Там подавали морковный чай. Правда, хозяин лукаво спросил Клауса, не хочет ли он настоящего чаю или шнапса, но Клаус ответил:
— Нет, пусть только морковный чай будет горячим.
Эрвину хотелось немедленно заговорить о том, что мучило его уже много лет, что жгло ему сердце. Если бы Эрвин признался во всем другу, старая вина перестала бы причинять ему такую боль.
Но Клаус не выслушал его, он стал сразу же оживленно расспрашивать:
— Что стало с Хеммерлингом?
— Насколько мне известно, он перебрался во Францию, а оттуда в Испанию.
— А Феликс?
— Его нет в живых.
— Что произошло с Лорой?
— Этого я не знаю.
— Ты? Как это может быть, что ты о ней ничего не знаешь?
— Связь была оборвана. Мы больше не видели друг друга. Клаус, я должен тебе кое в чем признаться.
Но прежде, чем Эрвин подыскал нужные слова, Клаус снова заговорил сам:
— В Наумбурге еще во время проповеди мне стало ясно, что за мной следят. Я даже узнал одного шпика и видел, как он говорил со своим напарником. Этот ехал со мной в одном автобусе до Наумбурга. У меня отлегло от сердца, когда ты вовремя исчез. Я тогда подошел к проповеднику и стал забрасывать его вопросами. Мы вместе вышли из собора. Оба шпика шли за нами по пятам. Ни на минуту не прекращая разговаривать с проповедником, я вместе с ним вошел в его дом. В прихожей я повернулся и наудачу открыл одну из дверей, потом другую и улизнул через садовую ограду.
Эрвин снова начал:
— Я должен тебе кое в чем признаться, Клаус, я не входил в церковь.
— Какое счастье, — воскликнул Клаус, — что я сразу же обнаружил этих шпиков и подал тебе условный знак! Эти только и ждали, с кем я встречусь во время проповеди. Ты должен был тогда передать мне текст листовки, помнишь?
— Да, — прошептал Эрвин так тревожно, как будто он все еще не был уверен, что за ними нет слежки. Он сделал еще одну попытку сбросить груз со своей совести: — Потом, как было условлено, я поехал к Хеммерлингу.
— Ты поступил правильно, — сказал Клаус, — а я разными окольными дорогами добрался к товарищам, в Гамбург. Оттуда перебрался в Швецию. Мне достали документы, и я пароходом отправился в Ленинград. Там я работал. Язык я выучил легко и быстро. Я сжился с советскими людьми. Участвовал в войне в рядах Советской Армии. Все пережитое так глубоко сидит во мне, так всего много, что я смогу тебе по-настоящему рассказать это, лишь когда мы снова встретимся с тобой.
Одновременно Клаус подумал, каким маленьким, каким сморщенным выглядит друг его юности, как будто он высох за эти годы. Клаус спросил:
— Ты, наверно, много пережил? Они тогда схватили тебя? Или ты был арестован позже? Тебя, пожалуй, освободили только теперь?
Эрвин ответил нерешительно:
— Меня не арестовывали. — У него пронеслась мысль: «А освобожден ли я?!» И он сам себе ответил: «Это зависит от меня самого».
— Ну, даже если они тебя и не схватили и тебе удавалось каждый раз ускользать от них, — сказал Клаус и особенно внимательно посмотрел на Эрвина, — тогда тебе, верно, выпала очень трудная участь — тебе пришлось полагаться только на самого себя.
Эрвин еще раз сделал попытку освободиться от тяжести, которая лежала у него на сердце:
— Клаус, выслушай же меня…
У него было ощущение, что Клаус, как до этого в тумане, лишен четких очертаний, что он становится все больше и шире в дымке осени и прошлого.
Клаус сказал:
— Я запишу тебе адрес моих хороших знакомых, которым ты можешь написать на мое имя. А ты где живешь?
— Ах, знаешь, Клаус, недалеко от Глогенау. Это называют «Починочная улица». Там я живу. Дом номер три. Но я хочу поскорее переехать в другой город, где смогу найти настоящую работу.
— Это произойдет раньше, чем ты думаешь. Скоро потребуется много хороших наборщиков.
«Не разучился ли я давно всему?» — подумал Эрвин. Клаус задумчиво смотрел на него. Потому что друг его юности казался ему то чужим, то близким. Потом Клаус сказал:
— Нам надо обязательно вскоре снова встретиться.
Эрвин еще раз попытался заговорить, чтобы успокоить свою совесть. Однако Клаус стал настойчиво убеждать его, как всегда быстро и решительно:
— Ты и я, мы, возможно, сделали не так уж много, но все же и у нас обоих есть своя небольшая доля в том, что все переменилось.
— Ах, Клаус, выслушай же меня наконец. Я не могу тебе и выразить, как меня мучает то, что я тогда не пришел на нашу явку.
— Ты поступил правильно, — повторил Клаус. И снова начал возбужденно рассказывать о своих переживаниях. Так говорит человек, которому в считанные минуты нужно объяснить своему другу все, что с ним случилось за много лет. Вдруг он прервал себя:
— Мой поезд сейчас отходит. — Он вскочил, обнял Эрвина и исчез, прежде чем тот успел понять, что произошло.
И вот Эрвин сидит один. Сначала он ощутил в себе лишь отзвук большого волнения. Потом пришли уже оформленные мысли. «Почему я ему не рассказал всего? Теперь он думает, будто я увидел предупредительный знак. На самом деле я этого и в глаза не видел. Я был вовсе не уверен тогда, что Клаус в соборе. Ведь я испугался и повернул обратно, не дойдя до места встречи».
Не осознавая по-настоящему своей лжи, он тогда в Кельне дал Хеммерлингу довольно туманное объяснение. Теперь он опомнился: не хочу же я и теперь снова лгать, по крайней мере самому себе. Я струсил, и поэтому мое сообщение было неверным. Почему же я только что не признался во всем Клаусу? Я смог бы теперь наконец вздохнуть с облегчением. Как же я тогда обманул и Лору, когда спрятался в этом проклятом Луккау, пробрался в семью Шульце! Еще и теперь я держусь за старика, а он за меня.
Пока Эрвин, уйдя из ресторанчика, ждал поезда и ночью возвращался в свою нору, его ни на мгновение не покидало чувство, что он упустил что-то очень важное. Только это случилось не сегодня, а много лет тому назад. Он ответил «да, конечно», когда старик Шульце спросил его, все ли улажено. Самому же себе он ответил: «Нет, Клаус должен узнать всю правду… Лишь тогда я смогу быть спокойным».
