что она заперта на ключ, — новое несчастье, жесточайшее прежних.
Пока он напрасно пытался отворить дверь, она внезапно открылась, чуть не сломав ему нос. В комнату поспешно вошла Виргиния и довольно громко спросила, куда он так торопится. Дон Педро шепотом заклинал ее говорить тише, спросил, не сошла ли она с ума, что рискует таким способом разбудить своего мужа, и попросил ее позволить ему уйти.
— Как уйти? — отвечала ему дама очень громко. — Я хочу, чтобы мой муж увидел, с кем он проспал эту ночь, и знал, до чего довела его ревность и что я способна сделать.
Сказав это, она со смелостью львицы взяла за руку дона Педро, до такой степени в то время смущенного, что он не имел сил освободиться от ее руки; не отпуская его, она открыла оконные ставни и, подтащив его к кровати, распахнула занавески, говоря очень громко:
— Взгляните, господин ревнивец, с кем вы спали!
Дон Педро направил свой растерянный взор на страшную постель и вместо противного бородатого мужчины увидел свою очаровательную Виоланту, пролежавшую всю ночь рядом с ним, а отнюдь не ревнивого супруга Виргинии, уехавшего в деревню уже более недели тому назад. Прекрасные кузины осыпали его насмешками; никогда умному человеку не приходилось защищаться менее удачно и иметь вид более пристыженный. Виоланта, очень развеселившаяся и умевшая забавно болтать, едва не уморила от смеха свою кузину, преувеличивая страх, который она внушала дону Педро всякий раз, как придвигалась к нему, делая вид, что грезит. Прошло немало времени, прежде чем дон Педро перестал краснеть и пришел в себя от своего смущения. Наконец Виргиния сжалилась над ним и оставила его наедине со своею кузиной, к которой у него были, без сомнения, важные дела, потому что он оставался с нею взаперти до самого полудня.
Начиная с этого времени, пока муж находился в деревне, оба кузена и обе кузины часто встречались все вместе и использовали подобные случаи. Когда возвратился муж, то один лишь Родриго стал от этого менее счастливым; что же касается дона Педро, то благодаря посредничеству подкупленных его подарками служанок он в течение двух или трех месяцев неуклонно проводил большую часть ночей с Виолантой, которая сама распоряжалась собою и со времени свадьбы своей кузины помещалась в особой части здания, отделенной от других частей и имевшей выход на другую улицу. Он был так в нее влюблен, что пламенно желал жениться на ней; однако всякий раз, как он об этом заговаривал, она переводила разговор на что-нибудь другое, и так искусно, что он не мог понять, делается ли это намеренно или по невнимательности к его словам. В конце концов, поскольку нет ничего устойчивого в этом низменном мире, страсть Виоланты начала остывать и мало-помалу так охладела, что дон Педро не мог удержаться от жалоб и, не зная, кого винить, стал обвинять ее в неверности и упрекать, якобы она имеет другого поклонника, более счастливого, нежели он. Вместо того чтобы этим исправить свои дела, он еще больше испортил их и сделался до последней степени невыносим для Виоланты: мало того, что она не принимала его у себя ночью, она не могла терпеть его даже и днем. Он не потерял из-за этого присутствия духа. При помощи подарков он подкупил одну камеристку; та оказалась в достаточной мере неверной и открыла, что госпожа ее без памяти влюблена в молодого деверя своей кузины, недавно лишь окончившего коллеж, юношу весьма любезного и не менее влюбленного в Виоланту, чем Виоланта в него. В довершение своего вероломства злая девчонка посоветовала ему притвориться больным и дать об этом знать своей возлюбленной, жалуясь на нее, как на причину своей болезни, что было бы весьма правдоподобно; он должен притвориться так хорошо, чтобы дама его сердца перестала быть настороже, в каковом состоянии она все время находилась с тех пор, как чествовала себя виновной в неверности по отношению к нему.
Дон Педро хорошо сыграл свою роль. Виоланта попалась в ловушку, и вероломная камеристка едва успела ввести в комнату своей госпожи ее нового Адониса, как уже пошла отворять дверь ревнивому дону Педро.
Он яростно вошел в комнату Виоланты и застиг ее уже в постели, в то время как ее юнец раздевался, чтобы поместиться рядом с нею. Со шпагой в руке направился дон Педро к своему сопернику, желая, быть может, испугать его. Молодой человек нисколько не утратил сообразительности, и, поскольку он держал в руке только что снятый с ноги башмак, вроде того как держат карманный пистолет, он поднес его к глазам дона Педро настолько искусно, что не ожидавший этого дон Педро, нисколько не сомневавшийся, что тот выстрелит в него из пистолета, нырнул вниз и вбок, чем дал молодому человеку время достигнуть двери.
Виоланта, желавшая порвать с доном Педро, расхохоталась и сказала ему с упреком, что он побоялся погибнуть от удара башмаком. Он был так недоволен ее насмешками, что дал ей пощечину; она схватила его за бороду; они сцепились, и под конец крутой гренадец отделал ее так, что ей оставалось лишь кричать, а сам спасся бегством на улицу в тот миг, когда Виргиния, ее муж и все его слуги, снаряженные для военных действий, входили в комнату Виоланты. Он пошел рассказать дону Родриго все происшедшее с ним и, не теряя времени, предложил свои услуги герцогу Оссоннскому, уезжавшему на следующий день, с тем чтобы стать вице-королем Неаполя. Дон Педро отбыл, собираясь дождаться его в порту, где тот готовился сесть на корабль; гренадец оставил своего дорогого кузена весьма огорченным тем, что он уезжает.
Шесть или семь лет провел он в Неаполе; вице-король очень полюбил его и платил ему большое жалование; он получал также много денег из Испании, и в конце концов в Неаполе не было никого, кто бы блистал больше его, а это окружало его в Италии тем большим уважением, что большинство испанцев ездит туда по делам, тогда как французы тратят там деньги. Он совершил путешествие в Сицилию, останавливался в самых лучших городах, а по возвращении в Италию оставался два или три года в Риме, провел столько же времени в Венеции и посетил все города, которые, по его мнению, того заслуживали. Наконец, проведя четырнадцать или пятнадцать лет вне Испании, всегда влюбленный — или, если вам угодно, распутный, — все еще любитель приключений, все время утверждаясь в своем мнении, будто нельзя состоять в надежном
