Матье весело распоряжался:
— Поставьте его прибор вон там, пусть он один сидит против нас, как посол могучей империи. Подумайте, ведь он представляет не только отца с матерью, по еще и восьмерых братьев и семерых сестер, не считая собственных четырех детей… Так садись же, мой мальчик, и пусть нам подают.
Праздничное пиршество под сенью могучего дуба, пронизанного солнечными лучами, было полно умиротворяющего веселья. Чарующая свежесть исходила от трав, словно сама природа благосклонно пожелала внести и свою долю ласки. То и дело звенел смех. Рядом с девяностолетним супругом и восьмидесятисемилетней супругой даже старики, казалось, превратились в шаловливых детей. Мягко светились лица, обрамленные белоснежными, каштановыми и белокурыми волосами; радовалось все потомство, прекрасное своей здоровой красотой, — ликующие дети, статные юноши, очаровательные молодые девушки и бок о бок — супружеские пары. А что за могучий аппетит! Каким веселым шумом встречалось каждое блюдо! И сколько было выпито доброго вина за добрую жизнь, подарившую двум патриархам рода Фроманов высшую милость — возможность разом собрать по столь торжественному поводу всю семью. За десертом — снова приветствия, снова здравицы и рукоплескания. Но о чем бы ни говорили собеседники, какие бы слова ни летели из одного конца стола в другой, разговор то и дело возвращался к прекрасному сюрпризу, ознаменовавшему начало праздника, к триумфальному появлению посланца братской державы. Он сам, его нежданный приезд, то, чего он не успел еще рассказать, необычайная история, которая готова была сорваться с его уст, — все это подстегивало любопытство, распаляло интерес членов семьи, словно захмелевших от пиршества под открытым небом. И как только подали кофе, посыпались нескончаемые вопросы, и пришелец заговорил.
О чем же мне вам рассказать? — смеясь, ответил он на вопрос Амбруаза, который утром провел Доминика по всему поместью и сгорал от нетерпения узнать, что думает гость о Шантебле. — Говоря откровенно, боюсь, что не смогу особенно лестно отозваться ни об этом уголке, ни о трудах ваших. Земледелие у вас требует чуть ли не искусства, оно всецело держится на умении, похвальном усилии воли плюс наука и образцовый порядок, ибо только при этом условии здешние истощенные земли могут давать урожаи… Но бог ты мой! До чего же мало ваше королевство! Как вы можете жить, когда на каждом шагу натыкаетесь на соседей? Вас здесь набилось столько, что ни один не может вздохнуть полной грудью. А ваши самые обширные поля, те, что вы именуете поместьем, — всего лишь жалкие клочки земли, а скота у вас так мало, что со стороны кажется, будто по лугу разбрелась кучка муравьев… То ли дело безбрежный наш Нигер, необъятная ширь орошаемых им равнин и бескрайних полей, границы которых — лишь далекий горизонт!
Бенжамен с трепетом слушал эти слова. С той минуты, как перед ним явился сын великих вод и иного, нездешнего солнца, он не сводил с него восхищенного мечтательного взгляда, и, услышав эти речи, не в силах более противиться зову неведомого, он поднялся с места и, обойдя стол, присел рядом с Домиником.
— Нигер, необъятные равнины… Говори же, расскажи нам про эту необъятность!..
— Нигер — добрый великан, наш общий отец. Мне едва исполнилось восемь лет, когда родители покинули Сенегал, по неосмотрительности, из дерзости, из-за безумной, но упорной надежды проникнуть в глубь Судана, зная, что их ждет нелегкая судьба всех покорителей, Много дней пути, скалы, непроходимые заросли кустарника и реки отделяют от Сен-Луи нашу теперешнюю ферму по ту сторону Дьенне. Я не помню наше первое путешествие, мне кажется, будто я рожден самим добрым Нигером, его водами, несущими чудесное плодородие. Он огромен и кроток; подобно морю, катит он свои волны, которым несть числа; он так широк, что через него нельзя перекинуть мост, а во время разлива он подступает к самому небосклону. У него есть свои архипелаги, есть рукава, заросшие травой, словно пастбища, на огромных его глубинах, как эскадры, плавают гигантские рыбы. Он знает бури и знает дни, когда вода его в жгучих объятиях солнца словно рождает пламя, знает восхитительные ночи, розовые, бесконечно сладостные ночи, когда звезды струят на землю мир и покой… И это он, пращур, творец, ороситель, породил Судан, наделил его несметными богатствами, отвоевал его у подступавшей вплотную Сахары, сотворил его из своего плодородного ила. Ежегодно, в определенное время, он разливается, затопляет, подобно океану, долину, а потом уходит, оставляя после себя тучный ил, который родит могучую растительность. Подобно Нилу, он победил пески, он — отец бесчисленных поколений, он — бог-творец пока еще неведомого мира, который в будущем сможет обогатить старую Европу… А долина Нигера, дочь-великанша доброго гиганта, — какой же это нетронутый простор, какое вольное парение навстречу, бесконечности! Долина стелется, ширится, безгранично и беспрепятственно раздвигая горизонт. Кругом долина, за долиной поля, за полями сколько может охватить глаз — ровные борозды, чтобы пройти по ним с плугом, понадобился бы целый месяц. В тот день, когда земледелием там начнут заниматься смелее, когда там станут применять машины, в этой долине соберут урожай, достаточный для пропитания целого народа, ибо это королевство — по сей день такая же целина, как и тысячи лет назад, когда его создала добрая река, Завтра это королевство будет принадлежать труженику, который отважится завладеть им, взять себе надел любых размеров, какой только мечтается ему и какой ему под силу освоить, и надел будет измеряться не гектарами, а тысячами и тысячами лье целины, обильно плодоносящей год за годом. И как же привольно дышится на этих просторах, как радостно полной грудью вбирать в себя всю эту необозримую ширь, какая там здоровая и сильная жизнь, там, где никто не знает, что такое скученность! Как радостно чувствовать себя свободным, могучим хозяином бескрайних земель, под солнцем, сияющим для всех!
Но Бенжамен никак не мог наслушаться этих рассказов и продолжал свои расспросы.
— А как вы там расселились? Как вы живете? Чем занимаетесь, что делаете?
Доминик снова засмеялся, отлично понимая, что удивил, потряс всех этих незнакомых ему родственников, с которыми ему довелось встретиться здесь и которые смотрят ему в рот, не скрывая жгучего любопытства. Мало-помалу из-за стола поднимались женщины, старики и тянулись к нему. Даже дети окружили его, словно он рассказывал волшебную сказку.
— О! Мы живем республикой, мы, в сущности, представляем собой общину, каждый член которой должен работать ради братского дела. В семье есть рабочие, есть строители, — словом, каждый умеет что-нибудь мастерить, как в первобытном обществе. Отец, например, оказался искусным каменщиком, ибо, когда мы туда приехали, ему пришлось строить самому. Он даже кирпичи делал, благо близ Дьенне были обнаружены залежи глины. Сейчас наша ферма — как бы небольшая деревня, каждый, вступающий в брак, будь то сын или дочь, получает свой отдельный дом… К тому же мы не только землепашцы: мы и рыбаки и охотники. У нас есть лодки, ведь Нигер необычайно богат рыбой, уловы там просто сказочные. Одна охота могла бы прокормить семью, благо леса кишат дичью: там и куропатки, и цесарки, не говоря уже о фламинго, о пеликанах, белых цаплях, о множестве других диких животных, впрочем, непригодных в пищу. Иногда к нам наведываются даже свирепые львы, орлы медленно проплывают в небесах над головой; в сумерки три-четыре бегемота обычно плещутся и играют в реке с тяжелой грацией купающихся негритят… И все-таки мы прежде всего землепашцы, владыки долины, особенно в ту пору, когда Нигер, оплодотворив поля, уходит в свое русло. Угодья наши безграничны, они простираются настолько, насколько достает нашего труда. И если бы вы видели туземных земледельцев! Они не пашут, у них примитивные орудия — палки, которыми они ковыряют землю, прежде чем бросить в нее семена! Никаких забот, никаких мук — земля жирная, солнце палит, и урожай всегда хороший! Когда же мы, применяя плуги, проявляем хоть малейшую заботу об этой набухшей жизненными соками земле, она дарит нам изобильные, поистине сказочные урожаи, амбары даже не в состоянии вместить всего зерна! Когда мы обзаведемся сельскохозяйственными машинами, — а ведь я приехал с целью их заказать, — нам понадобятся караваны судов, чтобы перевезти только излишки, которым не хватит места в наших хранилищах… После того как река входит в свои берега и уровень воды понижается, на низинах сажают рис и порой снимают по два урожая. Потом просо, арахис, а позднее будут и колосовые, когда мы сможем сеять их столько, сколько захотим. Наши хлопковые поля не окинешь взглядом. Мы выращиваем маниок и индиго, на огородах у нас растет лук, индийский перец, тыква, огурцы. Я уже не говорю о диких плодах, о ценных каучуковых деревьях — их там целые леса, есть у нас деревья, дающие масло, есть хлебодарные, шелконосные деревья. И растут они на наших землях так же, как по обочинам ваших дорог растет дикий шиповник… И, наконец, мы пастухи, у нас есть стада, беспрерывно приносящие приплод, и мы не знаем даже, сколько там голов. Коз, тонкорунных овец у нас тысячи, наши кони вольно носятся по выгонам, огромным, как города; когда наши стада зебу, на закате, в час вечерней зари, спускаются к Нигеру на водопой, на берегу становится черным-черно. А главное, мы люди свободные, веселые, мы трудимся во имя радости жить привольно, а награда наша в том, что мы смело можем сказать о себе: мы делаем большое, прекрасное и доброе дело — строим другую Францию, Францию будущего.
