Его уже нельзя было остановить. Не было больше нужды расспрашивать его, он сам, без чужих просьб изливал свою душу, во всей ее красоте и величии. Он говорил о Дьенне, древнем прославленном городе, о народе, о статуях из Египта, все еще царящего над долиной. Он говорил о четырех других селениях — Бамако, Ниамее, Сегу, Сансандинге — больших деревнях, которые в один прекрасный день станут городами. Но особенно много рассказывал он о покрытом славой Тимбукту, столь долго остававшемся в безвестности, овеянном легендами, словно запретный рай, о Тимбукту, о его золоте, слоновой кости, о красивых и любезных в обращении женщинах, о городе, встающем как мираж недоступных наслаждений по ту сторону всепожирающих песков. Он называл Тимбукту двойными воротами Сахары и Судана, пограничным городом, куда стекается и где смешивается все живое, где происходит как бы кровообмен, куда верблюды — корабли пустыни — привозят оружие, европейские товары, а также соль, необходимую всем соль, куда пироги Нигера доставляют ценную слоновую кость, золотые слитки, которые лежат прямо под ногами, страусовые перья, каучук — все богатства плодородной долины. Он говорил, что Тимбукту — перевалочный пункт, он же столица и рынок Центральной Африки, где грудами навалена слоновая кость, золото, рис, просо, арахис, индиго, целые букеты страусовых перьев, металлы, финики, ткани, скобяные товары, табак и, главное, пластами, глыбами лежит каменная соль, доставляемая на верблюдах из легендарного Тауденни, соляного города Сахары, который стоит на соли, вокруг которого на протяжении многих лье — одна соль, залежи соли, столь ценимой в Судане, что она служит при обмене вместо денег, ибо соль там нужнее золота. И, наконец, он говорил о Тимбукту, об этом городе, в прошлом процветающем и богатом, городе, который пришел в упадок, оскудел и лежит ныне в развалинах; о городе, который из страха перед набегами жителей пустыни прячет за своими как бы изъеденными проказой стенами накопленные им несметные сокровища, но который завтра станет столицей славы и удачи, царственно восседая между Суданом, кладовой изобилия, и Сахарой, путем Европы, — завтра, когда Франция откроет этот путь, воссоединит области новой империи, создаст другую, необъятную Францию, рядом с которой древняя родина будет играть роль лишь мыслящего мозга, мозга направляющего.
— Такова мечта, — воскликнул он, — гигантский замысел, который осуществится в ближайшее время! Наш Алжир будет снова связан с Тимбукту дорогой через Сахару — электрические локомотивы доставят туда, сквозь бескрайние зыбучие пески, всю старую Европу! Тимбукту будет связан с Сенегалом флотилиями нигерских пароходов и железными дорогами, которые избороздят вдоль и поперек всю необъятную империю! И, наконец, будут заложены основы новой, огромной Франции, воссоединенной, благодаря небывалому расцвету прибрежной полосы, с древней родиной — Францией-матерью, и пусть она готовится к тому, что в один прекрасный день там вырастет сто миллионов жителей… Разумеется, все это свершится не сразу, не за одну ночь. Путь через Сахару пока еще не проложен, там две тысячи пятьсот километров голой пустыни, освоение которой не слишком соблазняет финансовые компании. Другое дело, когда край начнет процветать, появятся зачатки культуры, откроются богатства земных недр, вырастет экспорт, — тогда будет признано целесообразным пустить в ход деньги метрополии. Затем существует проблема туземных народностей. Большей частью это миролюбивые негры, но все же бывают случаи и жестокости и воровства, не говоря уже о дикости, подогреваемой религиозным фанатизмом, что особенно препятствует нашим завоеваниям; существует также ужасающая проблема ислама, с которой мы постоянно сталкиваемся и которая, надеюсь, будет разрешена. Только сама жизнь, долгие годы жизни способны создать новый народ, приучить его к новой земле, сплавить воедино различные элементы, обеспечить ему нормальные условия существования, его монолитность, выявить его гений… Пусть так! Но уже сегодня там, вдалеке, родилась другая Франция — безграничная империя, и она нуждается в притоке нашей крови, и надо впрыснуть ей эту кровь, дабы она населялась, извлекала из земли несметные ее богатства, стала самой большой, самой сильной, самой независимой в мире.
Привстав от восторга, Бенжамен с затуманенным слезами взором вглядывался в далекий, наконец-то открывшийся ему идеал. О! Там все, все иначе! Там здоровая, достойная человека жизнь, там его ждет высокая миссия, цель всей жизни, все то, о чем до сих пор ему лишь смутно мечталось! Он спросил:
— И много там других семей французских колонистов вроде вашей?
Доминик громко рассмеялся.
— Да нет же… Есть, конечно, несколько колонистов в наших старых владениях в Сенегале, но там, в долине Нигера, по ту сторону Дьенне, думаю, мы одни. Мы — пионеры, мы — авангард одержимых, поставивших на карту все во имя веры и надежды. И в этом — наша неоспоримая заслуга, ибо, по мнению рассудительных людей, все это лишено здравого смысла. Представьте себе французскую семью, обосновавшуюся на жительство под боком у дикарей, под единственной защитой маленького форта, где один белый офицер командует дюжиной туземных солдат, семью, вынужденную порой даже пускать в ход оружие, строящую в самом сердце страны ферму, которую каждый божий день может разорить соседнее племя, поднятое фанатиком вождем! Все это равносильно безумию, но это-то нас и увлекает, поэтому мы так веселы, выносливы, поэтому нам сопутствует удача. Мы прокладываем путь, мы подаем пример. Мы несем туда нашу старую добрую Францию, мы отторгли от целины необъятные поля — будущую провинцию, мы основали деревню, которая через сто лет станет большим городом. Самая плодовитая раса в колониях — французы, те самые французы, которые на собственной древней земле стали почти бесплодными. Нас будет великое множество, и мы заполним мир… Приходите же, приходите все, ведь вы живете чересчур скученно, вам не хватает воздуха на ваших чересчур узких, как полоски, нолях, в ваших отравленных городах, где стоит смрад от человеческого дыхания. Там всем хватит моста, хватит новых земель, хватит воздуха, которым еще никто не дышал, там у вас будет цель, будет задача, выполнив которую вы станете героями, жизнерадостными здоровыми людьми. Пойдемте со мной, я поведу вас туда, вас, добровольцев, женщин и мужчин, и вы создадите там другие провинции, заложите другие города во имя будущего всемогущества великой и необъятной Франции!
Он так заразительно смеялся, был так прекрасен, обаятелен, так могуч, что все, сидевшие за столом, снова разразились бурными приветствиями в его адрес. Конечно, за ним никто не собирался следовать, ибо у каждой семьи было свое насиженное гнездо, ибо все эти молодые люди уже успели пустить в старой земле корни своей фромановской породы, некогда обуреваемой жаждой приключений, а ныне мирно пригревшейся у домашнего очага. Но какую чудесную историю выслушали малые и взрослые дети! Эта восхитительная волшебная сказка завтра пробудит в них страсть к славным деяниям в дальних краях! Семя неведомого было брошено: оно прорастет и даст баснословный урожай.
И только один Бенжамен среди общего ликования, в котором потонули его слова, воскликнул:
— Да, да! Я хочу жить… Возьми, возьми меня с собой!
Доминик сказал в заключение:
— Ах да, дедушка, я еще не сообщил вам, что отец назвал нашу ферму Шантебле… Он нам часто рассказывает, как вы основали здесь свое поместье, говорил, что вы проявили дальновидность и смелость, хотя все смеялись над вами и, пожимая плечами, называли вас безумцем. И на долю моего отца выпали те же насмешки, та же презрительная жалость, ибо все ждут, что не сегодня-завтра добрый Нигер снесет наш поселок, если до этого какое-нибудь бродячее племя не убьет нас или, чего доброго, не съест… О, я вполне спокоен: мы победим, так же как победили вы, потому что в безумстве деятельности есть божественная мудрость. Там будет второе королевство Фроманов, другое огромное Шантебле, и его далекими патриархами будете вы, бабушка, и вы, дедушка, вы оба, старейшины нашего рода, далекие наши родичи, которых мы чтим, как богов… Я пью за ваше здоровье, дедушка, и за ваше, бабушка, пью от имени вашего второго будущего народа, буйно растущего под знойным солнцем тропиков.
Матье поднялся и сказал звучным голосом, в котором слышалось, однако, глубокое волнение:
— За твое здоровье, мой мальчик! За здоровье моего сына Николя, его жены Лизбеты и всех тех, кто порожден их любовью! За здоровье всех тех, кто будет порожден ими завтра, в каждом новом поколении!
И Марианна также поднялась и сказала:
— За здоровье ваших женщин и девушек, ваших жен и матерей! За здоровье тех, которые будут любить и рожать детей, которые будут творить все больше и больше жизней во имя возможно большего счастья!
