На третий и четвертый вопрос о вегетарианстве отвечаю то, что люди, перестающие есть мясо, делают это для удовлетворения своей естественной нравственной потребности, сострадания к живым существам, удовлетворяют своему чувству доброму и законному, свойственному человеку, тем более свойственного человеку, чем более он развит и потому не нуждается в разрешении вопроса о том, куда денутся все прирученные, домашние животные, и о том, как противодействовать вообще размножению животных. Исполняя вложенный в него нравственный закон, человек всегда может быть уверен, что последствия исполнения им этого закона не могут быть не только вредны, но наверное во всех отношениях будут благотворны.
Что же касается гипнотизма, магнетизма и всех т. п. глупостей, то очень советую вам не приписывать им никакого значения и ими не заниматься.
Печатается по копии. Конец письма о вегетарианстве опубликован в «Вегетарианском обозрении» 1913, 3, стр. 112.
Ответ на письмо крестьянина д. Поганки Казанской губ. Никиты Пестрякова.
На конверте письма помета Толстого: Спросить у М. С. [Сухотина] о продовольственных ссудах. Вложено сострадан[ие]. Надо ему следовать. На конверте же помета Д. Н. Маковецкого об ответе Толстого 1 июля и о посылке книги Генри Джорджа «Единый налог».
О законе 9 ноября 1906 г. см. письмо № 37 и прим. к нему.
1910 г. Июля 1. Я. П.
1 июля 10 г. Ясная Поляна.
Не знаю, какой мой разговор вы читали о женщинах. Я всегда думаю и не могу думать иначе, как так, что женщина по своим высшим духовным силам ничем не отличается от мужчины.
Печатается по копии, сверенной с черновиком-автографом, написанным на конверте письма Троицкой. Впервые опубликовано вместе с письмом Троицкой, вызвавшим ответ Толстого, в «Литературном наследстве», № 37-38, стр. 361.
1910 г. Июля 6. Я. П.
Я прогнал Сашу с того места, где провел черту — так хочется поговорить с тобой, думать о тебе. Много, кажется, нужно сказать тебе, но всё скажем понемножку, когда приедете. Теперь же скажу, что многих стараюсь поменьше любить — тебя в том числе, — многих без старания и страха люблю, а многих, как ни стараюсь, не могу, как хотел бы, любить. И за это без всякого старания себя не люблю. Ну вот и всё. Мар[ья] Алекс[андровна]1 только всё лучшеет, не так, как мы с тобою. До свидания, голубушка, целую тебя и старого2 и Таничку.
Твой.....
Впервые опубликовано на французском языке в Париже T. Л. Сухотиной в журнале «Europe» 1928, № 67, стр. 494, и на русском языке ею же в «Современных записках», Париж, 1928, XXXVI, 30, стр. 217 и 218. Письмо Толстого является припиской к письму А. Л. Толстой к Т. Л. Сухотиной, находившейся в Кочетах. Датируется по письму А. Л. Толстой.
1 М. А. Шмидт. См. письмо № 183.
2 М. С. Сухотина, мужа Т. Л. Сухотиной.
* 82. Е. К. Унковской. Неотправленное.
1910 г. Июля 7. Я. П.
Благодар[ю] за оч[ень] приятн[ое] мне изве[стие].
Печатается по черновику-автографу, написанному на конверте письма Унковской. Дата определяется почтовым штемпелем дня получения; письмо, как видно по помете на конверте, отправлено не было, так как Унковская не сообщила своего адреса.
Е. К. Унковская прислала Толстому с Кавказа письмо от 12 июля 1910 г., в котором писала:
«Глубокоуважаемый Лев Николаевич,
В глухой деревушке Кавказа я встретила одного перса-торговца, и на часовой цепочке у него я заметила открытый медальон с Вашим изображением. Видя мое изумление, вот что он мне сказал: «Я всегда ношу при себе портрет Толстого, потому что люблю его больше, чем самого себя; люблю его за то, что он хочет спасти мир. Мы, персы, лучше его понимаем».
Прошу вас верить в мое глубокое почитание и в то чувство радости, которое я испытала при сознании, что Вы, принадлежа всем, все-таки прежде всего наш — русский».
1910 г. Июля 10. Я. П.
10 июля 10 г. Ясная Поляна.
Вы спрашиваете, что должен делать рабочий, если ему предстоит содействовать угнетению своих братьев рабочих посредством сбивания цены работы. Но точно такой же вопрос должно поставить и о том, что должен делать рабочий, когда ему предстоит выбор: идти к фабриканту в приказчики, конторщики, надсмотрщики с увеличением жалования или отказаться? Или, что еще важнее, идти в солдаты, которые усмиряют рабочих, или отказаться и быть посаженным в тюрьму или арестантские роты?
На все эти вопросы: именно, что делать рабочему в таких положениях, никто не может ответить, кроме самого рабочего. При теперешнем понимании рабочими своего положения вопроса этого вовсе нет. При том же понимании рабочими своего положения, которое я, основывая его на религиозном сознании, стараюсь передать в статье «Единственное средство», вопрос этот должен возникнуть для каждого рабочего: и при сбивании цен на работу, и при прямом, в виде помощников, содействии хозяевам против рабочих, и при поступлении в войска. И ответ на этот вопрос может быть дан только самим рабочим более или менее определенный, по мере ясности религиозного сознания.
Если религиозное сознание рабочего настолько ясно и живо, что он не может поступить противно ему, он откажется от поступка, противного этому сознанию, каковы бы ни были последствия отказа; как откажется всякий по-старому религиозный человек осквернить икону или причастие, или как откажется всякий неразвращенный человек взять на себя обязанность палача, каковы бы ни были последствия отказа.
Если же религиозное сознание его неясно и не живо, то он согласится на предложенное ему и сделает, как и вы предполагаете, поступок, противный выгоде всех, только бы не быть с семьей поставленным в тяжелое положение.
Всегда были и всегда будут люди слабые и люди сильные. Но дело не в том, а в том, чтобы люди слабые, поступая противно своему, а главное, противно благу многих братьев, знали бы и чувствовали, что, поступая так, как они поступают, они — поступают дурно, а не думали бы, как думает теперь большинство, и вы с ними, что это так и должно быть и что улучшиться положение рабочих может не их нравственным усилием, а какими-то внешними, не зависящими от их доброй жизни средствами.
Этим-то дорога и важна та религиозная основа деятельности, которую я считаю неизбежно необходимой для улучшения положения не только рабочих, но всех людей мира. Дорога она тем, что человек, живущий и действующий во имя религиозной основы, если он силен, то не отступит от своей основы, хотя бы он должен был понести величайшие страдания или смерть. Ежели же он менее силен, он в самом главном не отступит от требований своего сознания, в менее главном уступит, но, и уступая, будет знать, что поступает дурно. Самый же слабый человек, который приведет те самые доводы, которые вы приводите, если и будет содействовать для своих выгод выгодам хозяина, будет все-таки знать, что он сделал не то, что должно.
А если только рабочие будут знать и помнить то, что они должны делать не перед семьей, не перед товарищами, а перед своей совестью, перед богом, то очень скоро изменилось бы их положение, и уже не так трудно было бы им делать то, что должно перед богом и перед совестью.
Думаю, что ваш вопрос вызван преимущественно тем, что вам неизвестно или непонятно мое религиозное понимание жизни. Думаю, что если бы оно было вам известно, вы бы не сделали вашего вопроса или иначе поставили бы его.
Теперь же на ваш вопрос о том, что делать рабочему, когда ему предлагают сбить цену, отвечаю: если он религиозный человек и живо чувствует свою связь с братьями рабочими и грех содействия их угнетению — отказываться от работы, какие бы ни были последствия. Если же он слаб и не чувствует живо свою связь с братьями рабочими и своего греха содействия их угнетению, то — принять предложение хозяина, но знать и чувствовать свой грех и быть готовым отказаться от него и искупить его.
Очень рад буду, если мое объяснение удовлетворит вас.
Печатается по копии, сверенной с черновиком-автографом, написанным чернилами на шести страницах почтовой бумаги.
Ответ на письмо И. Неклюдова, железнодорожного рабочего с разъезда № 59 Ташкентской ж. д., от 4 июля 1910 г. Прочитав «Единственное средство» Неклюдов просил Толстого разъяснить ему, «что же, наконец, должен... делать» рабочий.
1910 г. Июля 10. Я. П.
10 июля 10 г. Ясная Поляна.
Шеховцову.
Иван Маркианович,
Не думайте, что отвечаю, не вникнув в ваше положение. Думаю, что понимаю всю тяжесть его. — Но, несмотря на всю тяжесть этого вашего положения, не советую внешним образом изменять его, т. е. уходить от жены и детей. Добрая жизнь, т. е. жизнь терпеливая, любовная, не только к любящим, но и к делающим нам зло, везде и во всех условиях возможна. И если только вы положите все силы своей души на то, чтобы простить все грехи жены, терпеть ее нападки и обходиться с ней кротко и любовно — любовно не в смысле половом — напротив, чем больше вы воздержитесь от полового общения, тем будет лучше, — если вы положите на это все свои душевные силы, то вы найдете спокойствие и счастье, не выходя из тех условий, в которых живете.
