вскидывая коленки к самой морде. А затем и Ринго выскочил — с видом еще более шальным, чем у коня, и со словами: «Я бабушке скажу, как вы мою лош…» — и увидел тех янки. Он так и присел, раскрыв рот и таращась на них. И заорал:
— Держи! Лови! Хватайте их, хозяин Джон! Они украли Тестя и Стоика!
Ужинали все разом — отец с нами и солдатами и те янки в нижнем белье.
— Полковник, — заговорил их офицер. — Вы, сдается мне, нас одурачили. Не верю, чтоб у вас имелись еще люди сверх этих, которые здесь.
— А вы проверьте делом свое предположение, попытайтесь уйти от нас, — сказал отец.
— Уйти? Белея подштанниками и сорочками, как привидения? Чтоб на всей дороге в Мемфис каждый негр и каждая старуха палили в нас со страху из дробовиков?.. Одеяла-то хоть наши вы у нас не отберете на ночь?
— Ну что вы, капитан, — сказал отец. — А сейчас, с вашего позволения, я удалюсь, а вас оставлю устраиваться на ночлег.
Мы отошли в темноту. Видно было, как они вокруг огня стелют на землю одеяла.
— На кой тебе дьявол шесть десятков пленных, Джон? — сказал один из бойцов.
— Мне они незачем, — сказал отец. Взглянул на меня и Ринго. — Это вы, мальцы, их взяли. Что будете с ними делать?
— Расстреляем, — сказал Ринго. — Нам с Баярдом не впервой стрелять янки.
— Нет, — сказал отец. — У меня есть получше план. За который Джо Джонстон [22] скажет нам спасибо. — Он повернулся к своим. — Ружья и боеприпасы у них взяли?
— Да, полковник.
— Еду, одежду, обувь взяли всю?
— Все, кроме одеял, полковник.
— Одеяла утром соберем, — сказал отец. — Теперь посидим, подождем.
Сидим в темноте. Янки ложатся спать. Один подошел к костру, поднял ветку — подбросить в огонь. Но не подбросил. Постоял, не озираясь, молча; другие янки лежат, не шелохнутся. Положил ветку на землю, вернулся к своему одеялу.
— Ждем дальше, — прошептал отец.
Спустя время костер погас.
— Теперь слушайте, — шепчет отец. И мы сидим в потемках, слушаем, как раздетые янки крадутся в кусты. Один раз всплеск раздался, и выругался кто-то, а затем такой звук, точно ему ладонью рот зашлепнули. Вслух отец не рассмеялся, только затрясся тихо.
— Змей берегись, босячье, — шепнул один из наших.
Часа два у них заняло это прокрадыванье, пока все не ушли. Потом отец сказал:
— Бери по одеялу каждый и ложимся спать.
Солнце стояло уже высоко, когда он разбудил нас.
— К обеду будем дома, — сказал он.
И вскоре мы с отцом и Ринго выехали к нашей речке; миновали котловинку, где я и Ринго учились плавать, и, обогнув поля, проехали то место, где мы залегли прошлым летом, где первого в жизни увидали янки, а отсюда и дом видно, и Ринго сказал:
— Усадьба, вот мы в тебя и воротились, а кому Мемфис нравится, тот бери его хоть насовсем.
Глядим на дом наш — и точно снова тот день вернулся, когда бежали к нему выгоном и никак не могли добежать. А повозку и не замечаем; отец первый завидел ее, едущую к нам по джефферсонской дороге, и на сиденье — бабушка, худенькая, пряменькая, и держит взятые у миссис Компсон черенки роз, обернутые заново в бумагу; а Джоби криком и хлыстом понукает лошадей — чужих чьих-то; и отец остановил нас у ворот и, приподняв шляпу, пропустил сперва повозку. Бабушка ни слова не промолвила. Лишь, проезжая, поглядела на меня и Ринго, и мы поехали следом. Не остановясь у дома, повозка проехала в сад, к яме, которая осталась от вырытого сундука, а бабушка все молчит; и спешился отец, вскочил на повозку, взялся за край сундука, сказал нам через плечо:
— А ну-ка сюда, мальчики.
Мы зарыли сундук снова и пошли вслед за повозкой к дому. Вошли в кабинет, отец опять поместил ружье на крюки над камином, а бабушка положила черенки, сняла шляпку, взглянула на меня и Ринго.
— Мыло возьмите, — сказала она.
— Мы не ругались, — сказал я. — Спроси папу.
— Они хорошо вели себя, мисс Роза, — сказал отец.
Бабушка поглядела на нас. Подошла, положила руку па плечо сперва мне, затем Ринго.
— Идите наверх… — сказала она.
— Но как вы с Джоби этих лошадей достали? — спросил отец.
— Мне одолжили их, — сказала бабушка, по-прежнему глядя на нас. — Идите наверх и снимите…
— Кто одолжил? — спросил отец.
Бабушка взглянула бегло на него, опять на нас глядит.
— Не знаю. Там никого не было… и снимите свою воскресную одежду.
Назавтра день был жаркий, и мы трудились только до обеда, подновляли изгородь внизу в загоне. Из-за жары еще и не катались на трофейных наших лошадях. Даже в шесть часов солнце жгло еще, топя смолу из досок парадного крыльца. Отец, подняв ноги на перила, сидел без мундира и сапог, а я и Ринго — на ступеньках, в ожидании, когда станет прохладнее и сможем прокатиться, и тут вдруг увидели, что в ворота въезжают человек пятьдесят, быстрой рысью, и, помню, подумалось: «Жарко им как в этих синих мундирах».
— Папа, — произнес я. — Папа!
— Только не бежать, — сказал отец. — Ринго — в конюшню, выводи Юпитера. Баярд — в дом, скажи Лувинии, пусть несет мне сапоги и пистолеты на черный ход; а сам затем в конюшню, к Ринго на подмогу. Но не бегом отсюда. Шагом.
Лувиния лущила горох в кухне. Она вскочила — миска на пол и разбилась.
— О господи, — сказала Лувиния. — О господи. Опять?
Я пустился из кухни бегом. Ринго как раз обогнул угол дома — и побежал тоже. Юпитер стоял, жуя, в стойле. Он взбрыкнул, не подпуская нас, — как из двух пистолетов грянул в стенку копытами в дюйме от моей головы. Ринго с кормушки прыгнул к нему взнуздывать, и узду мы надели, но заседлать не смогли.
— Подведи своего коня слепым боком! — крикнул я Ринго; но уже вбежал отец с сапогами в руке, и глядим — из-за дома, сверху, едет сюда янки и в руке короткий карабин держит, как фонарь.
— В сторонку, мальчики, — сказал отец. Птицей взлетел Юпитеру на незаседланную спину и, прежде чем тронуть коня, взглянул на нас. И произнес негромко, неторопливо даже: — Берегите бабушку.
И приказал Юпитеру:
— Давай, Юп. Пошел.
Юпитер был уже повернут к задним закрытым решетчатым дверцам, что в конце прохода между стойлами; опять, как вчера, он рванулся от нас, и отец его поднял уже, а у меня мелькнуло: «Он же не пройдет в просвет наддверный!» Но Юпитер грудью прошиб дверцы — они, казалось, разлетелись прежде, чем он их коснулся, и
