Дело твое.
— Вот именно. — Джоби отвернулся от них и смешался с толпой субботних покупателей.
Близилось время вечернего чая или раннего ужина, когда ему положено быть у тети Дэзи. Но идти туда не хотелось. После сегодняшних осложнений и треволнений его тянуло к теплу родного дома. Хотелось сесть за ужин, приготовленный руками матери, и разделить его с нею. Сейчас он тосковал по ней с особой силой, ощущал ее отсутствие, как никогда еще за эту неделю. Почему его не пускают к ней в больницу?..
И он все-таки пошел домой, где застал отца за приготовлениями к чаю. На скудно накрытом столе было лишь самое необходимое: тарелка с вилкой, отцовская кружка, сахарница, пачка масла прямо в обертке да початая булка и хлебный нож. Скатерть, вся в пятнах, свидетельствовала о том, что на ней ели целую неделю. В ожидании, пока на газовой плите закипит чайник, Уэстон открывал банку лосося. Он был в рубашке со свитером и фланелевых брюках. Когда Джоби вошел, он оглянулся.
— Здравствуй, Джоби. Как делишки?
— Нормально.
Джоби оперся на спинку стула, глядя, как отец мучается с консервным ножом. Собственно, не ножом, а открывалкой самоновейшей конструкции, от которой с первого дня было мало проку: Уэстон не раз грозился, что выкинет ее и заведет в доме обыкновенный человеческий консервный нож.
— Как твой живот — лучше? — спросил Джоби.
— Что? А-а, живот… да, все прошло.
— Ты был у мамы?
— Был, как же. Садиться начала, повеселела. Тебе велела передать, чтоб не баловался да поджидал ее домой в скором времени.
— А мне к ней нельзя? Я тоже хочу.
— Не разрешается, сынок, такое правило.
Уэстон наконец открыл банку и, помогая себе хлебным ножом, вывалил содержимое на тарелку. Потом налил кипятку в чайник для заварки.
— Ты-то пил чай?
— Нет.
— Тетя Дэзи, наверное, уже сготовила тебе поесть?
— Наверно.
— Что же ты? Нехорошо.
— Можно я лучше поем с тобой?
В первый раз с той минуты, как Джоби пришел, отец посмотрел на него внимательно.
— А как быть с теткой?
— То, что она сготовила, скоро не испортится.
— Так-то оно так… А все же, знаешь, лишнее беспокойство для нее. Ведь это какая любезность, что она тебя забрала к себе, пока нет мамы. Ее нельзя обижать.
— Мне охота попить чаю дома…
Отец замялся в нерешительности.
— Ну, один раз, я полагаю, не страшно. Лосося хочешь? Здесь хватит на двоих, а кстати, и всю банку прикончим, покуда свеженькое… Доставай себе посуду, а так у меня все готово.
Оказалось, что не совсем: Уэстон забыл насыпать в чайник заварку, и пришлось заново кипятить воду. Ворча на себя за рассеянность, он взялся пока резать хлеб. Наконец отец и сын уселись за стол друг против друга и, не говоря ни слова, принялись за еду. Молчание первым нарушил Джоби:
— Пап, а меня сегодня выставили из кино.
— Серьезно?
Джоби не поручился бы, что отец слышит его.
— Только я не виноват. Я ничего не делал. Понимаешь, это все Гэс Уилсон. Он стал стрелять из резинки, а билетер подумал на меня и выгнал. Я ему объяснял, а он не слушает.
— Надо вести себя прилично, ты разве не знаешь? — сказал Уэстон. — Иначе тебя не будут туда пускать.
— Мне и сказали, чтоб больше не приходил. Но я же вовсе ни при чем! Это Гэс Уилсон виноват.
— Гэс?
— Джон по-настоящему, но все зовут его Гэс. Не знаю почему.
— Мы, думается, знакомы с его отцом. Он бывает в клубе.
Уэстон потянулся за остатками рыбы, собираясь положить их себе, но отдернул руку.
— Тебе дать еще?
— Не, я больше не хочу.
Отец опорожнил тарелку.
— Вкусная штука, лосось. Обидно было бы открывать такую здоровую банку для меня одного.
Джоби в задумчивости наблюдал, как он ест. Странно. Он ждал, что, узнав о происшествии в кино, отец будет сердиться, пока не выяснится, что его сын пострадал напрасно. А отец как будто считает, что он провинился, но почему-то это его не трогает.
— Пап, у тебя что-нибудь случилось? — спросил он; Уэстон бросил на него быстрый взгляд.
— Не совсем, но есть кой-какие заботы.
У Джоби сердце сжалось от страха. Мир взрослых, неведомый, пугающий, был полон глубокой тайны. Этот мир поглотил его мать, он коварен, и взрослые своими недомолвками лишь подтверждают это. Вдруг ему объявят, что мать никогда не вернется? Да, это кажется невероятным, но ведь может такое случиться, может! Вспомнить хотя бы, как было у Мэри Бразертон: мать положили в больницу, и Мэри ее больше не видела. Это было только в прошлом году, и теперь Мэри живет у тетки, а ее младшая сестра и маленький братишка — у кого-то еще.
Он с усилием глотнул и выговорил:
— Это из-за мамы?
— Нет… Нет, с мамой все хорошо. На работе малость не ладится, вот и все.
Джоби не знал, верить или нет. Почему же тогда отец, что ему ни скажи, по-настоящему просто не слышит тебя?..
Они посидели молча; Уэстон курил, глядя, как догорает огонь в камине.
— Сегодня крикет будет на поле? — спросил Джоби.
— Точно. А что?
— Ты пойдешь смотреть?
— Сегодня вечером не могу, — сказал Уэстон. — Надо пойти взнос уплатить за страховку по болезни.
Джоби опять умолк. Предвечернее солнце било в окошко, заливая комнату светом; за крышами домов напротив синело чистое небо.
— Тебе не пора к тете Дэзи, как ты думаешь? Не будет она беспокоиться, куда ты запропастился?
— Да, думаю, пора.
— Вот видишь, — безучастно продолжал Уэстон. — Беги, расскажи ей, где ты был.
Джоби встал и нехотя побрел к двери.
— Пап…
— Мм?
— Насчет кино. Знаешь чего — ты, может, сходишь, поговоришь с билетером? Скажи ему, что это не я нарушал порядок, тогда меня пустят в другой раз.
— Не стоит зря волноваться, — сказал Уэстон. — Все образуется, утрясется… Ну, иди, иди. Успокой тетку.
— До свиданья, папа.
— Будь здоров. Не балуйся, слушай тетю Дэзи.
…Шагая прочь от родного дома, Джоби силился разобраться в самом себе. Чего он ищет, что ему нужно? Неужели всерьез поверил, что мать в опасности и не вернется — и никогда уже жизнь не потечет так, как прежде? Он и сам не понимал, чему верит, а чему — нет. События этого дня сгустились и засели в его душе, точно острый шип, пропоров защитную ткань между ним и внешним миром, бередя в нем тоску и неуверенность. Теперь он смотрел на мир сквозь эту прореху, и хотя все вокруг казалось почти таким же, как всегда, на самом
