мы застали моего отца одного. Он казался печальным, и я за него перепугалась. Я пристала к нему с расспросами, что такое произошло.
— Да ничего особенного, — отвечал он вполголоса. — Маленькая неприятность, какие бывают сплошь и рядом. Характер твоей сестры… Я счел необходимым поговорить с ней серьезно… Ну, да будет об этом, — заключил он громко. — Послушаем-ка лучше музыку. Куда же девался Абель?
Ему объяснили уход Абеля. Он не слишком-то поверил его головной боли и стал расспрашивать нас, не обиделся ли он на шутки Ады. Нувиль успокоил его на этот счет и в утешение сыграл ему прелестные вещи, после чего распростился с нами и отправился к своему другу в Ревен.
Для меня невозможно было иметь какую-нибудь тайну от отца. Я решилась открыть ему свою душу с полной искренностью. Но все мои планы будущего были связаны с теми сторонами моего прошлого, которые я до сих пор хранила от него в строгой тайне. Я должна была начать с рассказа о поведении де Ремонвиля и о том, как я поступила в отношении него. Открытие это было очень чувствительным ударом для бедного моего отца.
— Несчастная Ада! — воскликнул он со слезами на глазах. — Это моя слабость ее погубила. Я слишком легко поддаюсь ослеплению. Теперь я понимаю то странное расположение духа, за которое я бранил ее сегодня вечером, и в котором мне никого не следовало бы обвинять, кроме самого себя.
Я несколько утешила его, заверив его самым положительным образом, что Ада ничего не подозревает, и спросила, какого рода объяснение происходило у него с ней. Он рассказал мне, что пожурил ее за ее навязчиво-шаловливые выходки, которые сильно смахивали, по его мнению, на кокетничанье с Абелем. На это она обиделась и отвечала ему, что Абель — не более как фат, становящийся на ходули, окруженный корыстными поклонниками вроде Нувиля, что он совсем взбалмошный человек, и окончательно спятит, если его время от времени не окачивать холодной водой, как она пыталась это сделать.
На возражения моего отца она отвечала еще более резкими нападками на обоих артистов и упрекнула его в том, что он пустил меня гулять вечером и одну с этими двумя искателями приключений. Тут же порядком досталось от нее и мне. Она уверяла, что меломания еще доведет меня до беды, что я и теперь уже по уши втрескалась в Абеля и способна мечтать о замужестве с ним.
На это отец мой заметил, что подобный брак был бы исполнением самых задушевных его желаний. Это вывело мою сестру из себя. Она вскочила, и, уходя к себе в комнату, объявила, что, во всяком случае, свадьба эта еще не состоялась, и что она со своей стороны сделает все зависящее от нее, чтобы ей помешать.
— Ничего подобного, милая Ада, ты не сделаешь, — возразил ей мой отец, выведенный из терпения. — Будет и того, что ты до сих пор присваивала исключительно все заботы и всю преданность твоей сестры и так занимала ее своей особой, что не оставляла ей времени подумать о самой себе. Я хочу, напротив, чтобы она позаботилась о своем собственном счастье, и с этой минуты буду решительно противодействовать твоему бездушному деспотизму над нею.
Слушая этот рассказ, я чувствовала, что мною овладевает страх. До сих пор я считала отвращение моей сестры к Абелю пустым капризом. Но раз оно принимало такие размеры, мечты мои о счастье могли осуществиться не иначе, как ценою тягостных семейных раздоров. Хорошо ли бы я сделала, если бы вызвала их, доверив отцу мою тайну? Я знала его открытый сообщительный характер. Он, положим, и дал бы мне слово молчать, но Ада на другой же день прочла бы весь секрет в его глазах. И тогда мне нечего ждать от нее пощады. Она обрушится на меня со всем своим арсеналом насмешек, она попытается разубедить меня, она заронит в мою душу неизлечимый яд сомнения, или же, с досады на сопротивление, к которому она не привыкла, бросит меня и снова подпадет под влияние своего недостойного мужа.
Ада мне стала страшна; я чувствовала, что она заставляет меня бояться себя, Абеля, отца, судьбы — словом, всего. Я боролась с желанием порадовать бедного отца, сказав ему, что я люблю, что я любима, что жених мой никогда нас с ним не разлучит. Все это мой отец выслушал бы с восторгом и без малейшей тени сомнения. Но могла ли я сама слепо верить в осуществление этой золотой мечты? По мере того, как мысль моя возвращалась к семейным заботам, я отрезвлялась от опьянения моего свидания с Абелем. За год много воды утекает. Кто знает, вернется ли он? А если так, к чему говорить о мечте, которая может и не осуществиться? Я решила молчать.
Три дня спустя мы прочли в местных газетах объявление о концерте, который Абель и Нувиль дадут в Шарлевиле. Отец мой решился туда отправиться, и перед отъездом предложил мне ехать вместе с ним.
— А почему бы нам не отправиться обеим? — заметила Ада. — Я чувствую себя совершенно здоровой.
— Но ведь ты не любишь музыку, — заметил мой отец.
— Все равно, я увижу людей, я переменю место. Погода великолепная, концерт назначен на час дня, так что мы вернемся домой до захода солнца.
Я еще заранее решила не ехать на этот концерт. Мысль, что я там буду приходить в соприкосновение с испытующими взглядами и колкими замечаниями моей сестры, только утвердила меня в этом решении. Ада отлично поняла это и удвоила свои настояния, чтобы ехать. Она пустила в ход все свои женские орудия — ластилась к «милому папе, который намедни пожурил ее из-за этих артистов, но теперь, вероятно, уже простил, так как она после этого злополучного дня была совсем умница и воздерживалась от всяких замечаний как насчет отсутствующих, так и присутствующих». Волей-неволей отец должен был уступить. Но он непременно требовал, чтобы и я поехала с ними. Пришлось пойти на компромисс. Я обещала, что вместе с Сарой провожу сестру и отца до Нузона, очаровательного селения на берегу Мааса, лежащего на четверть часа езды от Шарлевиля. Там жил наш добрый знакомый, пастор Клинтон, у которого я с ребенком и должна была дождаться окончания концерта и прибытия поезда, на котором нам предстояло вернуться в Мальгрету.
Когда мы приехали в Нузон, Ада, которая не слишком-то доверяла искренности моего решения, удивилась, видя, что я выхожу из вагона.
