Однако роман „Чрево Парижа“ связан с другими эпизодами Ругон-Маккаров не только повторяющимися персонажами, но прежде всего единством идейно-художественного замысла. Об этом писал сам Золя в „Наброске“: „…особое значение имеет для меня место этого произведения во всей серии. Оно дополняет „Добычу“, — это („Чрево Парижа“. — И. Л.) добыча среднего класса, похоть к жирной снеди и приятному, спокойному пищеварению“. Далее Золя следующим образом определяет замысел романа: „Основная мысль — чрево. Чрево Парижа, Центральный рынок, куда в изобилии прибывает снедь, где она громоздится, растекаясь затем по различным кварталам; чрево людское; говоря обобщенно — буржуазия, переваривающая, жующая, мирно вынашивающая свои посредственные радости и честность… буржуазия, тайно поддерживающая Империю, потому что Империя каждодневно доставляет ей пирог и позволяет счастливо набивать брюхо, лоснящееся на солнышке, пока сама Империя не докатится до груды костей при Седане. В этом обжорстве, в этом набитом брюхе — философский и исторический смысл романа. Художественная сторона его — это современный рынок, гигантский натюрморт восьми павильонов, ежедневный обвал съестного по утрам в самом центре Парижа“.
Гравюры известного нидерландского художника XVI века Питера Брейгеля Старшего, изображающие „тучных“ и „тощих“ („Пиршество тучных“, „Праздник тощих“ и др.), натолкнули Золя на мысль показать вражду разжиревшего мещанства к людям республиканских идеалов как борьбу толстых и тощих. В „Наброске“ Золя писал: „В конце концов я изображаю борьбу Тощих и Толстых… к Толстым относится большинство персонажей романа. Тощие — это прежде всего Флоран, затем Клод, некоторые из завсегдатаев Лебигра, горбун Везинье, старый наборщик“.
Неприязнь Золя к Толстым отчетливее всего проявилась в сатирически-гротескном изображении торговок Центрального рынка.
Антибуржуазную направленность произведения отмечал Золя, говоря и о характере героини романа — Лизы. „У меня будет честная женщина в ветви Маккаров, — писал он. — Честная, нужно оговориться. Я хочу наделить свою героиню честностью ее класса и показать, какая бездна трусости и жестокости скрывается в спокойной плоти буржуазной женщины…“ Золя добавлял, что Лиза относится к числу тех эгоистических обывателей, которые „рассматривают честность как мягкое перо, на котором удобно спать в свое удовольствие“.
С Сытому, тупому, самодовольному Рынку — царству Толстых — в романе противопоставлен республиканец Флоран. Золя писал: „Флоран — этот Тощий, этот голодный изгнанник, воплощающий верность высоким принципам, бунт идеального, мечту о справедливости и братстве, попадает в самое раздолье обжорства Второй Империи, в торжествующую среду удовлетворенных аппетитов брюха“ (статья Золя „Народная драма“).
В нарушение общей схемы цикла центральный персонаж романа — Флоран связан с Ругон-Маккарами лишь косвенно. Он старший брат Кеню, мужа Лизы. Создавая образ „пылкого республиканца-идеалиста“, Золя использовал несколько книг о жизни сосланных политзаключенных, в частности воспоминания республиканца Делеклюза, арестованного после государственного переворота Луи-Бонапарта 2 декабря 1851 года и сосланного на каторгу в Кайенну, впоследствии погибшего на одной из баррикад Коммуны[1].
В процессе работы над романом Золя значительно изменил первоначальный план развития сюжета: так он не включил эпизоды, связанные с Жервезой, сестрой Лизы. О ней в романе только упоминается. Золя значительно расширяет роль мадемуазель Саже и ее интриг в развитии действия, усложняет историю соперничества Лизы и Луизы, он вводит в текст романа многочисленные высказывания Клода Лантье об искусстве.
В общем замысле и в композиции романа „Чрево Парижа“ чрезвычайно большую роль играют многочисленные описания рынка. Если в одной из своих ранних новелл „Фиалка“, сюжет которой также связан с Центральным рынком, Золя подчеркивал грубость и антиэстетичность рынка, то в романе „Чрево Парижа“ писатель стремится показать особую красоту гигантских натюрмортов, состоящих из нагромождения рыб, дичи, сыров, мясных туш, сосисок, колбас и т. д. Писатель Поль Алексис, один из друзей и учеников Золя, останавливаясь на этой стороне романа, отмечал: „Чрево Парижа“ является громадным натюрмортом… книга вся от начала до конца — симфония: симфония жратвы, пищеварения столицы»[2].
Золя описывает квартал Центрального рынка в различные моменты дня и ночи. Он дает Рынок через восприятие разных персонажей романа: Флорана, Лизы, Майорана, Кадины, Клода. В многочисленных высказываниях Клода Лантье Золя утверждает эстетическую ценность новой индустриальной архитектуры — огромных и легких конструкций из чугуна, железа и стекла. В романе Рынок становится воплощением новых форм искусства, противопоставленных старинной архитектуре церкви св. Евстафия.
Поль Алексис вспоминает: «Сколько раз… он уводил меня на Центральный рынок. — Какую прекрасную книгу можно написать об этом подлом памятнике, — повторял он мне, — и какая действительно современная тема!.. Мне грезится колоссальный натюрморт».
Указывая на особые творческие задачи, которые ставил себе Золя, работая над романом «Чрево Парижа», критик Ленеллетье, знавший Золя, пишет: «Мы часто говорили с ним о непривычной еще красоте рождающегося нового искусства, которую наши современники, казалось, не замечали. Большинство из них не признавали двойную, утилитарную и эстетическую, ценность новой архитектуры. У Золя возникло намерение, вначале еще не вполне ясное, но к которому он часто возвращался в наших разговорах, — написать книгу, действие которой развертывалось бы на фоне и в пределах Центрального рынка. Он чрезвычайно увлекся этим замыслом. Его стремление создавать развернутые описания, являющиеся частью действия, вливающиеся в него, обретало в этом замысле возможность своего воплощения. „Чрево Парижа“ — первый роман Золя, в котором центром сюжета, его движущим моментом являются описания „среды“»[3].
Появление романа «Чрево Парижа», как и предшествующих произведений цикла «Ругон-Маккары», не вызвало большого интереса французской критики. Авторы многочисленных рецензий отзывались об этом романе холодно, а иногда и просто враждебно. Часто критики обращались к роману лишь для того, чтобы на его примере показать крайности натуралистической школы, многие из них возмущались многочисленными пространными описаниями, особенно «симфонией сыров». В июльском номере 1873 года журнала «Ревю де Де Монд» была помещена статья Поля Бурже, который очень низко оценивал художественные достоинства романа Золя и сожалел, что для писателя будто бы совершенно недоступно изображение внутреннего мира героев, он упрекал Золя в «извращенной манере письма». Отрицательным был и отзыв критика Ф. Брюнетьера, который писал в своем обзоре «Реалистический роман в 1875 году», что Золя создал произведение «поразительное своей грубостью и резкостью» («Ревю де Де Монд», 1875, апрель).
Критик-католик Барбе д’Оревильи несколько позже, в 1902 году, резко возмущался книгой Золя: «Мы все становимся колбасниками, и это именуется реализмом». Д’Оревильи видел в романе проявление двух чудовищных явлений современности: Материализма и Демократизма[4]. В этих словах д’Оревильи раскрыта одна из истинных причин резких отрицательных отзывов о «Чреве Парижа» официальной буржуазной критики.
Положительно оценил роман Мопассан, подчеркивавший главным образом достоинства описаний Рынка.
«„Чрево Парижа“ — это апофеоз рынка овощей, рыбы, мяса. Эта книга пахнет рыбой, как возвращающееся в порт рыбацкое судно; от нее веет свежестью огородной зелени и тяжелым дыханием прелой земли. А из глубоких погребов громадного пищевого склада на страницы книги поднимается тошнотворный запах лежалого мяса, отвратительный аромат сваленной в груды дичи, зловоние сыров; все эти испарения смешиваются, как в реальной жизни, и, читая книгу, вы испытываете те же ощущения, какие испытали, проходя мимо этого дворца пищеварения, подлинного чрева Парижа»[5].
Интерес к роману «Чрево Парижа» несколько усилился во Франции после успеха инсценировки романа, сделанной В. Бюзнахом и представленной в феврале 1887 года на сцене «Парижского театра». Ряд газет выступили с благожелательными отзывами о спектакле.
В своем дневнике режиссер Андре Антуан, отмечая правдивость постановки, подчеркнул мелодраматический характер инсценировки Бюзнаха («Дневники директора театра», 17 марта 1887 г.).
Новизна темы и персонажей вызвала резкое осуждение усердного хранителя старых традиций французской сцены — Франциска Сарсэ — театрального обозревателя газеты «Тан». Золя ответил на нападки Ф. Сарсэ большой статьей «Народная драма» (газета «Фигаро», 2 марта 1887 г.), в которой он отстаивал необходимость создания нового репертуара, порывающего с традицией салонной, любовно-психологической драмы, со скрибовскими канонами «хорошо сделанной пьесы».
