— Юноша не может считаться взрослым мужчиной, пока не добьётся самостоятельности, — повторял Юкитомо.
Для Томо всё это было нечеловеческой мукой. Суга и Юми, тоже своего рода обслуга, не таясь жили на половине хозяина, а сын и наследник рода обитал в жалкой коморке с выцветшими от старости татами! Когда Митимаса сидел напротив деревенщины Сэйдзо и с жадным урчанием заглатывал рис, неуклюже орудуя зажатыми в кулаке палочками для еды, Томо охватывало такое отчаяние, что ей хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. Если Митимасе случалось зайти в комнату, где находился отец, глаза Юкитомо вспыхивали жёстким стальным блеском, словно ему был невыносим один уже вид сына — его шумные, неуклюжие телодвижения, его лицо с нависающим низким лбом и огромным мясистым носом, так похожее на уродливую маску плясок Кагура[53]. Томо и так старалась быть начеку, ловя малейшие перемены в настроении мужа, а уж в присутствии Митимасы её начинала бить нервная дрожь в ожидании неизбежной сцены: вот сейчас Митимаса ляпнет что-нибудь несуразное, и Юкитомо снова взорвётся…
Будь Митимаса нормальным юношей, которого отчего-то возненавидел отец, Томо, конечно же, втайне стала б его союзницей. Это сблизило бы её с сыном, но… Митимаса вызывал в ней такое же острое отвращение, как в Юкитомо.
Томо часто терзалась вопросом — почему всё так вышло? Митимасу родила она, отцом был Юкитомо, в этом сомневаться не приходилось, но их сын не способен любить никого, кроме себя. И кто полюбит такого?..
Нет, ничего нельзя изменить, невозможно исправить эту чудовищную нелепость, несправедливость, — и Томо не находила себе места от душевной муки. Ну почему, почему в их семье родился такой ребёнок?! Может, это возмездие за то, что они так долго отдаляли его от себя?..
Глядя на сыновей своих родственников и знакомых, пусть не особенно гениальных, но вполне нормальных, Томо постоянно сравнивала их с Митимасой и возвращалась мыслями к прошлому. Да, она отдала Митимасу на воспитание тёте и дяде в провинцию. Но больше она не сделала ничего предосудительного, ничего дурного, что могло повлечь такие ужасные результаты. Не желая, чтобы дети видели распущенность Юкитомо, она не позволила себе даже упрёка в адрес отца, ни разу не пожаловалась ни Митимасе, ни Эцуко. Так что причина уродства сына крылась, скорее всего, в незрелости её тела в период беременности, ведь Томо было всего пятнадцать, когда она родила Митимасу… Зачатый и выношенный в полудетском чреве, он просто не мог родиться нормальным. Есть ли ещё на свете такой несчастный ребёнок?..
Казалось, родители всё равно должны любить убогого отпрыска и защищать его от ненависти враждебного мира. Однако даже мать была не способна на всепоглощающую любовь к идиоту, и Митимаса неприкаянно брёл по жизни как заблудившееся, осиротевшее дитя — взрослый мужчина с разумом подростка. Томо безумно хотелось забыться, не думать об этом кошмаре, — и оттого она испытывала к себе неодолимое отвращение. Нужно хотя бы женить Митимасу… Пусть он родит ребёнка и живёт как мужчина. Нужно сделать хотя бы это, о большем нечего и мечтать…
Возможно, её тайные мысли передались Юкитомо, потому что несколько лет назад он женил Митимасу. После свадьбы Юкитомо стал обращаться с сыном как с молодым хозяином дома — по меньшей мере, так это выглядело со стороны. Возможно, Юкитомо заботила репутация дома в глазах молодой жены.
Всё это Маки знала понаслышке, со слов болтушки Сэки и прочих служанок. Поначалу она дивилась и презирала семью Сиракава за такое несправедливое отношение к наследнику рода, хотя и не совсем обычному и нормальному, однако очень скоро переменила мнение. Маки могла поладить со всеми — с деспотичным Юкитомо, с неприступной и непогрешимой Томо, с Сугой и Юми при всей их своенравности, церемонности, женской скрытности и взбалмошности… Во всех она сумела найти человеческие черты и приятные стороны, но вот Митимаса… Чем дольше она общалась с ним, тем сильнее мечтала о том, чтобы его не было рядом — совсем, никогда. Митимаса был прожорливым, заносчивым и мерзким, к тому же он беспрестанно хамил и грубил слугам. На еду накидывался, как волк, как изголодавшийся бродяжка, а когда пытался что-то сказать, всех охватывало омерзение, словно изо рта у него исходил дурной запах. И даже когда он молчал, у всех портилось настроение.
Любовь Юкитомо и Томо к маленькому Такао вызывали в нём бешеную злобу. Он смотрел на Маки, державшую на руках ребёнка, ненавидящими глазами, словно зверь, не способный испытывать чувство родства — только безграничную, злобную ревность, и бурчал:
— К чему постоянно менять сосунку одежду? Дурость какая!..
В глазах его всегда таилась угроза, и Маки всё время казалось, что он вот-вот ударит малыша. У неё было такое чувство, что эта ненависть распространяется и на неё. Она думала: как повезло матери Такао — она умерла! Ни одна женщина — ни святая, ни само исчадие ада — не сможет жить рядом с таким чудовищем.
Мия, новая молодая жена, была старшей дочерью ростовщика, жившего перед воротами храма Дзодзёдзи. Томо решила, что для Митимасы подойдёт только девушка из купеческого сословия, чьи родители более озабочены достатком семьи и положением жениха, нежели его личными качествами. Первая жена Митимасы тоже была из семьи торговцев, — её отец держал мануфактурную лавку в Нихонбаси. Мать и старший брат Мии, нынешний хозяин в семье, уже наслышанные о несметных богатствах Сиракавы и его головокружительной карьере, ещё больше воодушевились, когда Томо сказала, что воспитывать малыша будут дедушка с бабушкой, а Мие не придётся ухаживать за маленьким пасынком. Пока что Митимаса поживёт на иждивении родителей и не получит причитающейся ему доли, но после смерти Юкитомо большая часть земель и доходных домов в городе всё равно отойдёт ему. Этого было достаточно, чтобы падкая на роскошь мать Мии с готовностью приняла всё — первую жену, приёмного сына, даже то, что жених лоботрясничал и сидел дома. Ей также пришлось по душе предложение Томо отказаться от приданого невесты. На свадьбу Мия надела красное свадебное кимоно из ломбарда, рукава которого были на несколько сун короче рукавов нижнего белого кимоно. Когда Томо выдавала замуж Эцуко, она самолично выбирала всё, что было нужно дочке в чужом доме — от сменных воротничков кимоно до нижнего белья, — всё самого высшего качества. Иначе над её Эцуко будет смеяться свекровь и прочие родственники! А потому Томо была просто сражена таким небрежением щеголеватой и велеречивой матери Мии к собственному ребёнку. По-видимому, этим же объяснялась её готовность отдать юную дочь недоразвитому Митимасе, к тому же вступавшему во второй брак. Томо даже стало жаль Мию.
— Госпожа… — окликнула её Суга, когда Мия, переодевшись в обычное кимоно, вышла к ожидавшим её гостям. Суга помогала Мие в задней комнате и теперь тщательно складывала её вещи. Она показала пальцем на белое нижнее кимоно: на подоле темнело плохо отстиранное пятно. Томо нахмурилась и сказала с лёгким нажимом, словно бросаясь на защиту Мии:
— Не говори служанкам! Ты и Юми, заверните всё хорошенько сами, без посторонней помощи. Будет ужасно, если Мия поймёт, что мы видели это.
Суга так увлеклась складыванием вещей, что даже не заметила Юми. Оглянувшись, она застыла от удивления. Юми с волосами, собранными в круглый пучок «марумагэ», красовалась перед зеркалом, набросив на плечи свадебное кимоно Мии.
— Юми-сан! Что ты делаешь?!
Высокая, с мальчишескими бровями на изящном лице, Юми пристально вгляделась в своё отражение и заметила:
— Вот так, наверное, я бы выглядела на собственной свадьбе. Что-то вид чересчур воинственный… Только алебарды не хватает.
— Ты похожа на героиню старинных пьес Сидзуку, сражавшуюся вместе с возлюбленным! — с несвойственной ей живостью подхватила Суга. — Только сними это, и поскорее. Госпожа увидит — так нас отругает!
— Да успокойся! Они там сейчас смотрят, как приглашённые гейши из квартала Синбаси исполняют танец «Журавль и черепаха». Только начали. Все поглощены представлением, так что никто сюда не войдёт. Ну же, Суга-сан! Ты тоже надень!.. Вряд ли нам когда ещё в жизни выпадет случай поносить свадебное кимоно. — Юми быстро сняла кимоно и набросила на плечи Суге. Суга затрепетала от страха, однако кимоно не сняла. Спокойно встав, она огляделась по сторонам, а потом покрутилась у зеркала, — как Юми.
— Какое тяжёлое! Я не умею держаться как ты. Мне оно не идёт…
— Идёт! Ты в нём такая красавица! А знаешь, на тебе оно смотрится лучше, чем на молодой госпоже…
— В самом деле? — недоверчиво протянула Суга, однако явно была польщена. Она поправила воротничок кимоно и пристально уставилась на своё отражение. Алый шёлк озарил розовым отсветом её белые щёки, придав лицу непривычную живость. Она была похожа на куклу с картины «осиэ».
