Среди приглашенных женщин, сидящих в переднем ряду, две нам знакомы — это мать и бабушка, которых мы встречали у источника, дочь Люция тоже с ними. Никакого страха или путаницы в мыслях нельзя больше заметить в ее выразительных голубых глазах. Тихо и набожно сидит она среди гостей. Как гроза в ту ночь, буря в ее душе улеглась. Кристиан, место которого было по другую сторону, среди мужчин, сразу узнал ее; она же, напротив, смотрела на него, как на незнакомого, и звонким голосом пела псалом.
Жених и невеста подошли к алтарю, их свита остановилась позади. Две паши знакомые шептались:
— Следи внимательно за женихом и невестой, кто первым пошевельнется, тот раньше и умрет.
— Смотри, она шевельнулась!
— А я слыхала другую примету, — сказала младшая. — И в ту я больше верю. Она всегда сбывалась. Угадать, кто раньше умрет, можно по имени жениха и невесты. Надо подсчитать буквы и сказать: «Адам умирает! Ева умирает!» — это то же самое, что сказать: он умирает, она умирает; у кого имя длиннее, тот умрет первым. Но ее зовут Мария, это пять букв, если писать через одно «р», а его «Петер», тоже пять букв, получается десять — четное число, а при четном числе первой умирает Ева.
— Его зовут Пер, а не Петер, — поправила старшая.
— Но как его нарекли при крещении? — спросила вторая. — Если Пер, он умрет первым, а если Петер, то она, и это совпадает с тем, что она первая шевельнулась.
Их прервала небольшая стычка, которая, хоть if проходила в полном молчании, нарушила молитвенное благоговение. Сын жениха Нильс, двенадцатилетний парень с плоским злобным лицом, весьма недружелюбно оттолкнул в сторону своего новоиспеченного брата Кристиана, чтобы самому протиснуться вперед. Тот неохотно отступил, обе женщины нахмурились, безмолвно призывая к тишине, и Кристиан смущенно опустил глаза на свои ослепительно белые чулки, но в этот самый миг Нильс наступил ему на ногу своим намазанным ваксой башмаком, да так, что у Кристиана на глазах выступили слезы. Люция осуждающе посмотрела на Нильса.
Венчание было закончено. Как в день Страшного суда вострубили трубы в притворе. Жених поспешил уехать, ему не терпелось попасть домой. Там в сенях выстроились музыканты. Тут же молодожены встречали гостей, и каждый клал на стоявшую перед ними тарелку свой свадебный подарок; тот, кто дарил ассигнацию покрупнее, не забывал ее расправить, чтобы, когда у него самого или у его родни будет свадьба, сегодняшний хозяин дома не остался в долгу. Потом ели, пели псалмы, и распорядители в танце привели новобрачную в объятия мужа.
Люция, хоть и была немного постарше Кристиана, уделяла все свое внимание только ему; они танцевали и прогуливались вместе, а все вокруг называли ее красивой учительской дочкой.
На второй день праздника они сидели в саду, где цвели крупные гвоздики, и девочка рассказывала Кристиану про своего двоюродного деда Петера Вика, которого называла дядюшкой, — у него был чудесный корабль, он носил имя «Люция», то есть был ее тезкой. «Люция» плавала по морю в Германию и в Копенгаген.
Ах, дядюшка такой добрый и веселый; один раз каждым летом корабль заходил в Свеннборг, и дядюшка навещал их; он подарил ей книгу о терпеливой Елене, которая, как говорилось в книге, была «очень забавна, но подавала дурной пример». Тогда Кристиан принес свою книгу про Лиса, подаренную ему крестным. Они вместе рассматривали гравюры, Люция читала заголовки, и дети хорошо понимали, как Лис обманул медведя и других зверей.
Но тут появился Нильс. Он тихонько подкрался сзади, пинком вышиб книгу у них из рук и послал ее высоко в воздух, откуда она упала в кусты крыжовника. Кристиан заплакал, а Люция стала бранить Нильса и сказала ему, что он, как Лис в книге, злое животное.
Парень обратил к пей свое плоское лицо.
— Полоумная Люция, — был весь его ответ.
Румянец сбежал со щек девочки. Нильс глубоко задел ее, намекнув на ее прежнее жалкое состояние, от которого теперь не осталось и следа. Она обиженно взглянула на него и ушла в дом, где царило веселье.
На третий день праздника Люция и Кристиан танцевали, и Нильс был вместе с ними в хороводе. Детские ссоры не длятся дольше одного дня. Гости прощались с хозяевами, произнося вошедшее в обычай присловье: «Вот и веселью конец!»
Ни для кого эти слова не были столь пророческими, как для Кристиана. В первые педели новый дом, сад и поля немного разнообразили жизнь и развлекали, но он не чувствовал себя дома, как в Свеннборге. Отчиму не правилось, когда он играл на скрипке, и поэтому Мария повесила инструмент высоко над дверью, откуда его не так просто было достать. Нильс презирал городского мальчика, который боялся скотины, не отличал быка от коровы и не мог усидеть на спине у спокойной старой клячи, когда она шла на водопой. Ухмыляясь, он рассказывал об этом отцу и работникам, и те обидно для Кристиана смеялись. Единственное, в чем оба мальчика сходились, была книга с картинками. Животные интересовали Нильса, но он считал большим недостатком, что они черно-белые. Так что вовсе не по злобе он однажды в отсутствие Кристиана вытащил книгу и, уверенный, что делает как лучше, раскрасил все гравюры пронзительно-яркими красными и желтыми красками. Ведь и раньше отец и работники говорили ему, что у пего есть способности к рисованию. На всех воротах и дверях красовались его наброски людей и животных, но при всем внешнем сходстве было в них что-то глупое и даже непристойное. Несколькими штрихами и добавлениями Нильс придал такой же характер гравюрам в книге о Лисе и сам посмеялся, довольный своей изобретательностью.
— А что я тебе сейчас покажу! — сказал он Кристиану, когда тот пришел. — Вот теперь книга — просто загляденье!
— Ты испортил всю книгу! — воскликнул Кристиан и так огорчился, что в нем вспыхнул неистовый гнев, вообще-то чуждый его природе. Он кинулся на Нильса с кулаками, но тот мгновенно сбил его с йог.
— Обоих бы вас выпороть как следует, — сказала подоспевшая Мария. — Нильса я не трону, но ты мой родной сын, тебя я имею право наказать.
И Кристиана наказали за двоих.
Отец тоже считал, что книга стала гораздо лучше, и пошлые добавления ему понравились: «Этот парень, черт его подери, понимает, что к чему».
Предоставленный самому себе и своим мыслям, Кристиан, никому не нужный, бродил по округе. День ото дня он становился все более тихим и замкнутым. Правда, иногда мать бурно выражала ему свою любовь, особенно если в доме что-то было ей сильно не по душе или если она слышала, как мужнина родня бранила ее за то, что она ничего не принесла в хозяйство. Тогда она решалась дать сыну скрипку, и он играл пьесы из нотной тетради — сокровища, которое берег больше всего на свете; и все же он его не сберег.
Однажды над домом взвился чудесный бумажный змей, Нильс смастерил его из старых газет и нотной тетради, которая для него не представляла никакой ценности. Змей взлетел высоко в воздух: мальчишки не смогли удержать его, полет становился все быстрее, и змей исчез над торфяным болотом.
Наступила зима… и прошла. И вот уже снова лето. Настал черед Кристиана тоже приносить пользу в хозяйстве. На лугу, там, где ручей бежал среди ольховника, он по очереди с Нильсом пас гусей; надо сказать, что делал он это охотно: ему нравилось уединение. На большом пне, рядом с тем местом, где ручей образовывал небольшую тихую заводь — ее можно было назвать прудом, — в тени больших кустов, сидел он, погруженный в мечтания, и смотрел на небо, отраженное в воде. Там, внизу, плыли облака, принимавшие разные образы, летали птицы с распростертыми крылышками, как раз на такой же глубине, на какой высоте они парили над поверхностью воды. Деревья, растущие вокруг, виделись ему кронами вниз, корнями вверх. Так же вверх тормашками отражался он сам; теперь он понимал, как все выглядит по другую сторону земли. Пузырьки, там и сям поднимавшиеся из воды, он называл своими водяными падающими звездами. Сама поверхность воды была для него океаном; стрекозы, проносившиеся над нею, — пиратами. Ну и мчались же они! По сравнению с ними водяные растения становились огромными, как деревья в тропическом лесу. Ряска была зелеными плавучими островами, а проплывавшая лягушка — чудовищем вроде тех, о которых рассказывалось в «Тысяче и одной ночи». Там, где сидел Кристиан, вода плескалась у самых пней и заходила под торчащие корни; в этих углублениях было мрачно и таинственно; ни один рыбак не воображает себе большего, проплывая мимо гротов в скалах у Капри, чем Кристиан при виде черных пещер между корнями и кусками дерна, которые нависали над водой, не касаясь ее. Ударом палки мальчик мог привести в волнение целый океан, и он видел длинные океанские волны, отливы и приливы, при которых углубления на берегу скрывались или, наоборот, увеличивались. Он думал, что крестьянские дети знают то же самое, что знал он из рассказов отца или крестного, думал, что они видят в воде и окружающей зелени то же, что видит он; и он говорил с ними об этом, как о чем-то реальном. Они ничего не понимали, слушали его с удивлением и любопытством: то ли он был умнее их, то ли просто помешанный.
