— Ну конечно, он помешанный, — сказал Нильс.
И все поверили ему.
Мальчишки будто только и ждали этого сигнала, чтобы наброситься всем скопом на Кристиана. Один привязал зеленой вязкой берестой длинную ветку вербы сзади к его шейному платку, другие кололи его гвоздями, а Нильс свистел и кричал: «Да здравствует помешанный Кристиан!»
В отчаянии мальчик, как затравленный зверек, пустился наутек через поле, а все остальные с криком бежали за ним и бросали в него шапками и деревянными башмаками. Он добежал до сада, перепрыгнул через канаву; крестьянские мальчишки преследовали его по пятам, и он закричал, призывая на помощь мать. Мария была в саду. Кристиан подбежал к ней, а Нильс и другие мальчишки оставались по ту сторону канавы.
— Ну что у тебя опять случилось? — спросила Мария. — Ты не можешь играть с ними? Сейчас я тебя научу!
Он убежал в дом, чтобы не слушать, как мальчишки насмехались над ним.
Однажды Кристиан гулял один в поле и придумал такую игру: складывал цветы и листья таким образом, что получалось нечто вроде человеческих фигурок. Маленький листик щавеля был пышной блузкой дамы, длинные красные цветы — руками, дикая роза — лицом; у мужчин же ноги и руки были из остей, а зеленые куртки — из подорожника. Да, на это стоило посмотреть! он поставил их всех вокруг дерева и стал любоваться своей чудесной компанией.
За этой игрой его застала мудрая женщина из Кверндрупа, та самая, что была его пророчицей и излечила его, — она пришла сюда собирать трифоль и нарезать дягиля.
— Ай, что это такое ты сотворил? — спросила она, взглянув на кукол. — Это же привидения! Они совсем как люди, но дать им душу ты не смог. Что ты скажешь в Судный день, когда придется отвечать за то, что по твоей милости они стали телами без души?
Женщина покачала головой и покинула его; но ее слова: «Они потребуют от тебя, чтобы ты дал им душу» глубоко запали в его воображение.
Чем дольше он смотрел на своих кукол, тем ему становилось страшнее; не осмелившись разодрать их на части, он поднял кусок дерна, выкопал яму, положил их всех туда и прикрыл дерном. Теперь они были похоронены. Но всю ночь видел их во сне, ему казалось, что маленькие цветочные мужчины и женщины окружают его постель, забираются на нее и говорят: «Ты должен дать нам душу». Сон казался ему явью, но он не смел никому в этом признаться. На следующий день Кристиан пошел к тому куску дерна и поднял его. Цветы завяли и свернулись, он вынул их, расправил, насколько это получилось, положил на большой лист щавеля, прочитал над ними «Отче наш» и пустил вниз по ручью, чтобы зеленый корабль смерти никогда не смог вернуться.
А л ь р и к.
Ты здесь! Какая радость!
Э д м у н д.
Найдется ль море,
Чьих вод достанет смыть вину, гнетущую меня?
Никандер
Над благородными или одаренными людьми часто насмехаются потому, что окружающие не в состоянии понять своеобразие человека или преобладание в нем добра. Осел нередко топчет самый красивый цветок, человек — сердце своего собрата.
Ты, чьи глаза пробегают по этим страницам, был ли ты когда-нибудь по-настоящему одинок? Знаешь ли ты, каково это — не иметь человека, к которому ты мог бы прислониться сердцем? Ни друга, пи брата — одиночество средь толпы… Если да, то ты поймешь, какой побег пророс в душе Кристиана, — побег, чей горький запах старит, придает зрелость мыслям, а из рун мудрости, которые он прочерчивает в нашем сердце, сочится кровь.
Сначала детская фантазия мальчика находила утешение в скрипке, но отчим решил, что из-за скрипки он становится нытиком, и ее продали за несколько марок деревенскому музыканту.
— Теперь наконец прекратятся вечные разговоры про эту скрипку, — сказала Мария.
Кристиан, не говоря ни слова, прокрался на гумно, лег на сено и плакал до тех пор, пока сон не коснулся его утешительным поцелуем; мальчику снились минувшие дни, когда отец рассказывал о дальних странах, а крестный предрекал, что скрипка будет розой в его руке и принесет ему счастье.
А наяву все было не так, как в этом прекрасном сие, да и во всех других, что он видел потом. Пришла осень, на дворе стало так же неуютно, как дома.
— Вечно он хнычет, этот парень, — сказала Мария. — Ну в точности его отец. Однако никто не может меня упрекнуть, что я балую его.
Желая быть хорошей мачехой, она стала выказывать меньше любви своему родному дитяти.
— Вот так история, — сказал однажды ее благоверный, возвратившись из Свеннборга. — Норвежца, того, что жил на Хульгаде и был не разлей вода с твоим первым мужем, посадили в тюрьму. Он признался в страшном преступлении. Много лет назад в Норвегии он убил женщину, да и здесь в Свеннборге — ты помнишь дочь еврея Сару, мать маленькой Наоми, или как бишь там ее кличут, той, что теперь залетела так высоко, — выходит Саре он тоже помог уйти в лучший мир.
— Страсть какая! — воскликнула Мария.
— Да, сидит как миленький в кандалах. А самое интересное — как все это вышло наружу. Он тяжело заболел, врач сказал, что ему не выжить, норвежец ему поверил, захотел облегчить душу и исповедался в содеянных грехах; но с этой самой минуты он пошел на поправку, здоровье вернулось к нему, и он прямо из постели больного попал на тюремные нары. Помилования ему не будет. он совершил два убийства, и к тому же промышлял контрабандой, то-то он и ездил все время на Торсенг.
— О да, — вздохнула Мария. — По нему было видно и по речам его слышно, что в нем сидит сам дьявол. Я и сейчас вздрагиваю, как вспомню, какие речи он вел прошлым Рождеством. А скрипка его звучала, как голос Каина. Слушать ее было омерзительно.
Она так хорошо помнила все это, что дрожала всем телом.
Ужин был на столе, Нильс пришел, а Кристиана никак не могли найти. Его ждали, его искали, но он как сквозь землю провалился. Было уже около одиннадцати.
— Проголодается — придет, — сказал отец.
— Я его мать, — сказала Мария. — Я лучше всех знаю, как дорог он моему сердцу. Найти я его должна, но за свои фокусы он заплатит.
Однако найти его не удалось.
Послеполуденные часы Кристиан провел в своем любимом местечке у ручья. Ветер закручивал вихрями палую листву, солнечные лучи были неяркими и холодными. Перелетные птицы улетели уже несколько дней назад, поэтому мальчик очень удивился, увидев совсем рядом с собой припозднившегося аиста, — может, он был в неволе, а стая тем временем улетела, потом он вырвался на свободу, и теперь ему предстояло одиноким пилигримом проделать долгий путь по воздушной пустыне к далекому югу.
Птица прыгала вокруг Кристиана — казалось, она совсем не боится его — и поглядывала на мальчика своими умными глазами. Кристиан вспомнил о гнезде на крыше дома еврея, ему подумалось, что это тот самый аист, и дорогие сердцу воспоминания детства нахлынули на него. В голове промелькнули рассказы отца об этих удивительных птицах; но стоило ему попытаться подойти поближе, как аист отлетал на несколько шагов. «Ах, если бы можно было забраться аисту под крыло и улететь с ним в далекие края!» — часто говаривал отец, и никогда еще подобное чувство с такой силой не охватывало его сына, как в эту минуту. «Улетать хотя бы в Свеннборг к крестному», — подумал он, пересек, замечтавшись, поле и луг, и тут аист гордо взмыл в вышину и полетел над лесом, а Кристиан, счастливый, каким давно уже себя не чувствовал, зашагал по дороге, ведущей в Свеннборг.
Лишь когда стемнело и мальчику захотелось есть, он вспомнил о доме и испугался, что так долго отсутствовал и что бросил гусей в поле. Будет уже совсем поздно, когда он вернется к матери и отчиму, и что они скажут? Кристиан остановился и заплакал: наверняка будут бить, а все из-за аиста.
Мальчик поручил себя Божьей воле и не стал поворачивать назад.
Становилось все темнее, вскоре не стало видно ни зги; тогда он взобрался на вал, внезапно выросший перед ним, прижался головой к стволу вербы, прочитал «Отче наш» и остался сидеть под деревом.
Вообще-то было часов девять вечера, никак не позднее. Кристиану показалось, что далеко-далеко между деревьями мелькает яркий свет; он слышал музыку, чудесные, нежные звуки долетали до его ушей, и он ловил их с таким благоговением, с каким блаженные души будут внимать гармоничным созвучиям на небесах. Норой ему казалось, что музыка льется из крон деревьев, порой — что из облаков на небе. А может быть, правду говорит предание, что лебеди поют, но только так высоко в небесах, что люди не могут их слышать? Может, сейчас их песни дошли до человеческого слуха? Облака заблестели, посветлело, все стало видно; всходила луна на ущербе, и ее неяркое сияние вызывало из тьмы кусты и деревья.
Кристиан забрел к усадьбе Глоруп и сидел на валу, ограждающем старинный парк. Музыка, которую он слышал, доносилась из главного здания, оттуда же исходил свет. Кристиана непреодолимо потянуло подойти ближе; он соскользнул вниз между кустами и очутился в парке.
