Баоцину поневоле приходилось все это терпеть. Он понимал, что не в состоянии наполнить эту бездонную бочку, однако переживал за них. Но члены семьи Тан никогда не знали меры. Они даже хотели получить аванс из условной оплаты будущих выступлений Циньчжу, с чем он не соглашался. И ничто не могло их образумить.
В тот день, когда семейство Фан переезжало на новую квартиру, чуть не произошел скандал. Только рассвело, явился Тан Сые, подобный хорьку, который пришел поздравить курицу с Новым годом. Лицо его было сердитым, а уголки рта от дурного настроения опущены вниз.
Он без обиняков стал тут же выговаривать Баоцину, что все семейство Тан не считает его человеком серьезным и что он пристроил уютненько только своих домочадцев. Семья Тан – его старые друзья, всегда были беспредельно преданы ему, а он не понимает доброго к себе отношения.
– Послушайте, – сказал он Баоцину в осуждение, – вы должны нам помочь. Найдите выход! Вы должны были подыскать нам уютное гнездышко. А вместо этого подыскали его себе.
Баоцин согласился помочь им подыскать жилье, но не дал никаких гарантий. Обещать не сложно, но он не собирался этого делать. Пообещать людям и не выполнить свое обещание – значит пойти против собственной совести. Семья Тан без конца в чем-нибудь его обвиняла. Тан Сые бурчал что-то не переставая, а Баоцин спокойно его слушал, кивал головой и улыбался.
Тетушка Тан тоже выходила в свет. Каждый день она с трудом поднималась на второй этаж, чтобы навестить свою хорошую подружку тетушку Фан. Происходило это всегда одинаково. Сначала она с улыбкой во все лицо входила в гостиную и задыхаясь произносила:
– Наконец-то добралась. Я прошла весь этот путь пешком специально, чтобы повидать вас. Я про себя думала: что там ни говори, а мы в этой дыре все же люди со стороны и должны держаться ближе друг к другу, У меня только одни друзья – это вы. Если не повидаю вас хоть денек, я просто не нахожу себе места. Вспомнила, что сегодня еще не видела вас, и просто душа рвется на части.
После этого она выбирала самое широкое кресло, втискивала в него свой просторный зад и уж потом начинала бубнить.
– Ваш талантливый хозяин подыскал нам жилье? – спрашивала она. – Нашел или нет? Вы должны его поторопить. Некому нам помочь, мы до сих пор живем в гостинице, а плата ужасно высокая. Мы просто дальше так не протянем.
Как садилась, так на несколько часов. Подают чай – пьет, подают еду – ест.
В гостях бывали и другие: полицейский, шпик, бандит и несколько богатых молодых господ. Они приходили поглядеть на Сюлянь и сидели еще дольше, чем тетушка Тан. Баоцин, конечно же, должен был их угощать: нести чай, арбузные семечки, – сидеть с ними и вести разговоры.
Они нередко являлись так рано, что Сюлянь еще не успевала встать с постели. Сядут в гостиной, и все поглядывают на пестрый полог, которым была прикрыта дверь в ее комнату. Баоцин знал, чего им было надо, но выгнать боялся. Будь он с ними покруче, во время представления могла прийти целая орава хулиганов и устроить погром: разбить несколько чайников и чашек, пару раз выстрелить в электрические лампочки, чтобы насолить ему. Разок вот так поскандалят, и можно считать, что предприятию конец.
Хуже было то, что среди молодых людей, которые •приходили спозаранок, был и начальник участка. Он был приятной наружности, но когда начинал смеяться, тут же выявлялись все его босяцкие замашки; к тому же он был большим охотником до женщин. Он приходил, плюхался тут же на стул и, держа во рту зубочистку, впивался взглядом в дверь комнаты. Однажды было так, что один из самых распущенных юнцов встал и без всяких слов вошел в спальню Сюлянь, когда та еще спала. Остальные пошли за ним.
Баоцин, увидев, что все они уставились на Сюлянь, стал складывать руки в почтении, кланяться, сопровождая это потоком самых вежливых слов. Он стал говорить, что Сюлянь очень устала. Вечером она выступает, а днем должна хорошенько выспаться. Они были недовольны, но вышли и стали дожидаться ее в гостиной. В душе у Баоцин, а все кипело от злости, но он улыбался вместе со всеми, с трудом сдерживая гнев. Вот это и есть человеческая жизнь, это и есть заниматься искусством.
Если бы тетушка Фан его поддержала, замолвила словечко, картина была бы совсем иной. Она по крайней мере могла бы сказать этим подонкам, что Сюлянь всего лишь актриса и не больше. Но она не делала этого нарочно. В отношении Сюлянь у нее были свои расчеты.
Сюлянь чувствовала себя ужасно неловко оттого, что мужчины пялили на нее глаза. Она знала, что у этих людей нет ничего хорошего на уме, и потому не удостаивала нх вниманием. Стоило перешагнуть порог, как перед глазами появлялся весь этот сброд. Она всегда просила, чтобы ее сопровождала Дафэн, но та не соглашалась. Зачем ходить вместе с младшей сестрой, которая была красивее ее. Она понимала, что находившиеся в гостиной мужчины пришли посмотреть на сестру, а ее в упор не замечали. Поэтому Дафэн всегда велела Сюлянь выходить из комнаты одной. И это было вполне объяснимо: сестра, которая невесть откуда взялась, была лишь забавой для мужчин, а она, Дафэн, была девушкой с достоинством.
В конечном счете Сюлянь приходилось выходить одной, как на сцену. Не глядя по сторонам, она проходила через гостиную и оказывалась в комнате матери. Она не осмеливалась даже взглянуть в сторону этих мужчин, зная точно, что стоит ей так поступить, как они тут же ее окружат.
Встать рано и пройти через комнату было для Сюлянь сущим мучением. Она отлично понимала свое положение – девочки без отца и матери, обыкновенной исполнительницы сказов. Самое большое, на что она могла рассчитывать со стороны матери, это на чуть более приветливое к себе отношение. О нежности и ласке не могло быть и речи. Становясь взрослой, она нуждалась в чьей-нибудь ласке и лелеяла надежду, что появится человек, который сможет поддержать ее советом,
Сюлянь взрослела, у нее стала расти грудь, халат уже не мог скрыть мягкие линии ее фигуры. Она нуждалась в человеке, который мог бы защитить ее, утешить, повести за собой. По многим вопросам она собиралась поговорить с тетушкой, но не осмеливалась. Но кто же тогда мог с ней поговорить?
Всякий раз когда Сюлянь, проходя через полную народа гостиную, направлялась к матери, она втайне надеялась встретить ее в добром настроении, но тщетно.
– Пойди поприветствуй своих гостей, дрянь, – говорила она громко и грубо. Сюлянь стояла неподвижно и улыбалась. Ей ничего не оставалось, как вернуться в свою комнату и вспоминать то прекрасное время, когда она была десятилетним несмышленышем. Сюлянь хотелось, чтобы все приметы ее физического созревания исчезли.
Она видела, как мужчины пристают к девушкам, которые исполняют сказы, – трогают их за щеки, щиплют за ноги. Она знала, что некоторые девушки без разрешения родителей убегали с мужчинами. Она знала также, что существуют некоторые способы зарабатывать деньги, но не имела ясного представления, в чем же их суть. И немудрено, что защиту Сюлянь искала у отца. Для нее Баоцин был и отцом и матерью, да еще руководителем труппы и учителем. Если она слышала, что девушка из такой-то семьи убежала с мужчиной или с таким-то мужчиной переспала, она ощущала во всем этом некую таинственность. Если же такие новости сообщались шепотом, ей еще больше хотелось во всем разобраться.
Сюлянь обратила внимание на то, что каждый раз после представления некоторые исполнительницы сказов бывают очень милы с мужчинами и получают от них дорогие подарки. Она спросила Дафэн, почему мужчины хотят их пощупать и дарят им подарки. Сюлянь рассчитывала, что Дафэн – девушка с достоинством, должна знать. Но Дафэн только краснела и молчала. Тогда она спрашивала Циньчжу. Та зарабатывала деньги, путаясь с мужчинами. Но Циньчжу лишь похихикивала и говорила:
– Ты еще маленькая, а дети не должны обо всем расспрашивать.
Оставалось спросить у Баоцина. Задавать такие вопросы отцу было не так-то легко. Когда же она, набравшись храбрости, все же спрашивала, Баоцин начинал краснеть. Ей никогда не приходилось видеть отца в таком неловком положении. Она никогда не забудет, как однажды отец мучительно нахмурил брови, озабоченно почесал руке свою бритую голову и, немного помолчав, сказал:
– Дочка, не спрашивай об этом. Все это очень низко, ты не должна об этом думать.
