— Ну вот! Бедная девочка! Ты очень перепугалась?
— Нет, — говорит Лоранс, — я была так счастлива, что не раздавила велосипедиста.
Она откидывает голову на спинку удобного кожаного кресла. Сейчас она уже не так счастлива, неведомо почему.
— Хочешь чаю?
— Не беспокойся.
— Это займет не больше пяти минут.
Бадминтон, телевизор: когда мы выбрались, уже стемнело; я ехала не быстро. Я ощущала присутствие Жан-Шарля рядом со мной, вспоминала нашу ночь, не отрывая при этом взгляда от дороги. Внезапно, с тропинки направо от меня, в свет фар выскочил рыжий велосипедист. Я резко повернула руль, машина покачнулась и опрокинулась в кювет.
— Ты как?
— В порядке, — сказал Жан-Шарль. — А ты?
— В порядке.
Я выключила контакт. Дверца отворилась.
— Вы ранены?
— Нет.
Группа велосипедистов — мальчики, девочки — окружили машину, лежавшую неподвижно вверх колесами, продолжавшими крутиться; я крикнула рыжему: «Дурак ты этакий!» — но какое облегчение! Я думала, что проехала по его телу. Я бросилась в объятия Жан-Шарля: «Дорогой мой! Здорово нам повезло. Ни царапины!».
Он не улыбался.
— Машина разбита вдребезги.
— Это да, но лучше она, чем ты или я.
Около нас остановились машины; один из мальчиков объяснил:
— Этот идиот ехал не глядя, он бросился под колеса, а эта милая дама свернула влево.
Рыжий бормотал извинения, остальные благодарили меня.
— Он за вас молиться должен!
На краю мокрой дороги рядом с разломанной машиной я ощутила, что во мне вспенивается радость, как шампанское. Я любила этого кретина велосипедиста за то, что не убила его, и его товарищей, улыбавшихся мне, и незнакомых людей, которые предлагали довезти нас до Парижа. Внезапно у меня закружилась голова, и я потеряла сознание.
Она очнулась на заднем сиденье ДС. Но обратный путь она помнила плохо: шок был все же сильный. Жан-Шарль говорил, что придется покупать новую машину, что за разбитую больше двухсот тысяч франков не выручишь; он был недоволен, понятно; труднее было принять то, что он, казалось, сердился на меня. Не моя же это вина, я скорее горжусь тем, как я мягко положила нас в кювет; но в конце концов все мужья убеждены, что как водители они дают сто очков форы женам. Да, я вспоминаю, он был настолько недобросовестен, что вечером, когда я перед тем, как лечь, сказала: «Никто бы из этого не выкрутился, не раздолбав машину», ответил: «Я не нахожу, что это очень изобретательно: наша страховка компенсирует ущерб только третьему лицу».
— Что ж, по-твоему, лучше было бы убить этого типа?
— Ты его не убила бы: сломала бы ему ногу…
— Прекрасно могла убить.
— Ну и поделом ему. Все свидетели стали бы на твою сторону.
Он этого не думал, сказал просто, чтоб мне насолить, так как убежден, что я могла отделаться меньшими расходами. А это неправда.
— Вот чай, специальная смесь, — говорит отец, ставя поднос на стол, заваленный журналами. — Знаешь, о чем я думаю, — говорит он, — интересно, если бы девочки были в машине, сохранился бы у тебя тот же рефлекс?
— Не знаю, — говорит Лоранс.
Она колеблется. Жан-Шарль — это как бы мое другое «я», думает она. Мы солидарны. Я действовала, точно была одна. Но подвергнуть риску моих девочек, чтоб спасти незнакомца, нелепость! А Жан-Шарль? Он занимал место смертника. В конце концов ему есть из-за чего сердиться.
Отец возобновляет разговор:
— Вчера, когда дети были со мной, я бы скорее смел с лица земли целый пансион, чем пошел на малейший риск.
— А уж до чего они были довольны! — говорит Лоранс. — Ты задал им королевский пир.
— А! Я отвез их в один из маленьких ресторанов, где еще подают настоящие сливки, цыплят, которые откормлены хорошим зерном, настоящие яйца. Ты знаешь, что в США курам дают водоросли и что в яйца приходится впрыскивать специальное химическое вещество, чтобы придать им вкус яйца?
— Это меня не удивляет. Доминика привезла мне из Нью-Йорка шоколад с химическим ароматом шоколада.
Они смеются. Подумать только, что я не провела с ним ни одного уик-энда в жизни! Он подает чай в разрознен ных чашках. Старая керосиновая лампа, переделанная в электрическую, освещает стол, на котором раскрыт том «Плеяды». Ему не приходится терзать свое воображение, чтобы развлечься.
— У Луизы забавный ум, — говорит он. — Но похожа на тебя Катрин. В ее возрасте ты была так же серьезна.
— Да, я была на нее похожа, — говорит Лоранс (Будет ли она похожа на меня?)
— Я нахожу, что у нее очень развилось воображение.
— Можешь себе представить, Марта меня увещевает: я обязана повести ее к первому причастию!
— Она мечтает всех нас обратить. Она не проповедует, но ставит себя в пример. Всем своим видом она говорит: посмотрите, как вера преображает женщину, какую внутреннюю красоту она дает. Бедняжка, не так-то легко выявить наружу внутреннюю красоту.
— Ты злой.
— Да нет, она славная девочка. Доминика и ты, вы обе сделали блестящую карьеру; существование матери семейства так тускло, вот она и поставила на святость.
— К тому же иметь Юбера единственным свидетелем твоей жизни явно недостаточно.
— Кто был в Февроле?
— Жильбер Мортье, Дюфрены, Тирион и его жена.
— Она принимает этого подлеца! Помнишь, он приходил к нам — говорит без умолку, а за душой ничего. Не хвалясь, скажу, что начинал лучше его. Вся его карьера построена на грязных интригах и саморекламе. И Доминика хотела, чтоб я стал таким!
— Ты не мог.
— Я мог бы, если б совершил те же гнусности, что он.
— Именно это я и хочу сказать.
Доминика ничего не поняла. «Он предпочел роль посредственности». Нет. Жизнь без компромиссов, время, высвобожденное для раздумий, наслаждения культурой, вместо суетливого существования людей маминого круга; да и я живу не лучше.
— Твоя мать процветает по-прежнему?
Лоранс колеблется.
— У нее неладно с Жильбером Мортье. Я полагаю, что он собирается ее оставить.
— Вот уж полная неожиданность для нее! Она умнее мисс Планеты и на вид приятней госпожи Рузвельт: это дает ей основание считать себя выше всех женщин.
— Сейчас она очень несчастна, — Лоранс приняла резкость отца, но ей жаль мать. — Знаешь, я думала над тем, что ты мне говорил о несчастье. И все же оно существует. Ты остаешься самим собой в любой ситуации, но это не каждому дано.
— То, что доступно мне, доступно любому. Я не исключение.
— А я думаю, что исключение, — нежно говорит Лоранс. — Например, одиночество, мало кого оно не тяготит.
— Потому что люди не отдаются ему всей душой. Самые большие радости были мне дарованы одиночеством.
— Ты в самом деле доволен своей жизнью?
— Я никогда не совершил ничего, в чем мог бы себя упрекнуть.
— Тебе повезло.
— А ты своей недовольна?
— Довольна! Но я себя во многом упрекаю: слишком мало занимаюсь дочками; слишком мало бываю с тобой.
— У тебя дом и работа.
— Да, но все же…
Не будь Люсьена, у меня оставалось бы больше времени; я чаше видела бы папу и могла бы, как он, читать, размышлять. Моя жизнь чересчур загромождена.
— Ты видишь, мне уже надо ехать. — Она поднимается. — Твоя специальная смесь восхитительна.
— Скажи, ты уверена, что не получила внутренних контузий? Ты должна пойти к врачу.
— Нет, нет, я себя чувствую отлично.
— Что вы будете делать без машины? Хочешь взять мою?
— Я не хочу лишать тебя машины.
— Какое же это лишение! Я так редко ею пользуюсь. Мне больше по вкусу пешие прогулки.
Как это на него похоже, думает она взволнованно, садясь за руль. Ни на чей счет он не обольщается, и не приведи бог попасть ему на зуб, но он чуток, внимателен, всегда готов помочь. Она еще ощущает вокруг себя теплый полумрак его квартиры. Расчистить жизнь от всего лишнего. Я должна избавиться от Люсьена.
Сегодня же вечером, решила она. Она сказала, что встретится с Моной; Жан-Шарль поверил, он всегда ей верит, ему не хватает воображения. Сам он, безусловно, не изменяет ей, и ревновать ему и в голову не приходит.
— Тут красиво, ты не находишь?
— Очень красиво, — говорит она.
Они провели час у Люсьена, а потом она настояла на том, чтоб пойти куда-нибудь. Ей казалось, что в общественном месте легче объясниться, чем в интимной обстановке. Он повел ее в элегантное кабаре в стиле девятисотых годов: приглушенный свет, зеркала, зеленые растения, укромные уголки с диванами. Ей могло бы прийти в голову такое обрамление для фильма-рекламы какой-нибудь марки шампанского или выдержанного коньяка. Вот один из недостатков ее профессии: она слишком хорошо знает, как делаются декорации, под ее взглядом они распадаются на составные части.
— Что ты будешь пить? У них замечательное виски.
