— Нет! — вскричала она. — Не надо!
— Дорогая, — сообщил мой племянник, — обман греховен.
— Хорошо, иди, только не сегодня!
— Почему?
— Папа очень сердится. Епископ ругает его в письме за лишние вышивки на ризах. Сегодня папа сказал, что Слон не имеет права говорить с ним в таком тоне. Они вместе учились.
— А завтра, — взволновался Августин, — епископ приедет сюда, на конфирмацию!
— Вот именно. Я очень боюсь, что они повздорят. Какая жалость, что у папы — этот епископ! Папа все время вспоминает, как дал ему в глаз, потому что тот налил ему чернил за шиворот. Значит, сегодня не пойдешь?
— Не пойду, — заверил Августин,
— И подержишь ноги в горчице? Трава такая мокрая…
— Подержу, подержу.
— Ты такой хрупкий.
— Да…
— Надо бы попринимать тонизирующее средство.
— Может, и надо бы… Спокойной ночи, дорогая.
Джейн скользнула в дом, Августин пошел в свою комнату, которую снимал на Главной улице, и, войдя, сразу увидел посылку. Рядом лежало письмо. Он рассеянно его открыл.
«Дорогой Августин!»
Он посмотрел на подпись. Писала тетя Анджела, жена моего брата Уилфрида. Если вы помните историю о том, как они поженились, вам известно, что Уилфрид — знаменитый химик, который, среди прочего, создал крем «Жгучий цыган» и лосьон «Горный снег».
«Дорогой Августин! (писала Анджела Маллинер). Последнее время я много о тебе думаю, никак не могу забыть, какой ты был слабенький, когда мы виделись. Вероятно, тебе не хватает витаминов. Прошу тебя, следи за здоровьем!
Мне все казалось, что тебе надо попринимать тонизирующее средство. По счастливой случайности, Уилфрид как раз изобрел одно, называется «Эй, смелей!», умножает кровяные шарики. Это — пробный флакон, я взяла его из лаборатории. Принимай его, дорогой, именно он тебе и нужен.
Любящая тетя Анджела.
P.S. Столовую ложку на ночь и с утра».
Августин не был суеверен, но совпадение его потрясло. Только Джейн заговорила о средстве — и вот оно, пожалуйста. Поневоле усмотришь тут смысл. Он встряхнул бутылку, откупорил, налил полную ложку — и выпил, закрыв глаза.
К счастью, снадобье было приятным на вкус, хотя и резковатым, словно херес, в котором вымачивали старую подошву. Августин почитал богословский трактат и лег в постель.
Как только нога его скользнула между простыней и одеялом, он обнаружил, что миссис Уордл, его хозяйка, забыла положить грелку.
— Ну что же это такое! — сказал он в глубокой обиде, ибо сотни раз говорил, что ноги у него мерзнут. Выскочив из постели, он кинулся на лестницу, взывая:
— Миссис Уордл! Ответа не было.
— Миссис Уордл! — завопил он так, что затряслись окна. Послышалось шарканье, сварливый голос спросил:
— Ну, что там еще? Августин трубно фыркнул.
— Что?! — взревел он. — А вот что! Сколько раз говорить? Опять забыли грелку!
Миссис Уордл удивилась.
— Я не привыкла… — начала она.
— Мол-чать! — заорал Августин. — Меньше слов, больше грелок! Живей, живей, а то съеду! Комнат много, вы не одна. Эй, живо!
— Сейчас, мистер Маллинер. Сейчас, сейчас, сейчас. Я мигом.
— Поживей! Ну, ну, ну! Проворнее!
— Сию минуточку, мистер Маллинер…
Через час, перед самым сном, Августин подумал: не был ли он грубоват со своей хозяйкой? Не допустил ли он… как бы тут сказать… неучтивости? Да, печально решил он, что-то такое было. Он зажег свечу, взял дневник и написал:
«Кроткие наследуют землю. Достаточно ли я кроток? Сегодня, укоряя хозяйку, которая не дала мне грелку, я был несколько резок. Искушение — сильное, но все же я виноват, ибо дал волю страстям. На будущее: сдерживать такие порывы».
Но, когда он проснулся, чувства были иные. Он принял «Эй, смелей!» и, заглянув в дневник, едва поверил, что сам это написал. «Резок»? Ну, конечно. А как еще обращаться с безмолвными особами, которые не дают тебе грелку?
Он густо зачеркнул эту запись и написал сбоку: «Чушь! Так ей и надо, старой дуре».
После чего пошел завтракать.
Чувствовал он себя превосходно. Дядя Уилфрид не ошибся, лекарство действовало на эти шарики. До сих пор Августин о них не знал, но теперь, поджидая яичницу, явственно ощущал, что они просто пляшут. Видимо, они собирались стайками и веселились вовсю.
Он еще пел, когда миссис Уордл принесла завтрак.
— Что это такое? — грозно спросил он.
— Яишенка, мистер Маллинер. Хорошая.
— В каком смысле? Быть может, она добра; быть может, она учтива; но есть ее нельзя. Идите в кухню и попытайтесь снова. В кухню, не в крематорий! Жарить — одно, сжигать — другое, любезная. Уловили разницу? Не уловите — съеду, у вас и так слишком дорого.
Радость бытия, с которою он начал день, не уменьшалась, а, скорее, росла. Августин так взбодрился, что, против обычая, взял шляпу, надел ее набекрень и пошел пройтись по лугам.
На обратном пути, совсем уж расцветший, он увидел зрелище, редкое в сельской местности, — бегущего епископа. В таких местечках вообще редко видят епископов, но если уж увидят, то в карете или на чинной прогулке. Этот несся, как лошадь на скачках, и Августин залюбовался им.
Епископ, большой и толстый, отличался, казалось бы, солидностью, а не прытью — но бежал хорошо. Мелькая гетрами, промчался он мимо Августина и вдруг, доказывая свою многогранность, взлетел на дерево. Племянник мой догадался, что побудила его к этому лохматая пятнистая собака, подбежавшая к дереву сразу после него.
Августин подошел к ним.
— Не поладили с бессловесным другом? — осведомился он. Епископ посмотрел вниз со своего насеста.
— Молодой человек, — сказал он, — спасите меня!
— Рад служить, — откликнулся Августин.
Прежде он боялся собак, теперь — не колебался. С несказанной быстротой схватив камень, он швырнул его и крякнул от радости, угодив в цель. Собака, сообразив, что к чему, ускакала со скоростью 45 миль в час, а епископ, осторожно спустившись, схватил руку Августина:
— Вы меня спасли!
— Ладно, чего там! Мы, клирики, должны помогать друг другу.
— Я думал, она меня вот-вот схватит.
— Да, собачка могучая. Как говорится, грубая сила. Суровый песик.
Епископ кивнул.
— Зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, 34, 7. Не могли бы вы мне сказать, где тут живет викарий? Боюсь, я сбился с пути.
— Я провожу вас.
— Спасибо. Лучше бы вам не заходить, у нас со старым Пирогом серьезная беседа… то есть с преподобным Стенли Брендоном.
— А у меня — с его дочерью. Побуду в саду.
— Вы — замечательный человек, — сказал епископ, когда они двинулись в путь. — Наверное, его помощник?
— Пока — да, — отвечал Августин, хлопая спутника по плечу, — но подождите, что будет! Подождите, сами увидите.
— Да, конечно. Вы пойдете далеко, так сказать — доберетесь до вершин.
— Как вы в недавнем прошлом? Ха-ха!
— Ха-ха! — поддержал его епископ. — Ну и пройдоха вы, однако!
И он ткнул Августина в бок.
— Ха-ха-ха! — сказал Августин и хлопнул его по спине.
— Кроме шуток, — промолвил епископ, когда они вошли в сад, — я послежу за тем, чтобы вы получили все, чего достойны. Поверьте, дорогой мой, я в жизни своей не видел такого ловкого удара. Слова мои я взвесил, я вообще человек прямой.
— Велика истина и сильнее всего, — сказал Августин. — Вторая книга Ездры, 4,41.
И пошел к лавровым кустам, где обычно встречался с Джейн. А епископ, подойдя к двери, позвонил в звонок.
Хотя они не договорились о свидании, Августин удивлялся, что Джейн все нет. Он не знал, что отец поручил ей развлекать жену епископа, показывая этой достойной даме местные виды. Прождав четверть часа, он решил было уйти, но тут до него донесся звук сердитых голосов. Видимо, они долетали из комнаты, выходившей в сад.
Легко пробежав по лужайке, Августин приблизился к дому. Окно, доходившее до пола, было открыто.
