«А почему бы мне и не хотеть этого? - подумала она, точно возражая кому-то. - Почему бы?.. Как я могу утверждать, что не испытываю удовольствия от того, что этот юноша идет так близко, касаясь меня плечом, и произносит слова, в правдивости которых я не сомневаюсь ни секунды? Зачем же обманывать себя? Мне нравится это. И я хочу, да, да, хочу, чтобы он снова заговорил, чтобы слова, срывающиеся, как пламя, с его губ, снова захватили меня, ослепили и оглушили. Я снова хочу потерять ощущение реальности» .
Ее вновь охватило уже испытанное накануне лихорадочное волнение, задрожал подбородок, она готова была расплакаться неизвестно почему. Чтобы совладать с собой, она спросила:
- Что вы делали ночью?
- Я многое должен рассказать вам. Но куда мы идем?
- Не знаю, - нерешительно ответила Маджиде. И вдруг добавила, сама удивляясь и пугаясь смелости своих желаний: - Я не взяла с собой нот и, пожалуй, не пойду сегодня в консерваторию…
Омер высвободил руку, перешел на правую сторону и сам взял Маджиде под руку. Не успели они сделать и несколько шагов, как Омер вдруг засунул руки в карманы: ему почему-то стало казаться смешным вести под руку девушку.
Когда они вышли на площадь Беязид, он остановился.
- Давайте пойдем к морю. Побродим… Сегодня не хочется никого видеть, хочется смотреть только в бескрайнюю, бесконечную даль… И еще на тебя!
«А ведь вчера я не был так холоден, - тут же подумал он, - и не вел себя так глупо. Что со мной?»
- Когда же мы перейдем на «ты»? - неожиданно спросил он, обернувшись к своей спутнице.
- Когда хотите! Омер расхохотался:
- Вот видите, у вас язык не поворачивается сказать мне «ты». Хорошо, подождите, пока это придет само собою. Только не сердитесь на меня, если я оговорюсь, как только что. Да ведь это и не важно. Мне кажется, нет разницы, смеетесь вы или сердитесь, любезны или досадуете. В вас все прекрасно.
Они свернули на одну из улиц, перпендикулярную Диван-иолу, спустились по крутому склону мимо деревянных домов и, пройдя под железнодорожным мостом, мимо пожарищ, очутились наконец у полуразрушенной стены, на которой росла трава. Неподалеку плескалось море.
Кругом не было никого. Редкие волны заливали и вновь обнажали огромные замшелые камни. Море дышало, и солнце, стоявшее высоко в небе, скрывало от человеческих глаз его истинный цвет. Вдали виднелись пароходы, катера, и еще дальше, как наполненные бурдюки, лежали Принцевы острова.
- Видите, даже море не пустынно, - произнес Омер. - И здесь наш взор находит для себя пищу. И в океане было бы то же самое. Не знаю, есть ли в этом мире такое место, где небо не сливалось бы с землей, где была бы видна бесконечность…
- Как странно все, что вы говорите. Странно и непонятно. - Глаза Маджиде широко раскрылись.
«Вчера я произвел на нее сильное впечатление, - думал Омер. - И хотя мало было смысла в моих словах, но звучали они искренне. Если же сегодня я буду нести околесицу, то наверняка она разочаруется во мне. Надо бы собраться с мыслями, а в голову, как назло, лезут одни непристойности. Кажется, я приходил уже сюда с другими девушками. В последний раз как будто с одной армяночкой, этакой грудастой девицей. Она, помнится, была вовсе не безобразна. А у Маджиде вроде бы совсем нет груди. Наверное, это зависит от одежды. Вчера она надела облегающий свитер; так было заметней. О боже мой, чем только не засорена моя башка! Вымести бы метлой этот сор! Только останется ли что-нибудь после такой уборки?.. Маджиде спросила, что я делал вчера. Как ответить? Я не убежал за город, не провел ночь под ее окном - все-таки было прохладно, а улегся в свою постель, завернулся в грязное одеяло и преспокойно захрапел».
Он вспомнил беспорядок в своей холостяцкой комнате, хозяйку пансиона, шум под окнами, не прекращающийся до утра, и у него сразу же испортилось настроение. Маленькая комнатка в доме тетушки Эмине со священными изречениями и патефоном показалась ему куда более уютной и приятной. Он вспомнил, что рядом с этой комнатой помещается комната Маджиде, и спросил:
- А вы что делали ночью?
- Ничего… Спала.
- И я!
Они улыбнулись. Просто так, чтобы не молчать. Омер снова заговорил:
- После того как я довел вас до дому, я вышел на проспект. Толпа на улице испортила мне настроение. Со мной это бывает. То меня одолевает такая пламенная любовь к людям, что я готов броситься каждому встречному на шею, то даже лица человеческого видеть не хочу. Это не отвращение… Я вовсе не питаю отвращения к людям вообще… Просто испытываю потребность в одиночестве. Бывают такие дни, когда меня раздражает малейшее движение, еле слышный шум. Я чувствую, что переполнен собою, и мне кажется, вот-вот выплеснусь за края. В моей голове теснятся мысли, которые мне самому кажутся значительней всего на свете, несбыточные мечтания, от которых ничто не в силах меня избавить. Потом я неожиданно начинаю томиться тоской по родственной душе, по человеку, которому можно откровенно рассказать обо всем, что происходит в моей голове. Вы не представляете, до чего жалкий вид бывает у меня тогда. Я чувствую себя несчастным, точно слепой котенок, которого выбросили зимой на улицу. Стены моей комнаты начинают расти. Город, жизнь за окном видятся необъятными и мощными, готовыми задушить меня. Жизнь наша проносится так стремительно, что стоит задуматься об этом, как начинает кружиться голова; мир беспорядочен, нам не дано проникнуть даже в суть пяди земли. И мне боязно, что вся эта непознаваемость разом обрушится на меня и раздавит, как муравья, как пшеничное зернышко! Каждая вещь в моей комнате вопит мне в лицо о моем бессилии и ничтожности. Я выскакиваю на улицу. Встречу, думаю, хоть одного близкого человека и пойду рядом, молча: лишь бы чувствовать его присутствие. Однако стоит наткнуться на приятеля, как я делаю вид, будто не замечаю его, никто не кажется мне настолько близким, чтобы я мог рассчитывать на его помощь. Не знаю, понимаете ли вы меня. Вчера я столько наговорил. Вы не должны придавать моим словам излишне большое значение. Я хотел излить все, что скопилось у меня на душе за долгие годы одиночества. Именно вы показались мне таким близким человеком. Едва я увидел вас на пароходе, как тотчас сказал себе: вот человек, которого я искал всю жизнь. Вот с кем я могу молча шагать рука об руку! И оказался прав. Если бы я ошибся, вы не были бы сейчас со мной. Не надо быть слишком проницательным, чтобы понять, что вы не из тех, которые ходят гулять к морю с первым встречным. И тем не менее, видите, мы сидим с вами рядом. - Омер помолчал. Потом повернулся к девушке. - Но вижу, вас это не радует.
Красивые карие глаза Маджиде смотрели на него в упор. Он застыл, словно ожидая приговора, и она, помимо своей воли, дотронулась до его руки.
- Я рада…
Они еще немного посидели на сырых камнях, потом встали и двинулись по направлению к Сарайбуруну. Иногда они вдруг забредали в тупик. Тогда возвращались обратно, сворачивали в сторону и снова шли в прежнем направлении. По дороге они купили у разносчика два бублика.
Довольно долго они шли по мощеной дороге, поросшей густой травой, то и дело спотыкаясь о пустые консервные банки. Теперь говорили оба. Маджиде расспрашивала Омера о Балыкесире, о его матери, родственниках и знакомых. Она ни словом не обмолвилась ни о своей семье, ни о смерти отца и была благодарна Омеру за то, что он также не касался этой темы.
Время текло. Солнце опустилось за минареты, а Маджиде и Омер все бродили. Наконец они вскарабкались на полуразвалившуюся крепостную стену. Деревца дикого инжира, пробившиеся меж камней, пытались распустить почки. От прикосновения к камням на пальцах оставались следы извести и песка. Молодые люди сидели здесь до тех пор, пока совсем не стемнело. Потом другой дорогой, несколько раз сбиваясь с пути, вернулись домой. Омер опять попрощался с Маджиде у дверей. Оба были притихшие, умиротворенные. Оба улыбались.
По утрам Омер встречал Маджиде, доходил с ней до консерватории, а вечером провожал домой. Часто они гуляли допоздна, иногда спокойно, а иногда возбужденно беседуя. Так прошло несколько дней.
От Маджиде не ускользнуло, что домашние переменились к ней. Она решила, что они обижаются на нее за то, что она мало времени проводит с ними. Но как-то малоразговорчивый дядюшка Талиб спросил ее за ужином:
- Ну, дочь моя, что ты думаешь делать дальше? Маджиде удивилась. Она совсем об этом не думала.
Она полагала, что мать ее живет у сестры, а ей самой не к чему ехать к ним. Она хотела остаться здесь до каникул, летом съездить в Балыкесир, а на следующий год попытаться устроиться в пансионе или еще где-нибудь.
- Не знаю, - сказала она. - Я вчера написала матери, подожду ответа.
Дядюшка Талиб безнадежно махнул рукой.
- Долго ждать будешь. Мы вот уже полтора месяца ждем от нее письма и все без толку. Разве ты ее не знаешь? А о сестре твоей да о муже ее и говорить нечего. В нынешнее время каждый думает только о том, как бы избавиться от забот.
