Наша лодка неотделима от моря, как пальцы от кисти. А эти огни на берегу? Невозможно поверить, что они могут быть погашены легким движением руки. Разве не пригвождены они навечно к тому месту, где мы их видим? А мы сами? Мы тоже слиты воедино с этой ночью. Кажется просто невероятным, что вскоре мы пристанем к берегу, пройдем по улицам, пропитанным запахами человеческого жилья, вернемся в свои дома. И, увы, нам следует поторопиться, уже поздно, любимые дядюшки и тетушки заждались нас. - В голосе Омера дрожали слезы. - У нас есть друзья, знакомые, начальники, работа, занятия. Ах, проклятая жизнь!
Омер вскочил, лодка закачалась, он снова сел и схватился за борта.
- Что с вами? Почему вы плачете? - подавшись вперед, тихо спросил он. - Вот видите, одна мысль о расставании с этой ночью заставляет вас плакать… Не вытирайте слез. Никто, даже вы сами, не имеете права прикасаться к глазам, которые наполнились слезами при свете луны. Я и не предполагал, что этот вечер кончится так удивительно прекрасно. Я хочу видеть ваше лицо вблизи.
Он снова встал, перешагнул через скамейку и сел напротив Маджиде. Она смотрела прямо перед собой широко открытыми и, казалось, невидящими глазами, на лице ее не отражалось никаких чувств, но с ресниц на бледные щеки одна за другой струились крупные слезы.
Омер взял девушку за руки. Руки у нее были белые, маленькие, нежные, но не бесформенные и мягкие, словно надутые перчатки, как у многих красивых женщин. В тех местах, где пальцы соединялись с кистью, были не выемки, а небольшие выпуклости. От запястья к пальцам тянулись тонкие жилки. Коротко остриженные ногти были не длинны, как листья ивы, и не широки, как лепестки полевого мака. Они естественно завершали утончавшиеся к концу пальцы. Омер молча поднес руки Маджиде к губам и осторожно, один за другим, стал целовать кончики пальцев. Маджиде нежно высвободила руку и долго перебирала его мягкие каштановые волосы.
На берегу их с тревогой поджидал лодочник. Омер даже не спросил, сколько с них причитается, и молча протянул ему пятьдесят курушеи. Лодочник так же без слов вручил ему пиджак.
Молодые люди шагали по пустынным улицам. Все лавки уже закрылись, вероятно, шел десятый час. В кофейнях на центральной улице коротали время ремесленники, рабочие, матросы; они беседовали, играли в карты. Изредка проносящиеся по улице полупустые трамваи разрывали грохотом тишину. Когда Омер и Маджиде подходили к Каракёю, с одной из боковых улиц неожиданно донеслись звуки патефона и чей-то громкий спор. Они шли, глядя на трамвайные рельсы, сверкавшие при свете фонарей, как две водяные струи, на каменные плиты мостовой, истертые подошвами пешеходов и автомобильными шинами. К тому времени, когда они миновали мост и арку Ениджами, улицы совсем опустели. Нарядные днем витрины магазинов были теперь закрыты ободранными деревянными ставнями. Звуки шагов Маджиде и Омера отдавались далеко вокруг, сливались, ударяясь о стены домов. Дойдя до площади Беязид, они постояли немного, глядя на тусклое отражение луны в бассейне. Жалкий вид их небесной спутницы, только что такой великолепной, поразил молодых людей. Даже Омер не находил слов. На скамьях вокруг бассейна дремали бездомные и «ночные девушки». Когда кто-нибудь из них шевелился, под ногами потрескивала фисташковая скорлупа, и этот треск смешивался с сонным бормотанием. На краю бассейна сидел нищий старик со спутанными волосами и всклокоченной бородой. Расстегнув рубаху на груди, он при свете луны и уличного фонаря искал насекомых. Под большим деревом, обнявшись, спали двое изможденных ребятишек. А поодаль, в кофейне, подвыпившие интеллигенты вели нескончаемый спор и никак не могли протрезвиться.
Маджиде почти повисла на руке Омера. В голове у нее была полная пустота. Вернее, она ни о чем не думала, лишь следила за картинами, одна за другой
проносившимися в ее воображении. Одно связывало ее с материальным миром: сознание того, что она стоит рядом с Омером и крепко держится за его руку. Глаза ее были полузакрыты. На душе, после того как она выплакалась, стало легко, а вслед за этой легкостью пришло ощущение счастья. Самые долгие объяснения не могли бы сблизить их больше, чем эти минуты молчания.
Дойдя до квартала Шехзадебаши, они свернули направо. Маленькие, темные домишки, казалось готовые развалиться, лепились к вырисовывавшейся впереди арке акведука. Луна умирала на замшелой черепице крыш и вновь возрождалась в стеклах крошечных окошек. Деревца и трава, пробивавшиеся из камней акведука, при свете луны рельефно выступали на фоне неба.
У деревянного двухэтажного дома Маджиде и Омер остановились. Обоих охватила необъяснимая грусть. Хотелось говорить и говорить, но они не находили слов. Как будто все, что они видели и перечувствовали за этот вечер, свалилось им на плечи и придавило их своей тяжестью.
Омер взял Маджиде за руки. Ему хотелось ласкать их, шептать девушке нежные слова. Но она, очевидно, неверно поняла его движение и крепко пожала ему руку:
- Прощайте.
Омер молча посмотрел ей в лицо, словно собираясь что-то сказать, но, неожиданно передумав, только улыбнулся.
- Прощайте, - сказал он и выпустил ее руку.
- Ох, барышня, где вы пропадали?.. Вас ждут, - сказала Фатьма, открывая ей дверь. - Дядюшка очень сердится.
Маджиде пожала плечами. «А мне какое дело», - хотелось сказать ей, но Фатьма не дала ей говорить.
- Они в зале на верхнем этаже. Сегодня пришло письмо, должно быть, от вашей матушки. Они читали его, говорили что-то, потом опять читали… Даже барышня еще не спит.
Маджиде встрепенулась. «Неужели снова какая-нибудь беда?» - пронеслось в ее голове. Она быстро поднялась по лестнице и вошла в зал. Тетушка Эмине и дядюшка Талиб, стараясь казаться спокойными, ждали ее полулежа на низкой софе. За маленьким столиком чуть поодаль сидела Семиха, делая вид, что погружена в чтение.
- Послушай, дочь моя, - сказала тетушка Эмине, смерив Маджиде пронизывающим взглядом, - где ты так поздно гуляешь? Время уже за полночь.
Маджиде растерянно огляделась. Семиха углубилась в чтение романа. Дядюшка Талиб с необычайным вниманием изучал шляпку вколоченного в пол гвоздя.
- Сколько времени я молчала, - продолжала тетушка Эмине. - Все надеялась, что ты образумишься. Но наша - тьфу, тьфу, не сглазить бы - серьезная, послушная девушка с каждым днем ведет себя все хуже. Наедается где-то на стороне, словно и обеды наши не по ней, приходит домой ночью, чтобы никто не видел, и утром, ни с кем не поговорив, исчезает. Соседи уж бог знает что говорят. Кто видел тебя в Бейоглу с каким-то молодым человеком, кто встречал в парке, куда ты ходила слушать саз с пожилым беем. Врать не буду, сначала я верить не хотела. Все-таки ты из нашей семьи, а в нашей семье, слава Аллаху, еще ни о ком не шла худая слава. Но ведь не все правоверные - лгуны. Клянутся, божатся, что говорят правду… Мы ждали, думали: сама возьмешься за ум. Но больше терпеть я не намерена. Перед покойным твоим отцом, да хранит его душу Аллах, отвечать-то мне придется за тебя. Нам он доверил твою честь. Никогда я и думать не могла, что доживу до такого позора!
Тетушка Эмине никак не решалась произнести самого главного и несколько раз поглядывала на дядюшку Талиба, словно говоря: «Скажи же ты». Старик заерзал на софе, задумался.
В зале воцарилась глубокая тишина. Маджиде, кусая губы, ожидала конца разговора. Видя, что дядюшка Талиб не решается раскрыть рта, Эмине снова обратилась к девушке:
- Послушай, дочь моя, отец твой умер, упокой его душу Аллах. Сегодня мы получили письмо от твоей матери. Несчастная женщина сама не знает, что пишет…
- Да, вопросы наши так и оставила без ответа. Пишет только: дочери моей, ради бога, ничего не говорите, чтобы она не убивалась… - вставил Талиб-эфенди.
- Может не волноваться, - съязвила тетушка Эмине, - доченька ее и не думает убиваться…
Семиха тихонько фыркнула. Маджиде услышала это, и возмущение, наполнявшее ее душу, дошло до предела. Она хотела, чтобы разговор этот закончился как можно скорее.
- : Могу я прочитать письмо? - спросила она.
- Зачем? - сказала Эмине-ханым, переглянувшись с супругом. - Она его на наше имя прислала. Бессвязные слова…
Маджиде рассердилась.
- Но почему я не могу его прочесть?
- Если тебе интересно знать, что с твоей семьей, поезжай домой, узнаешь.
- Конечно, конечно, - тотчас поддержал супругу дядюшка Талиб. - На месте будет виднее.
Маджиде почувствовала, что кровь бросилась ей в голову. Она не знала, что ответить. Ей хотелось уйти к себе, спокойно обдумать случившееся. Но в то же время лучше покончить с этим делом сейчас же. Пусть они выложат все, и тогда она узнает, что от нее скрывают. Ясно, сегодня ее встретили так отнюдь не потому, что она вернулась домой поздно.
- Мама пишет, чтобы я вернулась в Балыкесир? - спросила она как можно спокойнее.
