который не дал нам выдвинуть себя старостой. Вполне возможно. Но утверждать не стану. Матери не очень разбираются в такой хрени.
– Не желаете по коктейлю? – спросил я ее. Мне самому захотелось. – Мы можем пройти в ресторан. Порядок?
– А вам уже можно заказывать выпивку, юноша? – спросила она меня. Без всякого гонора. Для гонора она была слишком очаровательна и все такое.
– Ну, не так чтобы, но мне обычно наливают, учитывая мой рост, – сказал я. – И у меня предостаточно седых волос, – я повернулся боком и показал ей свои седины. Это ее адски впечатлило. – Ну же, идемте, почему нет? – сказал я. Мне с ней прямо захотелось.
– Я на самом деле не расположена. Но я вам очень признательна, юноша, – сказала она. – Все равно вагон-ресторан скорее всего закрыт. Уже довольно поздно, знаете ли.
Она была права. Я совсем забыл, сколько сейчас времени.
Затем она взглянула на меня и спросила о том, чего я как раз боялся услышать.
– Эрнест написал, что будет дома в среду, что рождественские каникулы начинаются в среду, – сказала она. – Надеюсь, вас не вызвали домой внезапно из-за болезни в семье.
Ее это действительно как будто волновало. Она не просто совала нос не в свое дело, это было ясно.
– Нет, дома все в порядке, – сказал я. – Это я. Мне нужно сделать эту операцию.
– О! Мне так жаль, – сказала она. Ей действительно было жаль. Я тут же пожалел, что сказал это, но было уже поздно.
– Ничего такого серьезного. У меня такая мелкая микро-опухоль на мозгу.
– Да что вы! – она поднесла руку ко рту и все такое.
– Да все со мной будет в порядке! Она прямо с краю. И совсем мелкая. Мне уберут ее за пару минут.
Затем я достал из кармана это расписание и принялся читать. Лишь бы прекратить вранье. Стоит мне начать, я могу врать часами, когда в настроении. Кроме шуток. Часами.
После этого мы почти не разговаривали. Она принялась читать этот «Вог”, который был у нее, а я какое-то время смотрел в окно. Она вышла в Ньюарке. Пожелала мне большой удачи с операцией и все такое. Называла меня Рудольф. А затем пригласила приехать к Эрни летом в Глостер, в Массачусетсе. Сказала, их дом прямо на пляже, и у них теннисный корт и все такое, но я только поблагодарил ее и сказал, что поеду с бабушкой в Южную Америку. Это я круто завернул, потому что моя бабушка даже из дома почти не выходит, разве только на какой-нибудь, блин, утренник или вроде того. Но я бы не поехал к этому сукиному сыну Морроу ни за какие деньги, даже будь я на мели.
Первое, что я сделал, сойдя на Пенн-стэйшн, это зашел в телефонную будку. Хотелось кому-нибудь звякнуть. Я поставил сумки возле самой этой будки, чтобы видеть их, но едва зашел внутрь, понял, что не знаю, кому позвонить. Мой брат, Д. Б., был в Голливуде. Моя младшая сестренка Фиби ложится часов в девять… так что ей позвонить я не мог. Она была бы не против, что я ее разбудил, но беда в том, что трубку взяла бы не она, а мои родители. Так что это отпадало. Затем я подумал звякнуть маме Джейн Галлахер и выяснить, когда у Джейн начинаются каникулы, но настроение было не то. Да и время довольно позднее. Затем я подумал позвонить этой девчонке, с которой частенько гулял, Салли Хейс, потому что знал, что у нее рождественские каникулы уже начались – она мне написала такое длинное, туфтовое письмо с приглашением приехать в канун Рождества, помочь ей подрезать елку и все такое… но я боялся, трубку возьмет ее мама. Ее мама знала мою маму, и я так и видел, как она бежит сломя голову к телефону, чтобы сказать моей маме, что я в Нью-Йорке. К тому же, мысль пообщаться со старой миссис Хейс по телефону не внушала мне безумной радости. Она как-то сказала Салли, что я дикий. Сказала, что я дикий и не имею цели в жизни. Затем я подумал позвонить этому типу, который учился со мной в Вутонской школе, Карлу Люсу, но он мне не слишком нравился. Так что я в итоге никому не позвонил. Я вышел из будки, проторчав там минут двадцать, взял свои сумки и пошел к этому туннелю, где стоят кэбы, и сел в кэб.
Я так чертовски рассеян, что дал водителю свой настоящий адрес, просто по привычке и все такое – то есть, я совершенно забыл, что собирался перекантоваться в отеле пару дней и не показываться дома до начала каникул. Я подумал об этом только, когда мы проехали полпарка. Тогда я сказал:
– Эй, вы могли бы развернуться, когда появится возможность? Я дал вам не тот адрес. Я хочу вернуться в центр.
Водитель оказался как бы ушлым малым.
– Здесь мне нельзя разворачиваться, Мак. Здесь одностороннее. Теперь надо ехать до самой Девятнадцатой улицы.
Мне не хотелось ввязываться в спор.
– Окей, – сказал я. И вдруг подумал кое о чем. – Эй, слушайте, – сказал я. – Знаете этих уток в этой лагуне возле Южного входа в Центральный парк? Озерцо такое? Случайно, не знаете, куда они деваются, утки эти, когда там все замерзает? Не знаете случайно?
Я понимал, что вероятность – один на миллион.
Водитель обернулся и посмотрел на меня как на сумасшедшего.
– Ты чего это, друг? – сказал он. – Прикалываешься?
– Нет… Просто интересно, вот и все.
На это он ничего не сказал, и я – тоже. Только когда мы выехали из парка на Девятнадцатую улицу, он сказал:
– Ну, ладно, дружок. Куда теперь?
– Что ж, дело в том, что я не хочу останавливаться в отелях на Ист-сайде, где могу наткнуться на каких-нибудь знакомых. Я путешествую инкогнито, – сказал я. Терпеть не могу пошлые фразочки, вроде «путешествую инкогнито.» Но, когда я с кем-то таким пошлым, сам всегда несу пошлятину. – Не знаете случайно, кто сейчас играет в “Тафте” или «Нью-Йоркере [9]«?
– Без понятия, Мак.
– Что ж… везите тогда в “Эдмонт», – сказал я. – Не желаете остановиться по пути, выпить со мной по коктейлю? За мой счет. Я при деньгах.
– Нельзя, Мак. Извини.
Вот уж повезло со спутником. Зверская личность.
Мы приехали к отелю “Эдмонт”, и я снял номер. В кэбе я надел свою красную охотничью кепку, просто по приколу, но перед отелем снял. Не хотелось выглядеть
