в угол, а мы вас накроем матрацем.
— Пришли посмотреть, как я получу пулю? — спросил Гудвин. — Что ж, все правильно. Вы для этого постарались. Обещали ведь, что меня не повесят.
— Можете быть спокойны еще целый час, — сказал Хорес. — Мемфисский поезд прибудет только в половине девятого. У Лупоглазого, разумеется, хватит ума не приезжать в той желтой машине.
И повернулся к женщине.
— А вы? Я был о вас лучшего мнения. Мы с ним, конечно, дураки, но от вас я такого не ожидал.
— Ей вы оказываете услугу, — сказал Гудвин. — А то мыкалась бы со мной, пока не стало бы слишком поздно подцепить подходящего человека. Обещайте только устроить малыша продавцом газет, когда он подрастет настолько, чтобы отсчитывать сдачу, и на душе у меня будет спокойно.
Женщина села на койку и положила ребенка на колени. Хорес подошел к ней.
— Ну, пойдемте, — сказал он. — Ничего не случится. С ним здесь будет все в порядке. Он это знает. Вам нужно пойти домой, выспаться, потому что завтра вы уедете отсюда. Идемте.
— Я, пожалуй, лучше останусь.
— Черт возьми, разве вам не известно, что, готовясь к беде, вы скорее всего ее накличете? Неужели не знаете по собственному опыту? Ли знает. Ли, пусть она это бросит.
— Иди, Руби, — сказал Гудвин. — Ступай домой, ложись спать.
— Я, пожалуй, лучше останусь.
Хорес стоял возле них. Женщина сидела, задумчиво склонив голову, совершенно неподвижно. Гудвин откинулся к стене, скрестив руки на груди, его загорелые кисти скрывались под рукавами выцветшей рубашки.
— Вот теперь вы мужчина, — сказал Хорес. — Не так ли? Жаль, присяжные не видели, как вы, запертый в бетонной камере, пугаете женщин и детей жуткими рассказами для пятиклассников. Они сразу бы поняли, что у вас не хватит духу убить кого-то.
— Шли бы лучше домой сами, — сказал Гудвин. — Мы можем поспать здесь, только вот шумно очень.
— Нет, для нас это будет слишком разумно, — сказал Хорес. Он вышел из камеры. Надзиратель отпер дверь и выпустил его на улицу. Через десять минут Хорес вернулся со свертком. Гудвин не шевельнулся. Женщина смотрела, как Бенбоу разворачивает сверток. Там оказались бутылка молока, коробка конфет и коробка сигар. Хорес поднес ее Гудвину, потом взял сигару сам.
— Молочная бутылочка у вас с собой? Женщина достала бутылочку из узла под койкой.
— Там еще немного осталось, — сказала она. Долила ее из принесенной бутылки. Хорес поднес огня Гудвину и закурил сам. Когда поднял взгляд, бутылочки уже не было.
— Еще рано кормить? — спросил он.
— Я грею молоко, — ответила женщина.
— А-а, — протянул Хорес. И привалился вместе со стулом к стене напротив койки.
— На постели есть место, — сказала женщина. — Там помягче.
— Не настолько, чтобы стоило пересаживаться, — ответил Хорес.
— Слушайте, — вмешался Гудвин. — Идите-ка домой. Это все бесполезно.
— Нам предстоит небольшая работа, — сказал Хорес. — Завтра утром прокурор начнет допрашивать ее снова. Это у него единственная надежда: каким-то образом признать ее показания недействительными. Попробуйте вздремнуть, пока мы репетируем.
— Ладно, — согласился Гудвин.
Хорес принялся натаскивать женщину, расхаживающую взад-вперед по тесной камере. Гудвин докурил сигару и вновь сидел неподвижно, скрестив руки и свесив голову. Часы на площади пробили девять, потом десять. Ребенок захныкал и заворочался. Женщина остановилась, перепеленала его, достала из-под платья бутылочку и покормила. Потом осторожно подалась вперед и заглянула в лицо Гудвину.
— Заснул, — прошептала она.
— Может, уложим его? — шепотом спросил Хорес.
— Не надо. Пусть сидит.
Бесшумно двигаясь, она положила ребенка на койку и села на другой ее край. Хорес придвинул стул поближе к ней. Говорили они шепотом.
Часы пробили одиннадцать. Хорес продолжал натаскивать женщину, снова и снова возвращаясь к воображаемой сцене. Наконец сказал:
— Пожалуй, все. Теперь запомните? Если он спросит что-то такое, на что сразу не сможете ответить, просто промолчите. Об остальном позабочусь я. Запомните?
— Да, — прошептала женщина.
Хорес протянул руку, взял с койки коробку конфет и открыл, вощеная бумага тихо зашуршала. Женщина взяла конфету. Гудвин не шевелился. Женщина взглянула на него, потом на узкую прорезь окна.
— Перестаньте, — прошептал Хорес. — Через такое окошко он не достанет его даже шляпной булавкой, тем более пулей. Понимаете?
— Да, — ответила женщина, держа конфету в руке. — Я знаю, о чем вы думаете, — прошептала она, не глядя на него.
— О чем же?
— Вы пришли в тот дом, а меня там нет. Я знаю, о чем вы думаете.
Хорес глянул на нее. Женщина смотрела в сторону.
— Вчера вы сказали, что пора уже с вами расплатиться. Какое-то время Хорес не сводил с нее взгляда.
— Вот оно что, — сказал он. — О темпера! О морес! [71] О черт! Неужели вы, безмозглые млекопитающие, убеждены, что мужчина, любой мужчина… Вы думали, я добиваюсь этого? Думаете, если б добивался, то ждал бы так долго?
Женщина бросила на него быстрый взгляд.
— Если б не ждали, то ничего бы не добились.
— Что? А-а. Понятно. А сегодня вечером?
— Я решила, что вы…
— Значит, теперь пошли бы на это?
Женщина взглянула на Гудвина. Тот слегка похрапывал.
— Нет-нет, не прямо сейчас. Но расплатитесь немедленно, по требованию?
— Я решила, что вы ждете такой расплаты. Ведь я же сказала, что у нас нет… Если этого мало, я вас не виню.
— Речь не о том. Сами знаете, что не о том. Неужели вы не можете представить, что человек готов делать что-то лишь потому, что считает это справедливым, необходимым для гармонии вещей?
Женщина неторопливо вертела в руке конфету.
— Я думала, вы злитесь на него.
— На Ли?
— Нет. — Она коснулась рукой ребенка. — Потому что мне приходилось носить его с собой.
— То есть, по-вашему, он мешал бы нам, лежа в изножье кровати? Пришлось бы все время держать его за ножку, чтобы не упал?
Женщина поглядела на Хореса, глаза ее были серьезны, пусты и задумчивы. Часы на площади пробили двенадцать.
— Господи Боже, — прошептал Хорес. — С какими людьми вы сталкивались?
— Я однажды так вызволила Ли из тюрьмы. Из Ливенуорта. Когда знали, что он виновен.
— Да? — сказал Хорес. Протянул ей коробку с конфетами. — Возьмите другую. Эта уже совсем измята.
Женщина взглянула на измазанные шоколадом пальцы и на бесформенную конфету. Хорес предложил свой платок.
— Я запачкаю его, — сказала женщина. — Постойте. Она вытерла пальцы о грязные пеленки и вновь села, положив сжатые руки на колени. Гудвин мерно похрапывал.
— Когда Ли отправили на Филиппины, я осталась в СанФранциско. У меня была работа, я жила в меблированной комнате, стряпала на газовом рожке, потому что обещала его ждать, и он знал, что я сдержу обещание. Когда
