Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.
Съ руками, опущенными на колѣни, нагнувшись впередъ и смотри на полъ, какъ будто на немъ было неясно написано все то, что онъ говорилъ, Ричардъ продолжалъ свой разсказъ:
— Она говоритъ:- «Ричардъ, я очень низко пала, и тебѣ легко понять, какъ я страдала, когда мнѣ возвращали этотъ кошелекъ обратно, послѣ того, какъ я сама рѣшилась принести его къ тебѣ. Но ты ее любилъ, когда-то, даже нѣжно, если я не ошибаюсь. Васъ всячески старались разъединить; опасенія, ревность, сомнѣнія, оскорбленное самолюбіе отдалили тебя отъ нее; но ты все таки продолжалъ любить ее, если память мнѣ не измѣняетъ». И это правда, — прервалъ онъ самъ себя, — это такъ было всегда! — «О, Ричардъ, если ты ее когда-нибудь любилъ, если ты сохранилъ воспоминаніе о томъ, что было, и потеряно теперь навсегда, то отнеси это еще разъ къ ней! Попробуй еще одинъ разъ! Скажи ей, какъ я просила тебя и умоляла! Скажи ей, какъ искренно прижималась я къ твоему плечу, гдѣ должна бы была находиться ея голова, еслибы она стала твоею женою; скажи ей, какъ я унижалась передъ тобою, Ричардъ. Скажи ей, что ты смотрѣлъ мнѣ въ лицо и что вся красота его, которой она когда-то такъ любовалась, безслѣдно исчезла и что ее замѣнили похудѣвшія, поблекшія, блѣдныя щеки, видъ которыхъ заставилъ бы ее рыдать. Передай ей все это и попробуй еще разъ отдать ей этотъ кошелекъ. Сердце ея не рѣшится вновь вернуть мнѣ его!»
Онъ сидѣлъ, какъ въ бреду повторяя послѣднія слова; вдругъ онъ встрепенулся и всталъ, сказавъ:
— Ты все-таки не возьмешь его, Маргарита?
Она встряхнула головою, моля его оставить ее.
— Доброй ночи, Маргарита.
— Доброй ночи.
Ричардъ оглянулся, чтобы еще разъ взглянуть на нее, пораженный ея отчаяніемъ, а, быть можетъ, и охваченный жалостью къ самому себѣ, звучавшей въ ея голосѣ. Это было быстрое, мимолетное движеніе и на секунду все его существо озарилось свѣтомъ его юности! Черезъ мгновеніе онъ уходилъ такимъ же, какимъ пришелъ. Этотъ кратковременный проблескъ, это слабое отраженіе навсегда угасшаго пламени, казалось, не могло болѣе поднять его съ той глубины, въ которую онъ погрузился.
Никакія ощущенія, никакія страданія, никакія муки, переживаемыя Мэгъ и нравственно и физически не могли остановить ея работы, которая должна была быть сданною къ сроку. Поэтому она вновь принялась за нее съ удвоеннымъ рвеніемъ и прилежаніемъ. Пробила полночь, а она все продолжала работать. Была холодная ночь и Мэгъ часто отрывалась отъ работы, чтобы поправить жалкій огонь камина. Какъ разъ, когда она стояла возлѣ огня, куранты пробили половину перваго и раздался легкій ударъ въ дверь. И ранѣе, чѣмъ Мэгъ успѣла спросить себя, кто можетъ быть этотъ столь поздній гость, дверь раскрылась.
О, молодость! о, красота! Какъ бы счастливы вы ни были, не отверните вашего взора отъ этого! О, молодость! о, красота! Благословенно все, до чего касается рука ваша, совершенствующая все созданное Творцомъ! Взгляните сюда!
Мэгъ увидѣла входящую и съ безумнымъ крикомъ: Лиліанъ! Лиліанъ! — бросилась къ ней.
Съ быстротою молніи Лиліанъ опустилась передъ нею на колѣни, судорожно хватаясь за платье Мэгъ.
— Встань, дорогая! Встань, Лиліанъ! Милая моя дочь!
— Нѣтъ, нѣтъ, никогда больше Мэгъ, никогда! Здѣсь! Здѣсь! У ногъ твоихъ, прижавшись къ тебѣ, хочу я чувствовать на лицѣ своемъ твое дорогое дыханіе!
— Милая, Лиліанъ! Возлюбленная моя дѣвочка! Дитя моего сердца! Нѣтъ, любовь матери не могла бы быть нѣжнѣе моей… Пусть голова твоя отдохнетъ на моей груди!
— Никогда больше, Мэгъ, никогда больше! Въ первый разъ, когда я любовалась лицомъ твоимъ, ты на колѣняхъ стояла передо мною. Я теперь хочу на колѣняхъ умереть у твоихъ ногъ, здѣсь! Дай мнѣ умереть здѣсь, здѣсь!
— Ты опять здѣсь, дорогая моя! Мы опять будемъ жить вмѣстѣ, снова будемъ вмѣстѣ работать, вмѣстѣ надѣяться и вмѣстѣ умремъ!
— Поцѣлуй меня, Мэгъ! Обними меня! Прижми меня къ своему сердцу! Взгляни на меня съ любовью, но не подымай меня! Оставь меня тутъ! Въ послѣдній разъ, колѣнопреклоненной, смотрю я на твое дорогое и любимое лицо!
О, молодость! о, красота! Какъ бы вы ни были переполнены счастьемъ, взгляните сюда! Вѣрныя завѣтамъ вашего Творца смотрите. сюда!
— Прости меня, моя дорогая, дорогая, Мэгъ! Я знаю, я вижу, что ты простила меня, но скажи мнѣ это, Мэгъ! Я хочу, чтобы ты мнѣ это сказала, моя дорогая Мэгъ!
И она сказала ей это, коснувшись губами губъ и щекъ Лиліанъ и обнимая ее. Она увидала, что сердце Лиліанъ разбито.
— Да снизойдетъ на тебя, благословеніе Божіе, моя милая Мэгъ. Еще одинъ поцѣлуй, только одинъ! Онъ также разрѣшилъ ей прильнуть къ его стопамъ и обтереть ихъ своими волосами! О, Мэгъ! Сколько состраданія! Сколько милосердія!
Когда она умирала, тѣнь ребенка, чистая и радостная, вновь приблизилась къ старику Тоби, и, коснувшись его рукою, увлекла его.
Еще нѣсколько новыхъ воспоминаній о фантастическихъ призракахъ въ колоколахъ; неясное, смутное сознаніе о видѣнномъ во время головокруженія цѣломъ роѣ духовъ и привидѣній, постоянно то появлявшихся, то скрывавшихся передъ его глазами, пока воспоминаніе о нихъ не расплылось въ безчисленномъ мельканіи ихъ массъ; смутное, неизвѣстно ему самому откуда взявшееся, но очень опредѣленное ощущеніе, что въ этотъ промежутокъ времени прошло нѣсколько лѣтъ, — и Тоби, въ сопровожденіи тѣни ребенка, очутился въ обществѣ людей, на которыхъ онъ съ любопытствомъ взиралъ.
Да это было настоящее общество, хотя и состояло всего изъ двухъ лицъ, но зато жирныхъ, краснощекихъ, веселыхъ. Право, такой румянецъ заливалъ ихъ щеки, что его съ избыткомъ хватило бы на десять человѣкъ. Они сидѣли передъ ярко пылавшимъ каминомъ, около низенькаго столика, стоявшаго между ними. Или благоуханіе чая и вкусныхъ печеній имѣло свойство болѣе долго задерживаться въ этой комнатѣ, чѣмъ во всякой другой, или же только сейчасъ было убрано со стола; но всѣ чашки и блюдечки начисто вымытыя уже стояли на своихъ мѣстахъ въ угловомъ буфетѣ, а мѣдная вилка для жаренія гренковъ висѣла въ своемъ обычномъ углу, растопыривъ праздно свои четыре пальца, какъ будто желая, чтобы ей примѣрили перчатки. Нѣтъ, единственное, что напоминало, что въ этой комнатѣ недавно нѣчто ѣли, это занятый облизываніемъ своей мордочки, мурлыкавшій котъ, а отчасти и лоснящіяся, чтобы не сказать жирныя, лица хозяевъ.
Эта счастливая парочка, очевидно, мужъ и жена, честно раздѣливъ между собою каминъ, удобно разсѣлись передъ нимъ, смотря на догорающій уголь, падавшій черезъ рѣшетку яркими искрами. Отъ времени до времени они покачивали въ охватывавшей ихъ дремотѣ головами; временами пробуждались отъ шума, вызваннаго паденіемъ крупнаго куска угля, вмѣстѣ съ огнемъ провалившагося внизъ.
Однако, нечего было опасаться, чтобы каминъ могъ отъ этого погаснуть. Онъ такъ ярко пылалъ, что его веселый огонь отражался не только на переплетъ стеклянной двери и украшавшихъ ее занавѣсяхъ, но и на предметахъ, наполнявшихъ магазинъ, виднѣвшійся за дверью гостиной. Этотъ небольшой магазинъ былъ переполненъ, какъ бы задушенъ изобиліемъ товаровъ; у него были обжорливыя челюсти и пасть, также легко растяжимыя, какъ у акулы! Сыръ, масло, дрова, мыло, консервы, спички, сало, пиво, дѣтскіе волчки, варенье, бумажные змѣи, просо для мелкихъ птичекъ, окорока, половыя щетки, стеклянная бумага, соль, уксусъ, вакса, селедки, канцелярскія принадлежности, топленое сало, маринованные грибы, тесемки, хлѣбъ, сосновыя шишки, ракеты, яйца и грифеля — все было пригодно для чрева этого магазина; всякая рыба годилась для его сѣти. Въ немъ было множество еще другихъ предметовъ, которыхъ нѣтъ возможности перечислить; мотки нитокъ, нанизанныя на веревки луковицы, пачки свѣчей, корзины, клѣтки, щетки и пр. — все это свѣшивалось съ потолка на подобіе рѣдкихъ плодовъ; тогда какъ коробочки самыхъ разнообразныхъ формъ, изъ которыхъ неслись ароматическія испаренія, подтверждали самымъ неоспоримымъ образомъ справедливость вывѣски, гласящей, что здѣсь имѣется патентъ на продажу чая, кофе, перцу и табака, какъ нюхательнаго, такъ и курительнаго.
Взглянувъ на тѣ изъ перечисленныхъ въ лавкѣ предметовъ, на которыхъ падало отраженіе веселаго огня камина, а также и на все другое, что освѣщалось менѣе веселымъ пламенемъ двухъ лампъ, распространявшихъ удушливую копоть въ самой лавкѣ, затѣмъ, переведя глаза на лица людей, сидѣвшихъ возлѣ огня, въ маленькой гостиной, Тоби, безъ особаго труда, узналъ въ толстой особѣ мистриссъ Чикенстекеръ, которая всегда имѣла предрасположеніе къ полнотѣ, даже въ тѣ еще времена, когда она была простой продавщицей съѣстныхъ припасовъ, съ небольшимъ должкомъ за Тоби, записаннымъ въ ея книгахъ.
Лицо же ея товарища было ему менѣе знакомо. Этотъ огромный, широкій подбородокъ, въ складкахъ котораго можно было спрятать цѣлый палецъ; эти удивленные глаза, которые, казалось, совѣщались сами съ собою относительно вопроса, слѣдуетъ ли имъ продолжать еще болѣе углубляться въ мягкій жиръ его заплывшаго лица; этотъ носъ, удрученный нарушеніемъ порядка въ его отправленіяхъ тѣмъ недугомъ, которымъ извѣстенъ подъ именемъ гнусавости; эта короткая, толстая шея; эта свистящая и задыхающаяся грудь и другія прелести, подобныя только что описаннымъ, хотя, казалось, должны были бы глубоко запечатлѣться въ памяти человѣка, хоть разъ видѣвшаго ихъ, тѣмъ не менѣе не могли заставить Тоби вспомнить, гдѣ онъ видѣлъ нѣчто подобное; однако, въ то же время и пробуждали въ немъ какія то очень смутныя воспоминанія. Мало-по-малу Тоби узналъ въ мужѣ и компаньонѣ по торговлѣ мистриссъ Чикенстекеръ, бывшаго швейцара сэра Джозефа Боули. Это былъ тотъ самый счастливый апоплектикъ, который въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ въ воображеніи Тоби былъ тѣсно связанъ съ воспоминаніемъ о мистриссъ Чикенстекеръ, ибо онъ впустилъ его въ домъ, гдѣ онъ долженъ былъ признаться, что состоитъ должникомъ этой дамы, чѣмъ и навлекъ на свою бѣдную голову тяжкіе упреки со стороны сэра Джозефа.
