Лицо же ея товарища было ему менѣе знакомо. Этотъ огромный, широкій подбородокъ, въ складкахъ котораго можно было спрятать цѣлый палецъ; эти удивленные глаза, которые, казалось, совѣщались сами съ собою относительно вопроса, слѣдуетъ ли имъ продолжать еще болѣе углубляться въ мягкій жиръ его заплывшаго лица; этотъ носъ, удрученный нарушеніемъ порядка въ его отправленіяхъ тѣмъ недугомъ, которымъ извѣстенъ подъ именемъ гнусавости; эта короткая, толстая шея; эта свистящая и задыхающаяся грудь и другія прелести, подобныя только что описаннымъ, хотя, казалось, должны были бы глубоко запечатлѣться въ памяти человѣка, хоть разъ видѣвшаго ихъ, тѣмъ не менѣе не могли заставить Тоби вспомнить, гдѣ онъ видѣлъ нѣчто подобное; однако, въ то же время и пробуждали въ немъ какія то очень смутныя воспоминанія. Мало-по-малу Тоби узналъ въ мужѣ и компаньонѣ по торговлѣ мистриссъ Чикенстекеръ, бывшаго швейцара сэра Джозефа Боули. Это былъ тотъ самый счастливый апоплектикъ, который въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ въ воображеніи Тоби былъ тѣсно связанъ съ воспоминаніемъ о мистриссъ Чикенстекеръ, ибо онъ впустилъ его въ домъ, гдѣ онъ долженъ былъ признаться, что состоитъ должникомъ этой дамы, чѣмъ и навлекъ на свою бѣдную голову тяжкіе упреки со стороны сэра Джозефа.
Послѣ всего необычайнаго, видѣннаго Тоби, подобная перемѣна не могла представлять для него большого интереса, но ассоціація мыслей иногда имѣетъ огромное значеніе. Вотъ почему онъ невольно и заглянулъ за стеклянную дверь, ведущую въ гостиную, гдѣ обыкновенно записывались мѣломъ долги покупателей. Его имени, между именами должниковъ не было, да и другія были все какія то чужія, ему неизвѣстныя. Впрочемъ, списокъ былъ гораздо короче, чѣмъ прежде, что заставило его предположить, что бывшій швейцаръ предпочиталъ расчетъ за наличныя и, что со времени вступленія его въ предпріятіе, онъ ревностно преслѣдовалъ неисправныхъ должниковъ мистриссъ Чикенстекеръ.
Тоби такъ скорбѣлъ о загубленныхъ юности и надеждахъ своей дорогой Мэгъ, что испыталъ какое то огорченіе, когда увидѣлъ, что онъ лишился даже званія должника мистриссъ Чикенстекеръ.
— Какова погода сегодня, Анна? — спросилъ бывшій швейцаръ сэра Джозефа, протягивая ноги къ огню и растирая ихъ до низу, насколько хватали его короткія руки. При этомъ у него быль видъ, будто онъ хочетъ сказать:
— Если погода дурна, то я останусь здѣсь, если она хороша, то я тоже не имѣю никакого желанія уходить.
— Вѣтрено и идетъ какая то гадость; очевидно снѣгъ пойдетъ. Собачій холодъ!
— Я очень доволенъ, что у насъ были къ чаю сдобныя булки, — сказалъ бывшій швейцаръ, тономъ человѣка, обладающаго спокойною совѣстью. — Это именно такая погода, которая развиваетъ аппетитъ къ подобнымъ вкуснымъ вещамъ, — печеніямъ, лепешкамъ, куличамъ.
Бывшій швейцаръ перечислялъ всѣ эти лакомства по порядку, какъ будто онъ вспоминалъ всѣ свои добрые поступки. Послѣ этого онъ вновь принялся растирать свои ноги, перекинувъ ногу на ногу, чтобы отогрѣть ту сторону ихъ, которая еще не находилась подъ вліяніемъ лучистаго тепла камина. Вдругъ онъ громко расхохотался, будто кто-нибудь пощекоталъ его.
— Ты, кажется, въ веселомъ настроеніи, Тугби? — замѣтила его жена.
Фирма была Тугби и Чикенстекеръ.
— Нѣтъ, — сказалъ Тугби, — нисколько. Я лишь чувствую себя нѣсколько возбужденнымъ: эти сдобныя булки явились очень кстати.
При этихъ словахъ онъ опять разсмѣялся, причемъ лицо его почернѣло и чтобы возвратить ему нормальную окраску, онъ началъ выдѣлывать ногами самыя невѣроятныя движенія. Эта гимнастика продолжалась до тѣхъ поръ, пока его дражайшая половина, мистриссъ Тугби, не ударила его сильно въ спину, встряхивая его, какъ большую бутыль.
— Милосердый Боже! — воскликнула м-ссъ Тугби въ испугѣ. — Да сжалится надъ нами небо и да поможетъ оно несчастному человѣку! Что съ нимъ творится?
Мистеръ Тугби, смахивая слезы, прошепталъ еле слышно, что онъ нѣсколько возбужденъ.
— Душа моя, — сказала ему жена, — только не начинай снова дрыгать ногами и метаться, если ты не хочешь, чтобы я умерла со страха.
Тугби обѣщалъ исполнить просьбу жены, хотя все его существованіе являлось лишь безостановочною борьбою съ избыткомъ здоровья, что можно было заключить по его дыханью, становившемуся съ каждымъ днемъ короче, и по лицу, съ каждымъ днемъ все болѣе багровѣвшему. — Очевидно, что его ожидало въ этой борьбѣ полнѣйшее пораженіе!
— И такъ, вѣтрено, падаетъ какая то гадость, очевидно, можно ждать снѣга и при этомъ собачій холодъ! Не такъ ли, другъ мой? — переспросилъ онъ жену, вновь устремивъ глаза на пламя камина и возвращаясь къ пріятному возбужденію, послѣ временнаго припадка.
— Погода, дѣйствительно, ужасная, — отвѣтила жена, покачивая головою.
— Да, да! — возразилъ Тугби. — Годы въ этомъ отношеніи похожи на людей:- одни тяжело умираютъ, другіе совсѣмъ легко. Текущему году осталось лишь нѣсколько дней жизни и онъ энергично борется за нее. Я люблю его за это, право! А вотъ и покупатель явился, дорогая моя!
Услышавъ стукъ двери, м-ссъ Тугби встала.
— Что вамъ угодно? — спросила она, перейдя изъ гостиной въ магазинъ… — Ахъ извините сэръ, — послышался ея голосъ, — я не знала, что это вы.
Господинъ, передъ которымъ извинялась м-ссъ Тугби, былъ одѣтъ во всемъ черномъ; засучивъ рукава, надѣвъ небрежно на бокъ шапку, заложивъ руки въ карманъ, онъ вошелъ въ лавку и сѣлъ верхомъ на бочку съ пивомъ. Въ отвѣтъ на ея извиненія, онъ только мотнулъ головою.
— Наверху дѣла идутъ плохо, мистриссъ Тугби! Врядъ ли онъ долго протянетъ.
— Это гдѣ-же, въ задней мансардѣ? — спросилъ самъ Тугби, входя въ лавку, съ цѣлью принять участіе въ разговорѣ.
— Да, въ задней, мистеръ Тугби. Чердакъ спускается по лѣстницѣ въ самый низъ, и скоро очутится и ниже подвальнаго этажа.
Посмотрѣвъ по очереди на Тугби и его жену, онъ сталъ постукивать суставами пальцевъ по бочкѣ, чтобы узнать сколько въ ней осталось пива и, дойдя до пустой ея части, забарабанилъ по клепкамъ.
— Задняя мансарда, м-ръ Тугби, — прибавилъ онъ (Тугби казался, погруженнымъ въ раздумье), уходитъ.
— Въ такомъ случаѣ,- сказалъ Тугби, — я предпочитаю, чтобы онъ ушелъ, раньше чѣмъ умретъ.
— Не думаю, чтобы вамъ оказалось возможнымъ перевезти его, — сказалъ господинъ въ черномъ, покачивая головою. Я не могу взять на себя отвѣтственности за его передвиженіе. Мнѣ кажется, было бы лучше оставить его на мѣстѣ. Ему не долго осталось жить.
— Это единственный вопросъ, — сказалъ Тугби и при этомъ тяжестью своего кулака съ яростью перетянулъ вѣсы для взвѣшиванія масла и придавилъ съ такою силою, что они съ шумомъ ударились о прилавокъ — это единственный вопросъ, по которому мы не сошлись съ женою, и какъ видите, правда была на моей сторонѣ. Вѣдь теперь онъ умретъ, въ концѣ концовъ, здѣсь, въ стѣнахъ нашего дома!
— А куда же ты бы хотѣлъ, чтобы онъ отправился умирать, Тугби? — воскликнула его жена.
— Въ больницу, конечно! — отрѣзалъ тотъ. — Развѣ не для этого существуютъ больницы?
— Конечно, не для этого, — отвѣтила м-ссъ Тугби съ большою энергіею. — Совсѣмъ не для этого и не ради этого я вышла за тебя замужъ. И не затѣвай этого, Тугби; я этого не хочу и не потерплю! Я, наконецъ, скорѣе разведусь съ тобою, предпочту никогда тебя не видѣть. Когда надъ дверью этого дома красовалось мое вдовье имя, и въ теченіе множества лѣтъ читалось всѣми и этотъ домъ былъ извѣстенъ всему околодку, подъ фирмою дома Чикенстскеръ, и указывался всѣми, какъ образецъ добросовѣстности, и славился своимъ добрымъ именемъ, — когда мое вдовье имя красовалось надъ этою дверью, Тугби, я его знала красивымъ и честнымъ юношею, преисполненнымъ добрыхъ намѣреній и надѣющимся на свои силы; ее я знала, какъ самое привлекательное и ласковое существо въ мірѣ; я знала ея отца (бѣдняга, въ припадкѣ лунатизма сорвался съ колокольни и убился на мѣстѣ). Онъ былъ простакъ, работяга и при этомъ безобиденъ и добродушенъ, какъ младенецъ. Раньше чѣмъ рѣшиться выгнать ихъ отсюда, изъ моего дома, пусть ангелы небесные изгонятъ меня изъ него! А поступивъ такимъ образомъ со мною, они были бы вполнѣ правы!
Ея когда то полное, свѣжее, гладкое, украшенное прелестными ямочками лицо, но постарѣвшее отъ вынесенныхъ превратностей судьбы, когда она произносила эти слова, казалось помолодѣвшимъ на двадцать лѣтъ. Когда-же она, утеревъ слезы, встряхнула головою и махнула платкомъ по направленію къ Тугби, съ выраженіемъ такой рѣшимости и твердости, что ему стада очевидною безцѣльность сопротивленія, Тротти не могъ не прошептать въ глубинѣ своей растроганной души:- «Да благословитъ ее Богъ! Да благословитъ ее Богъ!»
Затѣмъ, съ трепетомъ въ сердцѣ онъ сталъ прислушиваться къ тому, что будетъ дальше. Пока онъ зналъ лишь одно, что разговоръ идетъ о Мэгъ.
