— Купить — да ты с ума сошла… я бы их едва пролонгировал-то по сорок две…
— Идут мимо. Мимо, — заволновалась Маргерита, бросаясь на шею доктору. — Ничего не заметили! Браво, Металлическое общество! Вот потеха-то!
Больше десяти минут дорога оставалась пустой. Маргерите не терпелось.
— Ну как нарочно сюда не идут, — говорила она.
— Кто?
— Да бедняки. Разве они не должны за целый лье разглядеть эту прекрасную золотую монетку, которая только и ждет, чтобы ее подобрали?
Поль вздохнул и произнес:
— Если б человек мог видеть, где его счастье, все шло бы лучше в этом мире.
Яркий луч упал на золотую монетку, и она засияла как маленькое солнце.
До них донеслись звуки шагов и скрип оси плохо смазанного колеса.
— Идут! — воскликнула Маргерита. — Кто на сей раз?
Появилась крестьянка, толкавшая впереди себя ручную тачку; это была одна из тех бедных уличных торговок, что продают хворост по двадцать четыре сантима, при этом им приходится самим его собрать, нарезать, связать, высушить и отвезти в город.
— Только бы эта несчастная нашла монетку!
— Вот уж сомневаюсь. У нее ведь на лбу написано: «Невезучая». Тут никакой случай не поможет.
В ту минуту, как женщина поравнялась с монеткой, на землю с неба упала тень от белого облака. Монетка сразу потускнела. Крестьянка прошла мимо.
С вершины противоположного откоса на дорогу кубарем скатился оборванец-мальчишка, принялся скакать и бежать с ловкостью белки и скрылся из виду.
Следом появилась девчушка в лохмотьях. У нее был мешок, нести который ей было слишком тяжело, наполовину полный картошки. Вместо того чтобы пробежать как мальчуган, она спустилась, прошла полдороги и спряталась вместе с поклажей в довольно глубокой и незаметной прогалине в густых кустах. Никто не мог заметить ее ни сверху, ни тем более с полей, в которых она только что совершила кражу.
Спустя еще пару минут на вершине откоса вырос крестьянин, вооруженный вилами. Встав на обочине дороги, прямо у малышки над головой, он принялся выкрикивать ругательства, чередуя их с ужасными словами: «Картошку мою воровать! Найду — убью!» И, глядя на сжатую двумя откосами дорогу, по которой, как он думал, сбежали грабители, потряс кулаком.
Доктору и Маргерите стало жаль маленькую воровку. Сквозь просветы в листве кустарников они видели, как блестят ее большие черные глаза и как на темном фоне выделяется ее смертельно побледневшее маленькое личико. Несмотря на свою храбрость, она тряслась всем телом. Малейший шум мог выдать ее. Она знала, она чувствовала, что если крестьянин заметит ее, то убьет или уж точно изувечит. Крестьянин же с минуту стоял там, озираясь по сторонам и никого не видя, потом вдруг выбежал в свое поле до того самого места, где четыре неравные тропинки сходились в перекресток. Постояв там и еще поозиравшись, он тяжело спрыгнул с вершины откоса на его середину, соскользнул вниз, плюхнулся на задницу, почувствовав под ногами твердую почву, и стал смотреть направо и налево, вынюхивая что-то в воздухе, ругаясь на чем свет стоит, пальцами копаясь в кротовых норах. Не будь он так ослеплен яростью, он бы вспомнил об убежище, в котором дрожала от страха малышка. Но он ее не видел.
— Какое счастье! — прошептала Маргерита.
Крестьянин встал на ноги, снова подойдя к монетке, беспрестанно изрыгая ругательства, богохульства и прочие любезности, и дошел до конца дороги, ведущей в деревню. Там, на краю, стоял кабачок «Старинный охотничий рожок», где во времена оные встречались члена «Братства толстой морды». Он вошел внутрь.
Малышка, должно быть знакомая с его привычками, решила, что он пошел выпить, подождала две минуты, высунула голову из кустов, спрятала свою картошку в той прогалине, где только что сидела сама, слезла с откоса, ногтем начертила крестик на зеленом мху на известняке, лежавшем под прогалиной, и направилась прямо к золотой монетке.
Ноги ребенка были босы: если бы она наступила ногой на монетку, то внезапное ощущение холода, исходившее от металла, заставило бы ее посмотреть вниз. Облако рассеялось, и монетка блестела. В эту самую минуту малышке оставалось только нагнуться и подобрать ее, но она обернулась, видимо, чтобы посмотреть, не вышел ли крестьянин из кабачка. Она почесала себе ногу, потом убежала вприпрыжку.
Красивый, черноволосый и задумчивый молодой человек, настоящий романтический юнец, показался на дороге; он шел, опустив глаза. Время от времени он встряхивал головою и проводил рукой по волосам с чопорным видом, точно выступал перед публикой; после чего, продемонстрировав свое великое достоинство окружающим деревьям, снова опускал голову.
— Если он и дальше будет так приглаживать волосы, — произнес доктор, — монетка спасена, но взгляды вниз опасны.
Юноша остановился, достал гребень с зеркалом, придирчиво осмотрел в нем себя и снова опустил голову.
Он снова двинулся вперед, наступил ногой прямо на монетку. Ничего не заметил и прошел дальше.
— Ха-ха! — воскликнула Маргерита. — Ну, силен.
— Чему ж удивляться, — возразил доктор. — Нарцисс во всем видит только себя.
Вслед за этим одиноким мечтателем появилась довольно красивая пара — молодой человек с девушкой.
На ней было платье из богатого и пышного черного шелка, белый стеганый казакин, коричневая шляпка, украшенная заколкой из стальной бусинки и фазаньим пером. Надвинутая глубоко на лоб, эта шляпка придавала молодой женщине развязный и кокетливый вид, который ей чудо как шел.
Молодой человек был высокого роста, с темно-русыми волосами, широкоплеч, с юным, немного усталым лицом; бледная кожа, мягкие движения. Он был очень хорошо одет, хотя, быть может, для такой погоды слишком тепло.
Молодой человек и девушка остановились и заговорили:
ОНА: А не отдохнуть ли нам прямо здесь?
ОН: Да, здесь. Почему бы нет? Трава сухая, тень прохладна, хорошо пахнет цветами и слышно, как поют птицы.
— Вот странно, когда ты пригласил меня на природу в прошлый раз, тебя мучили голод и жажда. А сегодня мы отмахали почти два лье, так ничего и не перекусив.
— Флора, желудок капризен, как мускулы. Бывают дни, когда я мог бы охотно пройти хоть десять лье зараз, без передышки, а в другие меня с кресла не поднимешь за все золото мира.
— Ты хочешь есть, ты бледный такой, даже позеленел.
— Я зеленый оттого, что на меня падает тень от листьев. А насчет бледности — не все же бледные страдают от голода…
— Зеваешь — значит, скучно тебе?
— Нет.
— Тебя что-то огорчает?
— Нет.
— Я тебя видела и веселей, и счастливей…
— Да я не грустный, и не несчастный.
— Так ты беспокоишься, что ли?
— Быть может.
— Как тебе мое шелковое платье? Это мне Эрнест подарил.
— Очень красивое.
— А казакин прелестный, не правда ли? Это мне подарила тетушка.
— Надо и мне тоже тебе что-нибудь подарить.
— Тебе? Да некуда спешить, я ведь тебя не потому люблю, сам знаешь. Но не странно ли, что ты не хочешь пить по такой-то жаре?
— Верблюд может неделями и не пить, и не есть.
— Ты что свои ногти разглядываешь? Ты так делаешь, только если впадаешь в черную меланхолию.
— А ты не хочешь пить?
ОНА, с некоторым сомнением:
— Да нет, я напилась воды из источника там, внизу.
ОН: И есть не хочешь?
— Я пообедаю, когда вернусь к себе.
— Да ведь до тебя не меньше лье. Говорю тебе, ты проголодалась.
— Нет.
— Да.
— Ты сегодня какой-то очень странный.
ОН, показывая пальцем на луга с анемонами:
— Хочешь этот цветок?
— Да.
Вскарабкавшись по склону, чтобы сорвать цветок, он оказался совсем близко от Маргериты и доктора. Те, оставаясь незамеченными, рассматривали его. Он обшарил свои карманы, вывернул их наизнанку и с грустной улыбкой сказал:
— Ничего!
Флора крикнула ему снизу:
— Чего ты там ищешь, у себя в карманах?
Он отвечал:
— Серебряный нож, нож, благословенный самим его святейшеством Папой. Да пребудет он в радости Господней, человек почтеннейший!
— Ты не можешь обойтись без ножа, просто сорвав цветок?
— Обойтись? Могу ли я обойтись без этого ножа? Флора, да ты скудоумна! Говорю тебе, он благословен, благословен и чудодействен. Цветок, срезанный его серебряным лезвием, может простоять всю зиму и не завять. Этот нож открывал мне все двери. Он лежал у меня в кармане, когда я впервые увидел тебя. Это им я пронзил твое сердце, о Флора, и с тех самых пор ты нежна со мною. Ты не чувствуешь раны, ибо от его удара кровоточит одна лишь гордыня.
— Чего ты там поешь?
— Песнь мужчины, потерявшего свой нож. Какой прекрасный нож! Лишь взглянув на него, всякий дарил мне беспредельную дружбу свою: такое уважение, точно я на седьмом небе — и от моего бакалейщика, и от моего булочника, и от моего портного. Они презирают меня, о Флора, с тех пор как я потерял свой нож. Я стараюсь обойтись без них… это трудно.
