— Я уже все сказала, — отвечала Маргерита, смеясь сквозь слезы, удержать которых не могла. — Если что вспомню, то скажу тебе завтра. Не нужно все в один день. Но если уж хочешь знать — я побежала туда, где, как читала я в газетах, в Брюсселе находят утопленников; я видела воду и туман; было холодно, но у меня внутри было еще холодней. Я не смогла броситься в воду. Но все-таки мне думалось, что ты будешь больше любить меня, если меня не станет. Потом я подумала, что хорошо бы снова стать ребенком, и тогда подняла взор к небесам, к доброму Господу, и мне почудилось, будто Он говорит: тебе не нужно умирать. Я остановилась у самого берега. Но тут я вспомнила, что ты обманул меня и это была подлость, и все мои нервы напряглись как струны, и это так долго, долго тянулось, и мне было больно, так больно, и я увидела большую бледную женщину, призывавшую меня, говоря: иди ко мне, ты не будешь страдать… Что, Поль, а ведь это и была смерть? Я уж хотела броситься, и тут появилась моя мать.
Розье, оставшись в коляске одна, окончательно потеряла голову. Мысль, что она невольно довела дочь до самоубийства, угроза лишиться ее из-за преступления, заставила ее обезуметь. Она представила ее малышкой, в колыбельке. Гритье вырастала, улыбалась, плакала, била ее ручонками, капризничала, Розье обожала ее. Когда Гритье превратилась в девушку, Розье следила за ее воспитанием; она старалась привить ей, девушке из трактира, чопорное достоинство, горделивость, но вместе с тем и целомудрие, чтобы не позволить ей превратиться в то, что гентцы так метко называют taefel-hoeren5. Она видела, что к ней относятся с уважением, что в ее присутствии смолкают сальные шутки. И в Генте о Гритье отзывались почтительно, чему завидовали знатные дамы. Ее считали холодной. Розье это очень нравилось. И она чуть было не убила ее! Ну нет, больше такого не будет. Пусть уж лучше спокойно живет дома с этим зятем, который, что ни говори, порядочный человек, и будет хорошей женой и матерью семейства. Не надо больше смертельных опасностей, этого мерзкого канала, не надо так тосковать! К ней в душу закралось сомнение: а что, если ее не удалось спасти? Если графиня снова сыграла на ее любви… Что, если она вышла из дома доктора, чтобы опять пойти туда, к темной и холодной воде?
— В галоп, кучер, в галоп! Направо, налево, теперь опять направо! Я дерну вас за рукав, когда надо будет остановиться.
Коляска рванула стрелой.
— Здесь, — крикнула Розье, — здесь, — и выскочила, еще прежде чем кучер остановил лошадей.
Розье торопливо вошла в дом и пробежала в столовую. Увидев дочь, она приняла ее из рук доктора, всматривалась в нее увлажнявшимися глазами, поворачивая взад-вперед точно куклу, и шептала:
— Да, она! Это Гритье, снова со мною, моя Гритье. Да, да! — И она смахнула пыль с ее ботинок. — Она не утонула. Я вытащила ее оттуда. Нет, Гритье. Нет! Я никогда больше так не буду. Никогда, раздави меня Бог, если я еще хоть раз причиню тебе боль!
Потом она повернулась к доктору.
— А вы, — произнесла она, — дайте мне руку. Мы перестали ссориться. Перестали, понимаете? Слова гентского мужчины — серебро, а слово гентской бабы — золото.
Доктор пожал ее протянутую руку, простив Розье ради любви к Маргерите!
Тогда мать обернулась к дочери.
— Теперь ты счастлива? — спросила она, намекая, что уступает она только из-за любви к ней.
— О! Да, мама, о!.. Да…
Долго продолжалась эта сцена, пока наконец на смену ей не пришли великое спокойствие, великая нежность, пролившиеся на их сердца настоящим бальзамом.
Так любовь поселилась в доме, а ненависть оставила его.
Самодовольный идиот (юж.-нидерл. ругательство). (Здесь и далее примеч. переводчика).
Брилья-Саварен, Жан Антельм (1755–1826) — потомственный юрист, политический деятель эпохи Великой Французской революции, человек с бурной судьбой, однако гораздо более известен как эпикуреец, кулинар и автор вышедшей за два месяца до его смерти знаменитой книги «Психология вкуса, или Трансцендентная кулинария».
Чарка (нидерл.).
Любящий бледнеет (лат.).
Легко доступная девушка из трактира (юж.-нидерл.)