— Возьмите это, — сказала графиня, вынимая из сумочки записку, написанную на очень плотной бумаге. — Прочтите и сохраните ее, — добавила она, передавая записку Розье.
Розье прочла:
«Дорогая Амели,
Что за важность для тебя пучок засохших цветов? Горстка пыли, чуть-чуть травы — разве от подобных растительных сувениров остается что-нибудь еще?
Так вот же трава, пыль и мой портрет, раз уж ты оказала мне честь попросить все это у меня.
Жди меня вечером.
Поль».
— Он написал это и подписался в те времена, когда любил вас? — поинтересовалась старуха.
— Да.
— Не поставив даты?
— Он никогда не ставил дат на своих письмах.
— Ну, тогда… — вымолвила Розье с таким зловещим видом, точно давала какому-нибудь бандиту позволение растерзать трепещущее сердце своей дочери прямо у нее на глазах, — что ж, он у меня в руках! Она навсегда пребудет со мною, а его любить уже не сможет, потому что начнет презирать его как низкую тварь. А этот букет, о котором он так уничижительно отзывается, уж не от любящей ли какой женщины он у него…
— О нет, мадам, это от какой-нибудь девицы, в ту минуту расположенной к сантиментам и готовой в деревне согласиться на предложение первого встречного. Как Поль сохранил эти цветы? Я ничего не знаю об этом. Но в один прекрасный день они возбудили мою ревность, когда я увидела их у него в ящиках шкафа. Вы понимаете меня. С помощью портрета и букета мы возьмем свое, и есть еще это старое письмецо, на котором не проставлена дата, зато бумага сохранила всю свою свежесть.
— Как я счастлива! — дрогнувшим голосом сказала Розье.
— Новое жилье готово и ждет вас, — прибавила графиня. — Оно будет превосходным — изысканным, удобным.
— И очень дорогим! Я уточнила…
— Ваша сумма далеко превысила ожидаемую. Но пусть это вас не беспокоит.
— Вы заплатите? — едва переведя дух, спросила Розье.
— Ну конечно, заплачу! — ответила графиня, пренебрежительно поводя плечами.
Розье ничуть не казалась обиженной таким аристократическим и надменным великодушием, отводившим ей недостойную роль проплаченной добровольной склочницы, которую выкинут за дверь, едва только перестанут в ней нуждаться.
— На чье имя вы сняли дом? — смиренно поинтересовалась она.
— На имя одного из моих приятелей, барона де Р… Оттуда вас не выгонят. Вот ключи. Когда наши голубки вернутся из Остенде, вам предстоит остаться наедине с Маргеритой. Будьте наготове. Я натравлю на доктора кучу больных, да так, что ему не отвертеться с той минуты, как приедет сюда. Всю неделю будет занят день и ночь. А в это время…
— Знаю, что мне делать, — отвечала Розье, удивляясь тому, что как раз когда все самые дорогие из ее желаний близились к осуществлению, у нее вдруг потяжелело на сердце и душа ушла в пятки.
В конце недели молодые вернулись. Розье, предупрежденная об их приезде, ждала их, прильнув к окну столовой. Она поглаживала лежавшие в кармашке письмо, браслет и букет маргариток.
Едва они переступили порог, как явился лакей уведомить доктора, что госпожа де В.Б. тяжело и, быть может, смертельно больна и требует его немедленного присутствия.
Он покинул Маргериту, нежно обняв ее и поцеловав ее лоб, глаза, загоревшие щечки и прелестные губы, еще хранившие свежесть морского ветра.
Маргерита прошла в столовую.
В самой глубине сердца Розье кто-то крикнул: «Оставь ее в покое теперь! Подожди. Не бей сейчас. Имей же сострадание к чистой радости, что сияет на ее нежном лице». Нет, возразила язвительная ревность.
— О! О! — засуетилась она, еще даже не дав Маргерите присесть. — Вы там неплохо развлекались, мадам дочь моя?
— О! Да, мама! Но какая же я вам мадам? Лучше дайте я обниму вас. Ведь не преступление же это — съездить в Остенде и вернуться обратно?
— Надеюсь, он был к вам добр?
— Да.
— И очарователен, и предупредителен, и влюблен?
— Да.
— И говорил, что вас обожает, что любит больше всего на свете, что не сможет жить без вас?
— Этого он не говорил, но так оно и есть, — глядя матери в лицо, отвечала Маргерита, и у нее вдруг сильно забилось сердце.
Розье вынула из кармана письмо, браслет и букет и передала все это Маргерите.
Пока лицо ее дочери с каждой прочитанной фразой этого страшного письма переходило от живой бледности волнения к мертвенной бледности трупа, Розье, крутясь вокруг нее, точно старая волчица вокруг овцы, гнусно ухмылялась:
— Что, это тоже его обожание; и любовь, что превыше всего; и он жить не может без вас, а? Читайте-читайте, и еще разок прочтите, поверните это письмо, рассмотрите его хорошенько. Не станете же вы отрицать, что это его почерк. Это мне прислала сама графиня, возмущенная столь беспримерной низостью. Ну-с, что вы скажете теперь?
Маргерита не отвечала.
— Не правда ли, этот доктор лицемер, негодяй, и я была права, что ненавидела его?
Маргерита совсем сникла.
— Хотите, уедем отсюда?
Дрожащими пальцами Маргерита раздавила букет, бросила на пол, придавила ногой и плюнула на оставшуюся пыль, потом схватила Розье за руку и с силой потащила из комнаты вон.
Розье подобрала ободок, овчарку и череп. Потом пошла забрать все свои деньги и надеть шляпку. Следом за дочерью она вышла с виллы и направилась к дороге. А Маргерита по-прежнему не отвечала ни на один из многочисленных вопросов, которыми осыпала ее мать.
Было четыре часа пополудни.
Обе сели в коляску на остановке омнибусов.
— Отвезите нас на улицу Марникс, к господину де Р., — сказала кучеру Розье.
Пока ехали в коляске, Розье двадцать раз задала Маргерите один и тот же вопрос:
— Что значит эмблема этой овчарки и этого черепа?
Маргерита не отвечала.
— Ты на меня рассердилась? — снова спросила мать.
Ни слова в ответ.
Коляска остановилась на улице Марникс. Лакей отворил ворота, не дожидаясь, пока в дверь позвонят.
Маргерита, по-прежнему безмолвная, сразу прошла в сад присесть на скамейку из тростника, стоявшую у стены дома. Это был, собственно говоря, даже не сад, а палисадник с живой изгородью из цветов и густой зелени. В уголке стояла сельская беседка. За стенами виднелся прелестный готический шпиль колоколенки, совсем белый. В каштановой роще большого сада, в который выходил под прямым углом палисадник, заливались птицы. Жаворонки чирикали в клетках, подвешенных к стенам ближних домиков, и радостно раздували грудки навстречу согревавшему их солнцу. Меланхоличный бой часов на маленькой колоколенке уплывал в синее небо, где порхали ласточки. На цветах прядали крылышками несколько бабочек.
— Хорошо вам здесь будет? — спросила Розье.
Маргерита подняла на нее измученный взгляд и вышла из сада, чтобы зайти в дом.
— Что вы так на меня смотрите? Почему не отвечаете? Хотите пойти в свою комнату?
Розье больше не осмеливалась обращаться к дочери на «ты». Она хотела было вместе с Маргеритой войти в комнату, обставленную для нее с великолепным вкусом, однако та вытолкнула ее из спальни за плечи.
«Эти минуты гнева придется пережить», — подумала старуха, встревоженная и растерянная.
Совесть, разбухавшая в ее сердце, говорила ей: такое обращение заслужено было тобою.
Она приказала служанке принести в спальню Маргериты пивного супа, чтобы та поскорее заснула.
Безмолвная жертва дала обслужить себя и служанке сказала не больше слов, чем матери.
Но когда та, казалось, собиралась пробыть в спальне больше чем следовало, она встала перед нею, пристально уставившись на нее своими большими глазами. Служанка, ужаснувшись, поспешно вышла из спальни и побежала докладывать обо всем Розье. А та все старалась уговорить саму себя, что очень довольна и, сгорая со стыда, закуталась в простыни. Ей казалось, что она слышит тихие голоса, все твердившие ей: только что ты совершила злодейство.
— Хе! Хе-хе! — ухмылялась она во все горло, чтобы убедиться, что не боится. — Злодейство? Расстроить любовную интрижку — злодейство? Хе-хе! — Тревожась, что не сможет уснуть, старуха приказала и себе принести пивной суп. Опустошив миску до дна, она залегла в постель и, полуохмелевшая, забылась сном.
Наступил вечер.
Около десяти часов Розье разбудил странный звук: кто-то открывал дверь на улицу. «Воры», — подумалось ей. Задыхаясь от ужаса, она прислушалась. Сердце билось так часто, что, казалось, грудь сейчас лопнет. Она позвала:
— Жозефина, Жозефина!
Пришла служанка.
— Слышала ты этот звук? — спросила Розье.
— Да, — кивнула девушка.
— Быстро запри дверь моей спальни, это воры. Запирай быстрее!
— Это не воры, а молодая госпожа. Она вышла погулять в саду.
