— Этого-то я и боялась въ послѣдніе годы! воскликнула Грація, и лицо ея помертвѣло. Ты никогда не любила его — и вышла за него, принося себя въ жертву мнѣ!
— Тогда, продолжала Мери, крѣпче прижавши къ себѣ сестру:- онъ собирался уѣхать на долгое время. Оставивши нашъ домъ, онъ прислалъ мнѣ письмо, въ которомъ описалъ свое состояніе, свои виды въ будущемъ, и предложилъ мнѣ свою руку. По его словамъ, онъ видѣлъ, что ожиданіе пріѣзда Альфредова меня не радуетъ. Онъ думалъ, что сердце мое не участвуетъ въ данномъ мною словѣ, думалъ, можетъ быть, что я любила его когда-то, и потомъ разлюбила, и считалъ, можетъ быть, мое равнодушіе непритворнымъ — не знаю навѣрное; но я желала, чтобы въ вашихъ глазахъ я была совершенно потеряна для Альфреда, потеряна безвозвратно, мертва. Понимаешь ли ты меня, милая Грація?
Грація пристально смотрѣла ей въ глаза и была какъ будто въ недоумѣніи.
— Я видѣлась съ Уарденомъ и ввѣрилась его благородству; я сообщила ему мою тайну наканунѣ нашего отъѣзда, и онъ не измѣнилъ ей. Понимаешь ли ты, моя милая?
Грація смотрѣла на нее какъ-то неопредѣленно и, казалось, едва ее слышала.
— Сестрица, душа моя! сказала Мери:- соберись на минуту съ мыслями и выслушай меня. Не смотри на меня такъ странно! Въ другихъ земляхъ женщины, которыя хотятъ отречься отъ неумѣстной страсти или побороть въ сердцѣ своемъ какое нибудь глубокое чувство, удаляются въ безнадежную пустыню и навсегда затворяются отъ свѣта, отъ свѣтской любви и надеждъ. Поступая такимъ образомъ, онѣ принимаютъ дорогое для насъ съ тобою названіе сестеръ. Но и не отрекаясь отъ міра, Грація, живя подъ открытымъ небомъ, среди многолюдства и дѣятельности жизни, можно быть такими же сестрами, подавать помощь и утѣшеніе, дѣлать добро и съ сердцемъ, вѣчно свѣжимъ и юнымъ, открытымъ для счастья, сказать, когда нибудь: битва давно уже кончилась, побѣда давно уже одержана. Такая-то сестра твоя Мери. Понимаешь ли ты меня теперь, Грація?
Грація все еще смотрѣла на нее пристально и не отвѣчала ни слова.
— О, Грація, милая Грація! сказала Мери, еще тѣснѣе приникая къ груди, съ которою такъ долго была разлучена. — Если бы ты не была счастливою женою и матерью, если бъ у меня здѣсь не было малютки тёзки, если бы Альфредъ, добрый братъ мой, не былъ твоимъ возлюбленнымъ супругомъ, откуда проистекалъ бы мой сладостный восторгъ, которымъ проникнута я въ эту минуту. Я возвращаюсь къ вамъ такою же, какою васъ оставила. Сердце мое не звало другой любви, и рука моя никому не была отдана безъ него. Я не замужемъ и даже не невѣста: все та-же Мери, сердце которой привязано нераздѣльною любовью къ тебѣ, Грація.
Теперь она поняла ее; лицо ея прояснилось, слезы облегчили сердце; она упала на шею сестрѣ, плакала долго и ласкала ее, какъ ребенка.
Немного успокоившись, онѣ увидѣли возлѣ себя доктора съ сестрою его Мартою и Альфредомъ.
— Сегодня тяжкій для меня день, сказала Марта, улыбаясь сквозь слезы и обнимая племянницъ: — я разстаюсь съ милою Мери, ради вашего счастья. Что можете вы мнѣ дать въ замѣнъ ея.
— Обратившагося брата, сказалъ докторъ.
— Конечно, возразила Марта:- и это что нибудь да значитъ въ такомъ фарсѣ, какъ….
— Нѣтъ, пожалуйста! прервалъ ее докторъ голосомъ кающагося.
— Хорошо, я молчу, отвѣчала Марта: — однако, какъ же я буду теперь безъ Мери, проживши съ нею полдюжины лѣтъ?
— Вамъ слѣдуетъ, я думаю, переселиться къ намъ, сказалъ докторъ. — Теперь мы не будемъ сердиться.
— Или выйдите замужъ, тетушка, сказалъ Альфредъ.
— Да, спекуляція не дурна, отвѣчала старушка:- особенно если выбрать Мейкля Уардена, который, какъ я слышу, очень поисправился во всѣхъ отношеніяхъ. Только вотъ бѣда: я знала его еще ребенкомъ, когда сама была уже не въ первой молодости, — такъ, можетъ быть, онъ и не захочетъ. Рѣшусь уже лучше жить съ Мери, когда она выйдетъ замужъ; этого, конечно, не долго ждать; а до тѣхъ поръ проживу и одна. Что вы на это скажете, братецъ?
— Мнѣ ужасно хочется сказать вамъ на это, что свѣтъ смѣшонъ, и нѣтъ въ немъ ничего серьёзнаго, отвѣчалъ докторъ.
— Говорите, сколько угодно! никто вамъ не повѣритъ, взглянувши на ваши глаза.
— Да, это свѣтъ, полный великодушныхъ сердецъ, сказалъ докторъ, прижимая къ груди своей Мери и неразлучную съ ней Грацію: — свѣтъ, полный вещей серьёзныхъ, несмотря на все дурачества, даже несмотря на мое, которое стоитъ всѣхъ остальныхъ, — свѣтъ, на которомъ солнце каждый день озаряетъ тысячу битвъ безъ кровопролитія, искупающихъ жалкіе ужасы полей битвъ, свѣтъ, надъ которымъ да проститъ намъ небо наши насмѣшки, — свѣтъ священныхъ тайнъ, — и только Творцу его извѣстно, что кроется подъ поверхностью Его подобія!
Я угодилъ бы вамъ плохо, если бы, превративши перо въ скальпель, началъ разсѣкать у васъ передъ глазами радости семейства, свидѣвшагося послѣ долгой разлуки. Я не послѣдую за докторомъ въ воспоминанія его горести при бѣгствѣ Мери, не скажу вамъ, какъ серьезенъ сталъ въ его глазахъ свѣтъ, гдѣ въ сердцѣ каждаго человѣка глубоко заброшенъ якорь любви, — какъ убила его бездѣлица — недочетъ маленькой единицы въ огромномъ итогѣ житейскихъ глупостей; я не стану разсказывать, какъ сестра его изъ состраданія къ его горькому положенію, давно уже, мало по малу, открыла ему всю истину и научили его цѣнить сердце добровольной изгнанницы, — какъ открыли истину и Альфреду, въ теченіи этого года, — какъ увидѣла его Мери и обѣщала ему, какъ брату, что ввечеру, въ день ея рожденія, Грація узнаетъ все отъ вся самой.
— Извините, — можно войти? спросилъ Снитчей, заглядывая въ садъ.
И не дожидаясь позволенія, онъ пошелъ прямо къ Мери и поцаловалъ ея руку съ непритворною радостью.
— Если бы мистеръ Краггсъ былъ въ живыхъ, миссъ Мери, сказалъ Снитчей: — онъ принялъ бы живое участіе въ общей радости. Все это доказало бы ему, мистеръ Альфредъ, что жить на свѣтѣ не черезъ чуръ легко, и что вообще не мѣшаетъ облегчать жизнь; а Краггсъ былъ человѣкъ, котораго можно убѣдить, сэръ. Онъ всегда соглашался съ доказанною истиной. Если бы онъ могъ выслушать доказательства теперь, я… но что за ребячество! Мистриссъ Снитчей, душа моя, — и она появилась при этихъ словахъ изъ за двери, — войдите; вы здѣсь среди старыхъ друзей.
Мистриссъ Снитчей, окончивши поздравленія, отвела мужа въ сторону.
— Знаете ли, сказала она: — не въ моихъ правилахъ тревожить прахъ усопшихъ….
— Знаю, подхватилъ мужъ.
— Мистеръ Краггсъ….
— Умеръ, договорилъ Снитчей.
— Но прошу васъ, вспомните балъ у доктора, прошу васъ, вспомните только. Если память не вовсе вамъ измѣнила, мистеръ Снитчей, и если вы не въ бреду, припомните, какъ я васъ просила, умоляя на колѣняхъ….
— На колѣняхъ? повторилъ Снитчей.
— Да, смѣло отвѣчала жена его: — вы очень хорошо это знаете, — просила остерегаться его, взглянуть на выраженіе его глазъ. Скажите теперь, не была ли я права? не было у него въ ту минуту на душѣ тайны?
— Мистриссъ Снитчей, шепнулъ ей на ухо мужъ: — наблюдали ли вы когда нибудь за выраженіемъ моихъ глазъ?
— Нѣтъ, насмѣшливо отвѣчала мистриссъ Снитчей. — Не воображайте себѣ такъ много.
— Въ этотъ вечеръ, сударыня, продолжалъ онъ, дернувши ее за рукавъ: — случилось такъ, что оба мы знали одну и туже тайну, которую не могли разглашать, уже по званію адвокатовъ. Чѣмъ меньше вы будете толковать о подобныхъ вещахъ, тѣмъ лучше, мистриссъ Снитчей. Это вамъ урокъ; впередъ старайтесь смотрѣть зорче и не такъ подозрительно. Миссъ Мери, я привезъ съ собою вашу старую знакомую. Войдите, мистриссъ!
Бѣдняжка Клеменси, отирая глаза передникомъ, вошла медленно, въ сопровожденіи мужа, убитаго предчувствіемъ, что если она предастся печали, такъ «Терка» погибла.
— Что съ вами, мистриссъ! сказалъ Снитчей, останавливая Мери, бросившуюся было къ Клеменси, и становясь между ними.
— Что со мною! воскликнула бѣдная Клеменси, удивленная, почти обидѣвшаяся этимъ вопросомъ и испуганная страннымъ ревомъ Бритна, она подняла глаза — и увидѣла прямо передъ собою милое, незабвенное лицо Mери; она начала плакать, смѣяться, кричать, бросилась къ Мери и прижала ее къ сердцу, бросилась обнимать Снитчея (къ великому неудовольствію мистриссъ Снитчей), потомъ доктора, потомъ Бритна, и въ заключеніе закрыла себѣ голову передникомъ, въ припадкѣ истерики.
За Снитчеемъ вошелъ въ садъ кто-то незнакомый и остановился у воротъ, никѣмъ незамѣченный: общее вниманіе сдѣлалось монополіей восторженной Клеменси. Впрочемъ, онъ и не желалъ быть замѣченнымъ; онъ стоялъ поодаль, съ потупленными глазами, и несмотря на его прекрасную наружность, въ немъ было что-то унылое, рѣзко отличавшееся отъ общей радости.
Прежде всѣхъ замѣтили его зоркіе глаза тетушки Марты, и въ туже минуту она уже разговаривала съ нимъ. Потомъ, подошедши къ сестрамъ, она шепнула что-то на ухо Мери; Мери была, казалось, удивлена, но скоро опомнилась, робко подошла съ Мартою къ незнакомцу и тоже начала съ нимъ говорить.
