светлый, угрюмый, полный увлечений, мрачный, полный надежд, образ, населенный садами и домами, ласковыми девушками и ужасными насекомыми, образ, который разрушат проколом спицы, точно воздушный шарик в Луврском парке.
— Вот и я, — сказала Сара, — простите, что заставила вас ждать.
Матье поднял голову и почувствовал облегчение: она склонилась над перилами, тяжелая и уродливая; то была зрелая женщина, со старой плотью, которая, казалось, вышла из солености и никогда не была рождена. Сара ему улыбнулась и быстро спустилась по лестнице, кимоно развевалось вокруг коротеньких ног.
— Ну что? Что случилось? — жадно спросила она. Большие тусклые глаза настойчиво рассматривали его. Он отвернулся и сухо сказал:
— Марсель беременна.
— Вот как!
Вид у Сары был скорее обрадованный. Она застенчиво начала:
— Итак… вы скоро…
— Нет, нет, — живо перебил ее Матье, — мы не хотим детей.
— А! Да, — сказала она, — понимаю. Она опустила голову и умолкла. Матье не смог вынести эту печаль, которая не была даже упреком.
— Помнится, и с вами такое когда-то случалось. Гомес мне говорил, — грубовато возразил он ее мыслям.
— Да. Когда-то…
И вдруг она подняла глаза и порывисто добавила:
— Знаете, это пустяк, если не упустишь время.
Она запрещала себе осуждать его, она отбросила осуждение и упреки, у нее было только одно желание — утешить.
— Это пустяк…
Он попытался улыбнуться, посмотреть в будущее с надеждой. Теперь по этой крошечной и тайной смерти будет носить траур только она.
— Послушайте, Сара, — сказал Матье раздраженно, — попытайтесь меня понять. Я не хочу жениться. И это не из эгоизма: по-моему, брак…
Он остановился: Сара была замужем, она вышла за Гомеса пять лет назад. Немного погодя он добавил:
— К тому же Марсель тоже не хочет ребенка.
— Она что, не любит детей?
— Они ее не интересуют.
Сара казалась озадаченной.
— Да, — проговорила она, — да… Тогда действительно… Она взяла его за руки.
— Мой бедный Матье, как вы должны быть огорчены! Я хотела бы вам помочь.
— Именно об этом и речь, — сказал Матье. — Когда у вас были… эти затруднения, вы к кому-то обращались, кажется, к какому-то русскому.
— Да, — сказала Сара и переменилась в лице. — Это было ужасно.
— Да? — спросил Матье дрогнувшим голосом. — А что… это очень больно?
— Нет, не очень, но… — жалобно сказала она. — Я думала о маленьком. Знаете, так хотел Гомес. А в то время, когда он чего-то хотел… Но это был ужас, я никогда… Сейчас он мог бы умолять меня на коленях, но я бы этого снова не сделала.
Она растерянно посмотрела на Матье.
— После операции мне дали пакетик и сказали: «Бросьте в сточную канаву». В сточную канаву! Точно дохлую крысу! Матье, — сказала она, сильно сжимая ему руку, — вы даже не знаете, что собираетесь сделать!
— А когда производят на свет ребенка, разве больше знают? — с гневом спросил Матье.
Ребенок — одним сознанием больше, маленький бессмысленный отсвет, который будет летать по кругу, ударяться о стены и уже не сможет убежать.
— Нет, но я хочу сказать: вы не знаете, чего требуете от Марсель. Боюсь, как бы она вас позже не возненавидела.
Матье снова представил себе глаза Марсель, большие, скорбные, обведенные кругами.
— Разве вы ненавидите Гомеса? — сухо спросил он. Сара сделала жалкий и беспомощный жест: она никого не могла ненавидеть, а Гомеса меньше, чем кого бы то ни было.
— Во всяком случае, — сказала она, замкнувшись, — я не могу направить вас к этому русскому, он все еще оперирует, но он спился, я ему больше не доверяю. Два года назад он влип в грязную историю.
— А другого вы никого не знаете?
— Никого, — медленно сказала Сара. Но вдруг доброта озарила ее лицо, и она воскликнула: — Да нет же, я придумала, как же я раньше не догадалась. Я все улажу. Вальдман. Вы его не видели у меня? Еврей, гинеколог. Это в некотором роде специалист по абортам, с ним вы будете спокойны. В Берлине у него была огромная врачебная практика. Когда нацисты пришли к власти, он поселился в Вене. Затем произошел аншлюс, и он приехал в Париж с маленьким чемоданчиком. Но задолго до того он переправил все свои деньги в Цюрих.
— Вы думаете, получится?
— Естественно. Сегодня же пойду к нему. — Я рад, — сказал Матье, — я страшно рад. Он не очень дорого берет?
— Раньше он брал до двух тысяч марок.
Матье побледнел: «Это же десять тысяч франков!»
Она живо добавила:
— Это был грабеж, он заставлял платить за свою репутацию. Здесь его никто не знает, и он будет разумней: я предложу ему три тысячи франков.
— Хорошо, — сказал Матье, стиснув зубы. В мозгу стучало: «Где я возьму такие деньги?»
— Послушайте, — решилась Сара, — а почему бы мне не пойти к нему сейчас же? Он живет на улице Блез-Де-гофф, это совсем рядом. Я одеваюсь и выхожу. Вы меня подождете?
— Нет, я… У меня назначена встреча на половину одиннадцатого. Сара, вы сокровище, — сказал Матье.
Он взял ее за плечи и, улыбаясь, встряхнул. Она поступилась ради него своим сильнейшим отвращением, из великодушия стала соучастницей в деле, которое внушало ей ужас: она светилась от удовольствия.
— Где вы будете в одиннадцать? — спросила она, — Я могла бы вам позвонить.
— Я буду в «Дюпон Латен» на бульваре Сен-Мишель. Я там дождусь вашего звонка, хорошо?
— В «Дюпон Латен», договорились.
Пеньюар Сары широко распахнулся на ее огромной груди. Матье прижал ее к себе из нежности и чтобы не видеть ее тела.
— До свиданья, — сказала Сара, — до свиданья, мой дорогой Матье.
Она подняла к нему ласковое безобразное лицо. В нем была трогательная и почти чувственная покорность, которая подстрекала скрытое желание сделать ей больно, вызвать у нее стыд. «Когда я ее вижу, — говорил Даниель, — я понимаю садистов». Матье расцеловал ее в обе щеки.
«Лето!» Небо неотступно преследовало улицу, это было какое-то природное наваждение; люди плавали в небе, лица их пламенели. Матье вдыхал зеленый, живой запах, свежую пыль; он сощурил глаза и улыбнулся. «Лето!» Он сделал несколько шагов; черный расплавленный асфальт, усыпанный белой крошкой, прилипал к его подошвам: Марсель была беременна, и это было другое лето.
Она спала, ее тело купалось в густой тени и потело во сне. Ее красивая смугло-фиолетовая грудь осела, капельки просачивались наружу, белые и солоноватые, как цветы. Она спит. Она всегда спит до полудня. Но пузырь в ее чреве не спит, ему некогда спать: он питается и раздувается. Время текло непреклонными и непоправимыми толчками. Пузырь раздувался, а время текло. «Деньги нужно найти в ближайшие двое
