Он улыбнулся. Наступило молчание, и он снова стал развертывать платок.
— Я узнаю ее, — сказал он, развернув платок. — За этот несчастный свод законов я предлагал твоему отцу поместье Хольт у Энунзарфьорда, он ведь считается одним из самых замечательных древних памятников германских народов, он даже более замечателен, чем древний lex salica[89] франков. Да, это было в те времена, когда мои слова считались важнее жужжанья мухи в налоговой палате. Я хотел даже предложить ему Видэй, если бы он счел Хольт недостаточной платой за книгу. Но хотя он редко отказывался от земельной собственности, которую можно было получить на выгодных условиях, он знал так же хорошо, как и я, что все крупнейшие поместья в Исландии гораздо менее ценны, чем древние исландские рукописи, и поэтому так и не уступил мне ее. Позднее я написал ему и предлагал уплатить здесь, в Компании, любую сумму, которую он укажет, в золоте или серебре, за эти старые лоскутья. Следующей весной он прислал мне подарок — копию книги, сделанную так, как их обычно делают в Исландии: если писец сам читает правильно, то он непременно стремится исправить своего предшественника. У меня было много лучших копий этой книги.
— Ты по-прежнему считаешь, что нет иной Исландии, кроме той, которая живет в старых книгах? — спросила она. — А мы, обитающие там, лишь боль в твоей груди, от которой ты любым способом хочешь отделаться, а может быть, мы для тебя и вовсе ничего не значим?
— Душа северных народов, — ответил он, — скрыта в исландских книгах, а не в тех людях, которые сейчас живут в северных странах или в самой Исландии. Но прорицательница предсказала, что золотые тавлеи начала времен будут найдены в траве, когда наступит конец мира.
— Я слышала, что нас хотят переселить на ютландские пустоши, — сказала она.
— Если ты хочешь, я помешаю этому, — ответил он и улыбнулся.
— Если я хочу, — повторила она. — Что может сделать бедная женщина? В последний раз, когда я тебя видела, я была нищенкой в Тингведлире на Эхсарау.
— Я был слугой беззащитных, — сказал он, — Я видел, как ты сидела у дороги…
— …в лохмотьях тех, кого ты оправдал, — добавила она.
Он сидел мрачно, с почти отсутствующим взглядом. Казалось, он шепчет про себя слова древней песни.
— Где то пламя, которое я хотел раздуть? Оно стало еще слабее, чем когда бы то ни было. А беззащитные, которых я хотел защитить? Даже их вздохов не слышно более.
— У тебя есть Йоун Хреггвидссон, — сказала она.
— Да. У меня есть Йоун Хреггвидссон. Но это все. И, может быть, его отнимут у меня и повесят еще до окончания зимы.
— Нет, — сказала она и придвинулась ближе к нему. — Мы должны говорить не о Йоуне Хреггвидссоне. Прости, что я упомянула это имя. Я пойду разбужу хозяина, чтобы он принес нам кувшин вина.
— Нет, — сказал он. — Не надо хозяйского вина. Не надо ничего ни от кого. Пока мы сидим так, у нас есть все.
Она откинулась на диване и тихо повторила последнее слово:
— Все.
— В нашей жизни, что бы ни случилось, существует лишь одно.
Она прошептала:
— Одно.
— Ты знаешь, почему я пришел? — спросил он.
— Да, — ответила она, — чтобы никогда больше не разлучаться со мной.
Она встала, подошла к обитому железом сундуку и вынула из него несколько документов большого формата с висящей на них королевской печатью.
Она держала документы большим и указательным пальцем подальше от себя, как держат за хвост крысу.
— Эти рескрипты, — сказала она, — указы, вызовы и лицензии — не что иное, как тщеславие и притворство.
Он подошел к ней и тем же движением, каким подставляют руку под паука, говоря: вверх, вверх, если ты предсказываешь добро, вниз, вниз, если ты предсказываешь плохое, — взвесил на ладони королевскую печать, свисавшую на шнуре с одного из документов.
— Ты многого добилась, — сказал он.
— Я приехала сюда в надежде встретить тебя, — сказала она. — Все остальное не имеет никакого значения. Я разорву на клочки эти бумажки.
— Безразлично, — сказал он, — целы или порваны эти документы. Все указы датского короля все равно потеряют силу до того, как новый альтинг соберется на Эхсарау.
— Ты думаешь, что отныне нашими законами будут мечты и саги, — сказала она, и лицо ее покрылось тенью.
— Я могу стать лордом Исландии, — сказал он. — А ты будешь моей леди. Я пришел для того, чтобы сказать тебе это.
— Измена родине? — тихо спросила она.
— Нет. Король хочет продать Исландию. Датским королям всегда очень хотелось продать эту недвижимость, но дело в том, что иностранные князья находили в ней кое-какие изъяны, пока наконец не нашелся покупатель. Немцы в Гамбурге намерены купить ее. Но они считают, что им не удержать ее, если они не найдут штатгальтера, которого любит народ. И вот они думают, что я и есть подходящий человек.
Она долго смотрела на него.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Управлять страной, — ответил он и улыбнулся. — Первым шагом будет восстановление наших национальных прав почти на той же основе, которая в свое время определила трактат, заключенный со старым Хоконом в Норвегии.
— А судебная власть?
— Моим вторым делом будет снятие с постов всех чиновников датского короля и высылка некоторых из страны, в частности, ландфугта Пауля Бейера, а также заместителя судьи Йоуна Эйольфссона. Нужно очистить законы от датского вмешательства и создать новые.
— А где будет твоя резиденция?
— Где ты хочешь?
— В Бессастадире.
— Как ты хочешь, — сказал он. — Дом будет выстроен не менее великолепный, чем любой королевский дворец в Дании. Я построю каменную библиотеку и водворю туда все драгоценные книги, которые я спас от гниения в лачугах в эпоху разрушений, причиненных датчанами.
— У нас будет большой пиршественный зал, — сказала она. — На стенах будут висеть гербы и щиты древних воинов. Твои друзья будут по вечерам сидеть с тобой за дубовым столом, рассказывать о древних событиях и пить пиво из кружек.
— Наших земляков не будут больше пороть за то, что они ведут выгодную торговлю, — сказал Арнас Арнэус. — Вокруг гаваней вырастут торговые города по образцу чужестранных, будет создан рыболовный флот, и мы станем продавать сушеную рыбу и шерсть городам на материке, как в старые времена, как при Йоуне Арасоне, а взамен покупать те товары, которые нужны цивилизованным людям. Из недр земли будут добываться ее сокровища, император покажет кулак королю Дании и потребует, чтобы он вернул исландцам те драгоценности, которые по его приказу были украдены из собора в Хоуларе, из Мункатверо, Мэдруведлира и Тингейрара. Будут возвращены также старые поместья, которые датская корона захватила после падения исландской церкви. В Исландии будет создан прекрасный университет и коллегия, исландские ученые снова заживут как люди.
— Мы построим дворец, — сказала она, — не хуже того, который барон Гюльденлеве построил себе в Дании на исландские деньги.
— В Тингведлире, — добавил он, — будет построено величественное здание суда и повешен другой колокол, больше и звучнее того, который король повелел увезти, а Йоун Хреггвидссон сбросил по приказу палача.
— Холодный лунный свет, сверкающий в пруду, где топят женщин, не будет более единственным милосердием для бедных исландок, — сказала она.
— А изголодавшихся нищих не будут больше вешать у Альманнагья во имя правосудия, — сказал он.
— Все будут нашими друзьями, — сказала она, — ведь народ будет хорошо жить.
— И тюрьма для рабов в Бессастадире будет снесена, — сказал он. — Ибо в стране, где народ живет хорошо, не совершаются преступления.
— И мы будем разъезжать по стране на белых конях, — сказала она.
Чайки по-прежнему без помех летали над улицами и каналами, а город был погружен в сон, когда послышался стук тяжелых конских копыт и шум колес кареты, которая со скрипом остановилась. Вскоре в дверь осторожно постучали. Снайфридур в одной ночной сорочке выглянула наружу. Лицо у нее разрумянилось, глаза сияли мягким блеском, волосы волнами рассыпались по плечам.
— Ты стучишь, но не входишь, — сказала она. — Почему ты не входишь?
— Я боюсь помешать, — ответила камеристка.
— Кому?
— Вы одни?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Компания прислала карету за вещами.
— Где же ты была всю ночь?
— Вы же сказали мне вчера вечером, чтобы я пошла к своей приятельнице Трине, — сказала камеристка. — Я не посмела больше войти. Я думала, что здесь кто-то есть.
— О ком ты говоришь? Кто должен быть здесь?
— Я не слышала, чтобы кто-то вышел.
— А кто должен был выйти?
— Тот, кто пришел, чтобы взять книгу.
— Какую книгу?
— Ту книгу.
— Никто не приходил за книгой: если ты посмотришь, ты увидишь, что она лежит в сундуке на самом верху, куда ты ее вчера положила.
