Матильда слушала его с чрезвычайным вниманием. К ней вернулось хладнокровие. Она обязана была выведать, что угрожает Габриэлю и предупредить его. Ее не устраивал закон, по которому дети расплачиваются за отцов, она не допустит, чтобы этот несправедливый закон применялся к Андресу. Градер сильнее их, думала она. Он подготовится и сумеет отвести нависшую над ним опасность.
— Я рада, Симфорьен, что мы с тобой объяснились. Я считаю, что по отношению к Андресу ты поступил некорректно, но не сомневаюсь, ты действовал из лучших побуждений.
Он сжал руку жены.
— Только не скрывай от меня ничего, — добавила она. — Ты знаешь, как я люблю Андреса… Мне необходимо понять, что угрожает его отцу… и уберечь мальчика, найти какой-то способ… отослать его… Например, мы бы могли отправить его в Норвегию. Там надо было посетить бумажные фабрики…
— Пододвинься ближе и слушай. — Старик заговорил еще тише. — Мне давно известно от самого Градера, что его шантажирует одна женщина. Нетрудно догадаться: если она в течение стольких лет умудряется обирать такого ловкача, как он, значит, у нее есть против него мощное оружие… Я стал искать адрес этой самой Алины и нашел; просто проследил за почтой Градера, когда он гостил у нас в последний раз… Матильда, он очень силен, он сам отсюда не уедет, пока со мной не разделается. Я чувствую себя беспомощным перед ним… из-за болезни. Клерак вдруг заявил, что мое состояние ухудшается, я такого прежде от него никогда не слышал, а сейчас — только смотри, никому ни слова — он почему-то забил тревогу. Откровенно говоря, я ему не верю, я же чувствую, что не так уж и плох… Но этот подлец должен отсюда убраться… Ты согласна? Во что бы то ни стало… Так вот, я написал этой Алине. Сегодня утром я получил ответ: она берется меня от него избавить. Она появится здесь, когда он меньше всего будет ее ждать. Понятно, мне придется раскошелиться, но я заплачу ей только тогда, когда и духу его здесь не останется. Она теперь готова его сдать, поскольку из него больше нечего вытянуть. За его голову ей предлагают целое состояние. Сама понимаешь кто — маркиз де Дорт… Я тебе рассказывал эту историю: Градер повсюду хвастал письмами его жены, а потом продал их мужу за сто тысяч. Жених мадемуазель де Дорт после этого от нее отказался… Девушка, говорят, сошла с ума… В общем, это все не важно. Главное, что маркиз жаждет мести и денег не пожалеет. Алина уже заключила с ним сделку. Арестуют ли Градера или только нервы ему пощекочут, лучше, чтобы это происходило не здесь. Даже и издалека на нас все равно грязь польется.
Матильде хотелось крикнуть: «Не надо… ради Андреса!» Но она сдержалась. Муж ни за что не изменит своего решения. Нет, нужно придерживаться уже избранной тактики: делать вид, что она полностью на его стороне, все выведать и предупредить Габриэля. Ради Андреса она вступит в сговор с бандитом… Ну да, с бандитом… Хотя давеча этот бандит одним словом пробудил в ней трепет, когда упомянул про «голубятник»… Она вспомнила, как тридцать лет назад целомудренно положила голову на его плечо и закрыла глаза, а вокруг шуршал в листьях дождь и громыхала гроза… Ничего другого не было в ее жизни… Ничего уже не будет… Неужели ничего? Эти смутные мысли роились у нее в голове, однако она продолжала внимательно слушать откровения старика:
— Как ты догадываешься, в письмах я себя не называл и не подписывал их. В отсутствии осторожности меня не обвинишь. От кого письма — неизвестно, откуда отправлены — тоже: вдруг бы ей вздумалось сохранить конверты. Я всегда передавал их Бербине, он по понедельникам ездит в Бордо. Из Льожа я ничего не отправляю, не доверяю девице на почте. Короче, через три дня, в понедельник вечером, Алина будет здесь. Катрин встретит ее на вокзале. Как только она приедет, мы ее запустим в комнату к Градеру и застанем его врасплох, спящим. Она мне написала: «Уверяю вас, он уедет со мной во вторник утром первым же поездом…» Ему мало не покажется, как говорит Андрес… Нет, не покажется… Но в действительности, — он с беспокойством наблюдал за Матильдой, — я оказываю Андресу большую услугу: один раз отрежем по живому, а дальше он все забудет, и останется жить здесь. Зачем его куда-то отсылать, деньги тратить? Будет продолжать заниматься имением, как если бы оно ему принадлежало, а Катрин со временем выйдет за Бербине… Ты уходишь? — спросил он, заметив, что Матильда встала.
— Нет. Просто мне кажется, ты слишком много говоришь и слишком волнуешься.
Она протянула руку, чтобы потрогать ему лоб, а он перехватил ее и поднес к своим сухим губам.
— Катрин пришла бы в ярость, если бы узнала, что я тебе все рассказал… Она о тебе плохо думает, это от ревности… Но я ни о чем не жалею… Наоборот, мне стало спокойнее… Этот человек всегда был тебе отвратителен… У тебя есть причины его ненавидеть хотя бы из-за Адила…
Она ответила искренним тоном:
— Не знаю, ненавижу ли я его, но он и вправду вызывает у меня отвращение и страх…
Деба приободрился, он с довольным видом потирал руки и пощелкивал пальцами:
— Я спокоен на твой счет. Собственно, твоя задача — заботиться об Андресе и отвлекать его внимание. Когда же дело будет сделано, ты сумеешь представить ему все в лучшем свете, я на тебя полагаюсь.
Старик держал Матильду за руку; она едва успела отдернуть ее, когда в комнату вошла Катрин и подозрительно на них уставилась. Матильде не терпелось поскорее поделиться новостью, ею владело радостное возбуждение ребенка, спешащего возвестить о катастрофе. Сразу пойти к Градеру было бы неосторожно — Катрин наверняка за ними следит. И тут она вспомнила, что Градер ушел к Клераку. Теперь ей стало понятно, отчего доктор нагнал страху на Симфорьена. Градер силен, сильнее своего соперника, он парирует удар.
Дождь припустил с новой силой. Матильда дежурила у окна своей комнаты, чуть приподняв занавеску, чтобы дать знак Градеру, лишь только он появится. Ожидание ее не тяготило. Она все равно не смогла бы заниматься ничем другим. Она тоже настойчиво шла к цели: к своему счастью. В чем заключалось это счастье, она еще не осознавала, но тянулась к нему всей душой с того дня, как приехал Габриэль. С помощью Габриэля она добьется своего, он распахнет перед ней двери… Разве она делала что-то дурное? О чем ей беспокоиться? Случись ей идти к исповеди прямо сейчас, в каком грехе она смогла бы себя обвинить? Разве она не обязана предупредить Градера? Речь идет о его жизни, а он — муж Адила и отец Андреса… «На Градера тебе плевать, — шептал ей какой-то тайный голос. — Ты прекрасно знаешь, что тебе от него надо…»
— Мне от него ничего не надо! — воскликнула она вслух.
Матильда, Андрес и Катрин уже сидели за столом, когда вернулся Градер. Со времени известных событий их трапезы проходили в молчании. Катрин, как обычно, ушла еще до десерта и поднялась к отцу. Слыша ее шаги над головой, Матильда была уверена, что никто за ними не следит. Она шепнула Градеру, что ей необходимо поговорить с ним безотлагательно, и в надежном месте. Но где найти такое место, когда дождь согнал всех в дом?
— Приходи вечером ко мне в комнату, — сказал Градер. — Она самая удаленная.
— А если меня кто-нибудь заметит? Подумают, что…
— Во-первых, никто не заметит. И потом, сейчас не до церемоний. Ты ведь хочешь сообщить мне что-то важное? Я догадываюсь… Алина?
Она кивнула. Он поднял сжатые в кулаки руки и уронил их на стол.
— Опять она!
На лице его отразилась такая ненависть, что Матильда отвела взгляд.
Под вечер того же дня Андрес, лежа на постели, докуривал последнюю сигарету из пачки, начатой только утром. Под ноги он подложил газету, чтобы не запачкать покрывало грязными ботинками. В это время Жерсента крикнула ему из-за двери, что его хочет видеть кюре.
— Да, да, он спрашивает вас, месье Андрес… Я провела его в гостиную.
Андрес не сразу связал в уме слова «кюре» и «брат Тота», а когда связал — мигом вскочил: так ведь это и есть ее долгожданное послание, наихудший его вариант. Коли в дело вмешался кюре, значит, надеяться больше не на что. Андрес спустился вниз, не потрудившись хотя бы пригладить волосы. Всклокоченный, с расстегнутым воротом и безумным взглядом он вошел в огромную мрачную комнату, где, несмотря на отопление, царил холод. Вдоль стен между двумя большими консолями под буль стояли накрытые чехлами кресла, над ними висели довольно хорошего качества портреты Дю Бюшей кисти известного бордосского живописца времен реставрации Галлара. Обернутая муслином люстра отражалась на поверхности круглого стола в стиле ампир, заваленного фотографиями, комплектами шашек, стереоскопами. Среди всех этих предметов приютилась и шляпа кюре, чудная, помятая, похожая на дохлую летучую мышь. Андрес исподлобья взглянул на невысокого, коренастого, как и он сам, молодого человека (неудивительно, что Мулер и Пардье их спутали), но не прочел на его насупленном и уже изборожденном морщинами лице ни страха, ни стыда. Слово «священник» воплощало для Андреса набор понятий, к которым никогда не обращался его ум. Мальчишкой он, как и бесчисленное множество его сверстников, принял причастие, потому что так положено, и тут же об этом забыл. Если бы кто-нибудь попробовал тогда разобраться в его душе, то обнаружил бы, что религия представляется ему делом скучным и никчемным, и вспоминать о ней стоит разве только в минуту смерти как о единственном известном способе достойно провести похоронную церемонию, ну, или еще по случаю бракосочетания. Вдобавок Андрес как мужчина испытывал к целомудренному юноше неосознанное, но глубокое физическое отвращение.
