— Ты уверена, что встречать ее пойдет Катрин?.. — допытывался Градер. — Значит, Деба сказал тебе, что печатал письма на машинке, адреса не указывал и отправлял из Бордо? Это очень важно…
— Почему это так важно? — спросила Матильда.
Он неопределенно мотнул головой и снова погрузился в свои мысли. Она наблюдала за ним издали: он сидел, подперев голову руками, пальцы его были крепко сжаты. Матильда разбередила могучую силу: так ребенок, беззаботно бросивший горящую спичку, видит, как загорается лес, и вот уже звонит набат, летит от колокольни к колокольне, а по дорогам спешат автомобили и повозки… Напрасно она умоляла Градера уехать подальше, укрыться в безопасном месте. Нет, он хотел дать бой. Не нужно ей было ничего рассказывать: приехала бы Алина, увезла его. Без шума, конечно, не обошлось бы: слухи быстро распространяются… но потом смолкают. Андреса отправили бы в Скандинавию. Раньше она противилась этой поездке, а теперь была счастлива его отослать. Но что об этом думать? Что сделано, то сделано… Впрочем, один выход у нее оставался: броситься в ноги Симфорьену, признаться, что предала его. Он даст Алине телеграмму, отсрочит ее приезд, и, глядишь, все уладится… Рассуждая так, Матильда расхаживала взад-вперед по комнате, и теперь уже Градер не спускал с нее глаз.
Он почуял опасность. Интуиция его никогда не подводила: он умел угадывать мысли противника и чувствовал зарождающее предательство раньше, чем сообщник формулировал его для себя.
— Правильно ли я понял, что Катрин не поедет на вокзал на машине, дабы не привлекать внимания? Точно ли они придут пешком? — спросил он.
— Зачем ты спрашиваешь, если уже все знаешь?
— Хорошо, поговорим о другом. У меня тоже есть для тебя новость: к Андресу сегодня приходил аббат Форка. Угадай зачем? Наша пассия вроде бы помирилась со своим муженьком. Кюре заморочил мальчику голову, и он — сейчас, по крайней мере, — отказался ее преследовать…
— Вот как? — сказала Матильда и остановилась.
— Это очень важно для нас… для тебя… Уделяй ему побольше внимания, следи за ним исподволь, окружи его заботой… Но только перестань обращаться с ним, как с ребенком, оставь эту манеру. Ему сейчас надо, чтобы рядом была женщина, ласковая, нежная. В остальном положись на меня. Теперь все пойдет быстро, очень быстро. И, главное, не беспокойся: я имею право на самооборону. Что бы ни случилось, говори себе с чистой совестью, что я обязан был защищаться. — Он подошел к ней. — Скоро ты будешь свободна, Матильда.
— Зачем мне свобода! — перебила она его. — Мне ничего не нужно, ничего…
Градер сделал ей знак, чтобы она говорила потише, и приложил ухо к двери.
— Думаю, я могу идти к себе. Я понимаю, детка, что ты ничего не хочешь и довольна тем, что есть. Но если бы случилось такое… на что ты не рассчитываешь, о чем никогда не думала?.. Словом, сама увидишь… Я спокоен на твой счет: в этой партии ты пока не сделала ни одного неверного хода. А сегодняшнюю услугу я никогда не забуду. Да и ты не забудешь, что обязана своим счастьем мне, в те времена, а они наступят очень скоро, когда даже ночь не будет отделять тебя от Андреса.
— Замолчи, ты отвратителен! — вырвалось у нее.
Но Градера уже не было. Матильда не спешила раздеваться, она стояла посреди комнаты, не думая ни о чем и даже наслаждаясь неожиданным отсутствием мыслей. Затем она решила выпить снотворное, чтобы скорее заснуть.
Шкафчик с лекарствами находится в туалетной комнате, окна которой обращены на хозяйственный двор. В окнах матовые стекла, ставен нет. Из осторожности свет лучше не зажигать. Матильда ощупью перебирает тюбики и склянки. Залаяла Пастушка, смолкла. Но что это за скрип? Да, конечно: так скрипит дощатая дверца сарая с инструментами. Матильда встает на табурет, приоткрывает окно. Дождь кончился, но с деревьев еще капает, а когда поднимается ветер, то и льет, будто снова ливень припустил. Не холодно. Матильда жадно вдыхает запах пропитанной влагой земли. Она не ошиблась: кто-то выходит из сарая с лопатой на плече. Идет, ничего не опасаясь: ему известно, что ни одна из комнат не смотрит на задний двор. Значит, это кто-то из своих. Но разве она уже не узнала в нем человека, сидевшего здесь перед ней не далее как четверть часа назад? А может, он сумасшедший? Ну конечно, сумасшедший! Иначе что б ему делать на улице в такой час? У него глаза безумца и речи безумца, убеждает себя Матильда, возвратившись в свою комнату, и глотает две таблетки снотворного. Ей хочется в это верить. Во всяком случае, то, что она сейчас видела, кажется, никому ничем не угрожает. Симфорьен спит на втором этаже в нескольких метрах от нее. Эта женщина, Алина, еще в Париже. В понедельник и надо будет беспокоиться. Сон все не приходит, но руки и ноги уже отяжелели, и все тело блаженно расслаблено. Вдруг она спохватывается, что забыла помолиться. Надо подняться с постели, встать на колени. Но сил нет, и она наспех бормочет слова молитвы, не вникая в смысл. Ее красивые руки обнимают пустоту. Что-то огромное и легкое наваливается на нее, она засыпает.
В понедельник утром Жерсента крикнула под дверью комнаты Деба:
— Мадемуазель Катрин просят к телефону.
Девушка удивилась, а отец сказал ей:
— Должно быть, с завода…
Ожидание скандала, который вот-вот разразится в доме, усиливает его одышку. Сегодня вечером приезжает эта женщина, он отведет ее к Градеру. Неужели завтра они от него избавятся? Градер силен… Да только Алина ему не по зубам. Он у нее уже двадцать лет на крючке — ведь не сумел же вывернуться. Не рассказала ли ему чего Матильда? Нет, успокаивает себя старик, Катрин следит за ней неотступно: Матильда не разговаривала с Градером… Разве что записку передала? Катрин бы пронюхала. Вот она возвращается.
— Звонили из Парижа, папа: эта женщина, да, Алина. Ей пришлось отложить поездку до четверга. Она загрипповала, но ничего страшного, в четверг прибудет непременно.
— Она сама звонила?
— О да! Что за голос! хриплый, сиплый… никогда таких не слыхала…
— Что ж, подождем до четверга. А жаль, в таких делах надо действовать быстро.
— Два дня ничего не решают, — рассуждала Катрин. — Может, дождь стихнет, не так тяжело будет идти со станции, а то, представляешь, как мне пришлось бы хлюпать по лужам с этой жуткой особой? Ты ее предупредил, что здесь добрых двадцать минут пешком?
— Да, и этот пункт программы ей меньше всего улыбается… Но она не удивлена моими предосторожностями, потому что считает Градера крайне опасным, а уж она-то, шельма, разбирается!
— Папа, я обнаружила… только не волнуйся, ничего особенного, просто, чтобы ты знал… Так вот, Клерак в последнее время каждый день выпивает у Лакота аперитив…
— Неужели с Градером?
Катрин кивнула.
— Ты точно знаешь?
— Но, папочка, разве это так страшно? Выгони его совсем, и обратимся к доктору Петьо, он ничуть не хуже.
— Да, но он не знает меня так хорошо, — простонал больной. — А главное, это показывает, как далеко Градер простер свои сети. Это ужасно, детка. Я боюсь и за тебя… Он постарается тебя удалить… Найдет способ… Не знаю какой… Может, яд…
— Убьет меня? — прошептала Катрин.
Но старик ее не слушал.
— Так, значит, все эти дни Клерак меня нарочно пугает!.. — воскликнул он. — Черт побери! Это же его Градер науськал, чтобы выбить меня из колеи… Хорошо все-таки, что я это знаю… Я еще крепок… Тем не менее мы с тобой одни… Ах, если бы ты согласилась, детка, — умолял он, — если бы ты согласилась… Сын Бербине…
— Нет! — оборвала она с яростью. — Ты забыл, о чем мы условились: ни слова о нем до первого января.
— Да, но я тогда не знал, какая нам грозит опасность. Сама посуди: мужчина в доме, здоровый, сильный, и, само собой, на нашей стороне! Он бы этого подлеца взял за шиворот да и вышвырнул в окошко…
— Папа, Градер здесь у своего сына, считай у себя дома… Может, лучше нам переехать? Дом Деба пустует…
— Уехать из замка? Никогда!
Деба всю жизнь мечтал стать полновластным хозяином замка в Льожа. Однако до совершеннолетия Андреса дом оставался в неделимой собственности, а в последний год мальчишка, по совету отца и Матильды, наотрез отказывался продать свою долю.
— Подумать только, что я владею домом совместно с сыном такого негодяя… Да и гадкая рожа этого твоего Андреса мне уже тоже опротивела…
— Про Андреса можно говорить, что угодно, — возразила Катрин, — но только рожа у него не гадкая.
— Он тебе кажется красавцем, потому что ты других не видела.
Разумеется, она не видела других, хотя ей доводилось гулять на свадьбах, ездить на бега в База и Люгдюно. Там собирается множество молодых людей. Но что толку ей на них смотреть? Для нее существовал один-единственный, и она, если бы захотела, могла бы стать его женой — презираемой, может, даже ненавистной, но женой. И он бы спал с ней иногда, чтобы иметь детей. То, о чем она иногда мечтала, вернее, то, о чем она запрещала себе мечтать (и что составляло содержание всех ее исповедей), сделалось бы не грехом, а обязанностью… А любит не любит — не велика важность.
