Описание нашего похожего на корабль отеля не будет полным, если я не упомяну об одном из постоянных его обитателей, о старике ирландце, который вот уже десять лет безвыездно живет в Гульмарге, в этом отеле. Бородатый, с головой, напоминающей голову Эйнштейна, с широким лбом, над которым вздымается копна непокорных волос, с еврейским рисунком губ и носа, с небольшой бородавкой у правой ноздри, которая подчеркивает проницательность всего его облика. Я никак не мог определить, какого цвета у него глаза: иногда они казались голубыми, как небесная синева, а иногда становились зеленоватыми, как вода в озерных глубинах.
По временам лицо старика окутывало облако неведомого тумана. Это облако бывало похожим на те нежные легчайшие хлопья, которые иногда вплывали в мою комнату откуда-то из Гульмарга… Иногда туман совершенно окутывал лицо О'Брайена (так все называли старика), а иногда только легкой дымкой скользил по нему.
О'Брайен много пил, и только дорогие вина. Опьянев, он говорил замечательные вещи, разрешал самые запутанные философские вопросы, зло шутил, и шутки его всегда касались самых сокровенных глубин его индивидуальности. Он мог говорить часами, так же, как мог часами молчать. Он не интересовался охотой, не обращал внимания на женщин и, самое удивительное, был вегетарианцем. Правда, О'Брайен очень любил сыр и частенько говаривал:
– Я десять дней могу прожить на одном кусочке сыру. Ты еще мальчишка, вот когда ты достигнешь моего возраста, тогда поймешь, что в самом буйном расцвете женской красоты нет той свежести, которую дают кусочек сыру и капля вина. Пей и снова пей! Пей и любуйся прекрасным закатом, кипящие кровавые краски которого сделали небо на западе вдвойне прекрасным!
О'Брайен был философом «Фирдауса». Если ты поедешь в Гульмарг, обязательно разыщи его. Он расскажет тебе о той правде жизни, которую он познал на опыте собственных ран. Горьким будет его рассказ, но ведь и раны его еще сочатся болью; страшной и ядовитой будет его правда, но по волнам яда скользит тень его губительной усмешки – и ты не сможешь не полюбить этого человека! Ведь если говорить правду, что есть в нашей жизни, кроме этого?
Сынишка водоноса Абдуллы очень любит писать и читать. Он выучил уже всю грамматику урду и теперь читает свою первую книжку, на которую его отец часто ставит свою хукку.[3] Как только у Абдуллы выдается свободная минутка, он забирается в свою каморку и наслаждается там хуккой. Если же он видит, что и я свободен, он иногда приходит ко мне на веранду. Я даю уроки его сыну, а он рассказывает мне невеселую повесть своей жизни. Он рассказывает ее мне кусочками, ломтиками, перемежая ее слезами и улыбками, кашляя и сплевывая в таз и борясь с приступами одышки. История жизни Абдуллы – это не романтическая любовная повесть и не трагическая поэма, это самая обыкновенная жизнь обыкновенного крестьянина, в которой было немного радостей и без счета слез.
Абдулла раньше был крестьянином, имел несколько бигхов земли. В молодости любил, потом женился. Несколько лет все было хорошо, и Абдулле казалось, что танец жизни прекрасен. Бывали, конечно, и неприятности, но горячая кровь молодости быстро смывала их. После смерти родителей Абдулле удалось выплатить долг ростовщику, и он стал задумываться над тем, как повысить урожайность своей земли. Часть земли он отделил и разбил на ней плодовый сад. Сердце его полнилось надеждами, он мечтал о том, что станет заминдаром… Однако ему пришлось снова немного занять у ростовщика. Потом два года подряд дождей выпадало так мало, что сад его не смог подняться. Начался голод, и землю пришлось продать. Старший сын умер, жена тоже не вынесла голода и умерла, и Абдулла навсегда ушел из деревни, прижимая к груди своего младшего, последнего сына. Щеки его утратили румянец, в глазах угас прежний блеск, да еще оттого, что Абдулла таскал тяжеленные мешки угля в одной лавке, он заболел одышкой и теперь все кашляет, и ему трудно дышать от слизи в горле. После пяти-шести лет скитаний Абдулла возвратился на родину, потому что родная земля всегда зовет душу странника, как бы далеко он ни забрел. Вот уже шесть лет он работает в этом отеле.
– Благодать, а не жизнь! – говорил мне Абдулла. – Слава богу, два раза в день дают хлеб, иногда господа на чай дадут. Да и сиротка мой, Гариб, бог да продлит дни его жизни, если вырастет здесь, кто знает, может быть, не просто водоносом будет. Выучится читать, вот жизнь у него и будет красивей, чем моя… А вас господь вознаградит за него, господин! Учите, учите его, а я пойду, мне нужно приготовить воду для господина Валима – он сейчас будет купаться.
О, до чего раздражает меня эта покорность судьбе! Как только человек живет такой жизнью! А ведь так живут сотни тысяч, миллионы. Каждая страна, каждый народ в любом уголке земного шара, за исключением нескольких человек и некоторых кругов, гордятся своей цивилизацией, своей религией, своей культурой, своей сознательностью, своим умом…
Все это позолота! Нет предела человеческой лжи и стремлению человека обмануть самого себя.
Взять того же Абдуллу. Он несчастен, все время кашляет и все же продолжает жить в надежде на то, что тот самый мир, который не дал ему расцвести, то самое общество, несправедливость которого лишила его всех радостей жизни, схватила за горло и превратила в забитое животное, дадут расцвести его сыну… Но ведь в конце концов Абдулла человек, и жизнь его – борьба, как жизнь всех людей. Что ж, борись, борись хоть за мечту. Твой сын подрастет и станет юношей, и тогда ты воскреснешь в исполнении его расцветших желаний, снова забьется твое сердце в чистоте его юности, в цветистых песнях его любви и красоты, в славе его радости.
Из встреч на веранде сердце мое хранит воспоминание о молодой парочке, которая казалась очень счастливой. Оба они были совсем еще юны, красивы и образованы. Они недавно поженились и приезжали в Гульмарг, чтобы провести здесь свой медовый месяц. Заняты они были тем, что смотрели друг на друга.
– Дорогая, как красив этот закат! – говорил юноша, глядя в глаза своей любимой.
– И воздух пропитан ароматом цветов… – отвечала она, касаясь его плеча своей нежной ручкой.
Эта парочка целыми днями умирала от восторга, они умирали перед закатом, умирали перед цветами, умирали перед красотой окрестностей, умирали перед лунным светом, умирали перед кедрами, умирали перед горными пони… В конце концов мне начало казаться, что они по целым дням только и знают, что умирают. Зато по ночам они оживали… Они жили на третьем этаже, и комната их находилась как раз над моей. Иногда ночью до меня доносился то звук разбивающегося стакана, то поскрипывание кровати, то кошачье мурлыканье. О'Брайен говорил, что они, наверное, видят одинаковые сны, не сознавая, что на самом пороге этих волшебных снов из «Тысячи и одной ночи» стоит суровая действительность.
– Старик, старик, – возражал я, – что же плохого в том, что люди женятся? Поженились, теперь дети пойдут у них. Те сны, которые они сейчас видят, прибавят еще один дом к прекрасному городу человечества.
– Ничего плохого нет в том, что люди женятся, – отвечал О'Брайен, – плохо, когда разбиваются их мечты, а разбиваются они очень скоро. Природа расставляет ловушки человеку, для этого она дарует цветам аромат, кабарге – мускус, а женщине – красоту. Но как только природа добьется своего, цветы увядают, кабарга падает мертвой, а женщины стареют… Так разбиваются мечты людей.
– Помнишь, как я разбила стакан ночью? – спрашивала утром молодая женщина, лукаво поглядывая на мужа: во взглядах влюбленных таилось сладостное воспоминание о каком-то событии, известном только им двоим.
– Что разбила? – поинтересовался я.
Оба рассмеялись.
– Я уронила ночью стакан, – объясняла она, – он разбился, и вода потекла по полу. Пол деревянный, а внизу – ваша комната.
– Ах, вот в чем дело! Моя кровать-то ничего, но вот на ковре до сих пор мокрое пятно.
– Дорогой, посмотри, какая прелестная птичка! – сказала она, обращаясь к мужу, тут же забыв обо мне, как о ненужном разбитом стакане… Они оба взялись за руки и залюбовались какой-то птичкой.
– Красота не вечна! – сказал я, и меня охватил гнев на вселенную и на ее создателя. – Почему, почему она не вечна? – И тут же ответил сам себе: – А кто сказал, что она не вечна? Красоту нужно рассматривать не с точки зрения отдельного человека, а с точки зрения общества. Посмотри сам: цветы вечно улыбаются, мускус вечно благоухает, женщины…
Я взглянул на молодую женщину и не закончил свою мысль. Глаза О'Брайена приобрели густой зеленый оттенок…
– Не может умереть красота! Она частица времени, она его эстетическое выражение. До тех пор пока не умрет время, будет жива и красота; красота женщины будет жить в ее дочери, аромат цветка – в его бутоне, мускус кабарги – в его благоухании.
– А Абдулла в своем сыне! – съязвил О'Брайен.
