— Гляди, теперь и у нас дождь идет.
— Жалко, что ветра здесь нет. А то бы мы могли кораблик с парусом сделать, верно?
Напружив щеки, он изо всех сил дует на спички.
— Давай их кочергой зацепим.
Оба поворачиваются к печке, ища глазами кочергу.
И тут только дети понимают, что произошло.
— Воды-то, воды сколько! Весь дом сейчас затопит.
Вода, журча, по-прежнему течет из коридора и расплывается лужей в углу кухни, где прогнила и осела половица. Но теперь уже капает и сверху, вода пробивается между почерневших досок потолка. Крупные капли падают часто-часто, словно с листьев дерева, когда тряхнешь его после ливня. Кажется, что дождь, так упрямо стучащий в окно, незаметно просачивается сквозь стекло прямо на подоконник, где подмокли клубок ниток и краюшка черствого хлеба, которую перед уходом положила сюда мама.
— Смотри, везде вода!
Тяжелые серые капли одна за другой взбухают на потолке, как раз над большой клеткой, подвешенной высоко возле окна, на мгновение повисают в воздухе и со звоном падают на вогнутое дно клетки.
— А где твоя птичка? — вдруг спрашивает девочка. — Она тоже утонула? Почему ее не видно? Почему она не говорит?
— Ее теперь у нас нету.
Мальчик склоняет голову и густо краснеет.
— Где же она?
Он не подымает глаз и пытается улыбнуться, но губы его жалобно кривятся, на глаза навертываются слезинки и тут же исчезают, как будто лопаются хрупкие стеклянные шарики.
— Ты ей больно сделал, да?
— Отстань от меня.
Мальчик поворачивается к своей подружке спиной.
Тоненькая струйка, извиваясь, торопливо ползет по проводу, а затем сбегает по электрической лампочке без абажура.
И вдруг лужа разливается по всему полу, словно рядом, в коридоре, опрокинули бак с водой, и в ту же минуту резкий порыв ветра, как штормовая волна, обрушивается на барак.
Дети пугаются.
— Мари!
— Мама!
Слышно, как за перегородкой с грохотом передвигают стулья, кровать, но вдруг шум стихает. В комнату вбежала женщина, волоча размокшие тяжелые шлепанцы. Она скручивает жгутом рваный черный фартук, и вода из него брызжет во все стороны. На ходу женщина быстро вытирает покрасневшие руки, закрытые до локтя рукавами старенького свитера. Глаза у нее большие, такие, какие нравятся детям, а над бровями, несмотря на холод, блестят капельки пота.
— Боже ты мой, да здесь еще хуже, чем у нас!
— Это только сейчас так много воды натекло.
Пряди седеющих волос падают женщине на глаза, мешают ей. Она откидывает их назад, как откидывают небрежным движением горсть земли.
— А ну-ка, дети, сидите тут тихонько!
Она усаживает ребят рядышком на стол, в том углу, где еще сухо, затем проходит в коридор и выбегает на улицу, посмотреть, что там делается. Сразу же в комнату доносится ее голос:
— Леон, да вы с ума сошли, что ли? Значит, это вы гоните на нас воду!
Худощавый старик без шапки, подставив под дождь согнутую спину, борется с наводнением, — нагромоздив доски от сломанной тачки и кучу какого-то тряпья, он старается преградить путь воде, сбегающей из верхней части города сюда, к баракам. Очевидно, он решил устроить перед своей дверью запруду.
— Как так? Почему это из-за меня? — Старик возмущен. Подбородок у него трясется от холода, по лицу и коротко подстриженным седым волосам струится вода. — Не лезь, пожалуйста! По-твоему, значит, пускай нас затопит? Ты бы лучше сама за дело взялась.
— Злой вы старик! У нас и доски-то ни одной нет.
— А ты возьми у меня, я уже кончил работу! — Схватив доску, старик потащил ее к Мари.
— Вот они, бабы! Орут, орут, а почему — неизвестно. Ну-ка, посторонись. — Леон воткнул доску в грязь перед дверями. — Снимай живо фартук, сверни его потуже да заткни дыру, тогда не будет так течь! Я сейчас, только перед нашей дверью земли насыплю, а потом опять к тебе подойду. А то заладила: злой старик, злой старик…
От холода у него дрожат колени. Он семенит к своей плотине, втянув голову в плечи.
Теперь по коридору бежит только тоненькая струйка воды. Грохот бури, как плотный занавес, спустился на рабочий поселок, поглощая собой людские голоса, несущиеся отовсюду крики. Океан совсем рядом, всего в пятидесяти метрах, сразу же за длинным валом мусора и всяких отбросов. Потоки, шумно низвергающиеся с небес, нельзя даже назвать ливнем, кажется, что ветер подымает с моря целые пласты воды и с силой обрушивает их на поселок, сотрясая своим дыханием жалкие, на скорую руку сколоченные из досок лачуги. Слышится звон разбитых стекол. Здесь всякий раз буря несет с собой бедствия. Кругом бушует потоп; только одной водонапорной башни, величественной, несокрушимой, как якорный битенг, словно не касается этот разгул стихии, и она, подобно крепости, возвышается над поселком. Впрочем, и ее трудно разглядеть сквозь пелену дождя, который, упруго сотрясаясь под порывами ветра, сплошной стеной идет на город. Одна только эта башня как будто не желает отступить перед Атлантическим океаном, перед всем Западом; дождь, сгоняемый порывами ветра с крыши, на мгновение как бы облегает ее стеклянным полукругом, потом вдруг переламывается надвое и разлетается причудливыми облаками водяной пыли.
Мари бегом бросилась обратно. Не заглядывая к себе, она проходит прямо на соседскую кухню, посмотреть на ребятишек, но те смирно сидят на столе, радуясь всей этой суматохе. Мари притаскивает тяжелый деревянный ушат.
— Ну-ка, дети, пойдите сюда.
Она сует в руки детишкам по кастрюле.
— Видите, как я делаю? Помогайте мне.
Они втроем вычерпывают лужу, которая натекла в углу кухни.
Слышно было, как перед входной дверью старик Леон стучал лопатой, — он вернулся, как и обещал, чтобы доделать запруду.
Когда ушат наполнился, Мари крикнула:
— Леон, идите сюда, мне одной не справиться.
— До чего же надоедная ты! Не дай бог, если бы все такие были, — проворчал Леон, но все-таки поспешил на зов соседки.
Они подняли за ручки тяжелый ушат и с трудом перетащили его через земляную насыпь. Ветер валил их с ног, башмаки скользили по размокшей глине; наконец они остановились.
— Вот погодка проклятущая! — воскликнул Леон. — Если мы с тобой здесь воду выплеснем, тогда ведь Жежена совсем затопит. Давай лучше отнесем подальше в сад.
Легко сказать, — а как нести ушат под этаким ливнем еще дальше, еще десять метров?!
Когда они вошли в коридор, с трудом переводя дыхание и не вытерев блестевших от воды рук и лица, дождь вдруг перестал. Последний порыв ветра осушил воздух, словно крепко прошелся по нему тряпкой, и во внезапно воцарившейся тишине стали слышней человеческие голоса, журчанье воды, беспорядочный топот деревянных башмаков. Крыша лачуги — и та будто сбросила с себя груз. Легче дышалось. Зато холод стал ощутимей. Над морем небо очистилось.
— Вот хорошо, явилась наконец! — сказала Мари. — Дети, сидите смирно, там у вас сухо!
К бараку подбежала молодая женщина, промокшая до нитки.
— Я так боялась, что тебя не будет дома, — еще издали крикнула она Мари.
— Все в порядке, Полетта, не расстраивайся. Мы уже тут сами управились.
— Мама!
Мальчик, широко раскрыв ручонки, бросился к матери.
— Подожди, не подходи ко мне, ты сухой, а я вся мокрая. Иди, иди обратно.
Когда обе женщины вошли в коридор, Полетта сказала упавшим голосом:
— Я сразу же, как дождь начался, помчалась домой. Боялась, как бы здесь чего-нибудь не случилось. И сейчас еле на ногах стою.
Увидев залитую водой кухню, Полетта зарыдала:
— Мари, Мари! Беда-то какая! Как же мы теперь жить будем? Ума не приложу!
— Ты бы раньше поглядела, тогда действительно страшно было, а сейчас-то мы уже убрались, — сказала Мари.
— Все разваливается! Ты посмотри на стены! А занавески-то, занавески на что похожи стали! И календарь весь размок, листки поотлетали. Сыро, как в пещере. Какие же мы несчастные, Мари! Хорошо еще, что вода под пол уходит.
— Уходит-то уходит. А куда? Вся ко мне стекает, пойди сама взгляни.
На кухне Мари в полу тоже была дыра, но в самой середине. Обычно ее прикрывали куском старого линолеума. Мари приподняла покрышку.
— Смотри-ка.
Под полом переливалась черная, как деготь, вода.
— Каждый раз, как дождь начинается, вся вода сюда сбегает. И потом, что ни делай, вонь стоит ужасная. Ты разве никогда не замечала? Никогда не говорила: у Мари в квартире дух нехороший? И верно, нехороший… Видишь, к нам отовсюду течет. В комнате я еле воду вычерпала, пришлось кровати передвигать… Пойди переоденься, Полетта, а то еще простудишься.
— Ну, я ухожу, — заявил старик Леон. — Я больше тебе не нужен, надеюсь?
— Послушай, Мари, — сказала Полетта, — какая же ты хорошая!
— Ну, что ты, что ты, Полетта… Ведь и ты бы для меня то же самое сделала…
