Ирландии прибыли мастера, чтобы научить ковильянцев своему искусству. Местной шерсти уже не хватало; ее начали покупать в Алентежо и других районах страны. Текстильные предприятия стали одевать королевскую армию. Каждое столетие в ткацком деле появлялись новые усовершенствования, и по берегам двух рек, спускавшихся с горного хребта и обходивших с обеих сторон Ковильян, сооружались новые фабрики.
Так настало время, когда в ткацком производстве произошел переворот. Теперь речь шла уже не о лучших рисунках ткани, не о выделке, а кое о чем более серьезном — о механизации. В туманных английских краях священник Картрайт изобрел механический ткацкий станок. Вода, вращая большие колеса, стала приводить в движение машины, что до сих пор делал человек.
Все меньше горных жителей пасли своих овец и сами ткали шерсть. Почти все поступали на фабрики. Им приходилось теперь существовать на определенную заработную плату, независимо от того, хватало ли ее на удовлетворение насущных нужд. Никто не помышлял увеличить их заработки: хозяевам нужна была дешевая рабочая сила, чтобы ткани местного производства могли конкурировать на рынке с иностранными.
Люди проводили на фабриках дни и ночи, покидая их только по воскресеньям. Тогда они старались забыться, не думать об этой тюрьме. Они уже не видели овец, не слышали печального звона их колокольчиков; они видели лишь шерсть, которую очищали и мыли, трепали и расчесывали, из которой делали пряжу и ткань; повсюду они видели шерсть.
Промышленность развивалась. Теперь самыми большими были не только церковь и фабричные здания: в городе выросли величественные особняки фабрикантов. И вся страна заговорила о процветании Ковильяна.
Позднее произошел новый переворот. Огромные колеса, вращавшиеся на речушках, остановились: силу воды заменило электричество. К тому времени на некоторых фабриках уже работали вместе отцы, сыновья и внуки. На смену сотням ткачей, что когда-то жили в горных поселках, пришли тысячи. Ловкие посредники; которые, располагая скудными средствами, покупали пряжу у одних, отдавали ткать другим и продавали материи третьим, в конце концов исчезли, вытесненные крупными промышленниками. Исчезли и домашние мастерские. И остались лишь большие фабрики с тысячами рабочих.
Отечественной шерсти перестало хватать. Начали ввозить сырье из-за границы: из Австралии, из Новой Зеландии, из Южной Африки. Далекие стада через океан снабжали фабрики Ковильяна и окрестных поселков.
Однако текстильное производство подвергалось постоянным колебаниям. Фабрики то работали без устали, то из-за нехватки сырья или сокращения сбыта — неполный день. Тогда мужчины, женщины и дети, вручившие свою судьбу шерсти, оказывались перед лицом еще более острой нужды, чем та, в какой они жили постоянно. В периоды свертывания производства Ковильян вместо тканей вывозил девушек для публичных домов Лиссабона…
Общая судьба связала воедино потомков первых ткачей. В XX веке в горах чаще пастушеских свирелей слышались жалобы, протесты, ропот людей, которые, объединяясь, требовали хлеба.
Как только козы и овцы дошли до скотного двора. Пилот счел свою работу законченной. И прежде, чем пользовавшийся его услугами пастух зашагал домой, побрел к поселку. Поджав хвост, почти задевая мордой землю, он плелся печально и озабоченно, как всякий бродячий пес, потерявший вкус к жизни. Внезапно Пилот учуял в воздухе нечто знакомое. Он поднял кверху голову, глаза его, до этого тусклые, заблестели, хвост загнулся, как ручка зонтика. Дорога была полна искушений и обязательных остановок, учрежденных собаками, которые пробегали здесь много веков кряду — с того времени, как существовал Мантейгас. Пилот часто задерживался, орошал камни, стволы старых каштанов, углы ветхих домишек. Делал это весело и торопливо, а затем бежал дальше: он почуял своего хозяина, которого так давно не видел. Этот запах все приближался, и волнение пса усиливалось. Наконец он увидел хозяина…
Орасио был вместе с Идалиной, которую Пилот тоже знал. Они сидели на большом камне, в верхней части поселка. Орасио был настолько увлечен разговором с девушкой, что не обратил внимания на появление пса. Пилот на мгновение остановился, вильнул хвостом, по телу у него пробегала радостная дрожь. Потом решился и униженно уткнулся мордой в бедро хозяина — это вошло у него в привычку в ту пору, когда они вдвоем пасли скот высоко в горах.
Теперь хозяин заметил его присутствие. В этот день Орасио вернулся с военной службы и на радостях от встречи с отцом и матерью, с соседями, и особенно с Идалиной, еще не вспомнил о своем старом товарище… Он погладил собаку по голове и растроганно воскликнул:
— Смотри-ка, Пилот! Мой Пилот!
Идалина мельком взглянула на пса. Вид у нее был невеселый. Орасио продолжал свой рассказ:
— Я уже говорил, что наша казарма зенитной артиллерии находилась на самом берегу моря. Оттуда были хорошо видны суда, идущие в Лиссабон. Иной раз это был такой большущий корабль, что казалось, он никогда не может затонуть. Неподалеку находился Эсторил. Ты слышала об Эсториле? Вот красивое место! Чудесный, бескрайний сад!.. Там даже сосны кажутся садовыми деревьями! Розы обвивают их стволы до ветвей… Дороги чистенькие — чище, чем пол в церкви! Во время отлучек в город мне никогда не надоедало любоваться всем этим. На улицах много автомобилей… Пестрая, шумная толпа… И больтают на разных языках, в которых мы ничего не смыслим…
Неожиданно Орасио прервал свое повествование. По сдержанному молчанию Идалины он понял, что ее не интересует этот рассказ и она думает о другом. Он отмахнулся от Пилота и, словно оправдываясь, сказал:
— Я заговорил об этом главным образом из-за тамошних домов. Особняки здешних фабрикантов и сравнить нельзя с теми, что в Эсториле! Они там на редкость красивые!.. Все окружены садами, которые цветут даже зимой. Я без конца расхаживал перед ними, заглядывал внутрь и думал: вот где можно хорошо жить, не то что здесь, в наших краях! Но кое-что в этих больших, нарядных домах мне не понравилось. Мне показалось даже, что, будь один из них моим, я бы в нем просто погиб. Все это хорошо для людей с другими привычками, для богачей, которым нравится спать в отдельных спальнях и иметь много комнат. А я хочу всегда спать, прижавшись к тебе…
Орасио посмотрел на девушку пылким взглядом и засмеялся. Но ее улыбка была такой грустной, выражение лица таким подавленным… Его охватило раздражение:
— У тебя такой кислый вид — просто зло берет смотреть! То, что я надумал, только к лучшему для нас обоих. Вот увидишь! — И, немного успокоившись, продолжал: — Однажды я был недалеко от Эсторила,
