СЦЕНА ШЕСТАЯ
Гермий, Гиппий.
Гиппий
Приветствую тебя, отец, тройным приветом!
Гермий
Привет, Лакона сын, мой Гиппий! Вижу знак,
Что бог по-прежнему ко мне остался благ, —
Ведь будто бы во сне, счастливым и здоровым
Опять явился ты под дружественным кровом,
Когда мне дряхлый взор уж застилает тень.
Мы белым камешком отметим этот день[20].
Лакона сын! Тебя за трапезою нашей
Ждет из плюща венок, серебряная чаша,
Солонка древняя, и мясо, и плоды,
И вина черные. Пусть голода следы
Исчезнут — и тогда расскажешь, друг сердечный,
Как ныне здравствует отец твой безупречный.
Гиппий
Трудясь над лозами, не забывает он Тебя.
Но стал он слаб.
Гермий
Ну, что ж, таков закон.
Теперь отца в тебе я узнаю, как будто
Воскресла юности далекая минута.
Такое же чело, и так же рост высок!
Лишь над губой его зазолотел пушок,
Как старцы на совет уже его просили.
Мог полный козий мех поднять он без усилий,—
Да, были некогда выносливей, поверь,
И посильней отцы, чем дети их теперь.
Поистине, отец твой счастлив. В жизни много
Хорошего, — и все от радостного бога:
Ребенку весело — он смехом залился;
Горячий юноша тенистые леса
Вообразил, и в них уже он деву встретил;
Старик согнулся весь, но звездный хор так светел,
Так выйти хорошо бывает за порог,
Так сладостен бесед медлительный поток…
И в радостные дни и в горькие минуты
Всегда за нить судьбы хватайся за одну ты.
Кто к недоступному стремиться любит, тот
Всего лишь хочет жить, но, право, не живет.
Так будем жить, пустых желаний избегая!
Гиппий
Но, вечно грудь мою желаньем наполняя,
Мной завладела дочь прекрасная твоя,
И ложа страстного хочу изведать я.
Я дочери твоей готов отдать всю душу.
Я в дальних странствиях видал моря и сушу,
Неаполь и Тибур, и много городов,
И арки Цезаря, и тень его садов,
И тута ягоды в кустах отяжелелых,
И ветви, красные от яблок переспелых,
Видал я злак долин и лоз румяный плод,
Что солнечный бальзам на горном склоне пьет:
Ведь лозы любят край, где Зевс царит дождливый,
Где папоротник лишь взрастает сиротливый.
Я с земледельцами беседу заводил.
Но день казался мне и долог и немил:
Любил я дальнюю. И ночи мрак спокойный
Мне губы опалял, как лихорадкой знойной.
Все Дафну видел я, и плечи, и власы…
О жаркие мечты, о смутные часы,
О ты, крылатый бог, Эрот, цветущий властно
На девственных щеках и на груди прекрасной
Людскою мукою — улыбкою людской!
Когда священный Зевс высоко над землей
Сиял — ты не забыл, о Гермий? — отчим словом
Ты дочь свою со мной связал под древним кровом.
Я девичьим мечтам стал дорог с этих дней.
Ты обещал мне дочь — и я пришел за ней.
Корабль мой ждет уже прекраснейшую гостью:
Отделан для нее покой слоновой костью,
И чаш немало там, восточных покрывал,
И с благовоньями ониксовый фиал,
И золотой убор, и бронзовые ванны, —
Все, что приносят в дар супруге долгожданной.
Когда же с нею в путь отправимся вдвоем,
Послушной зеленью мы весла обовьем,
И гордо поплывет, над бурным морем рея,
Гирляндами цветов увенчанная рея!
Гермий
Да, вижу, в выборе я оказался прав,
Тебя, любимый гость, для дочери избрав.
Ведь ты и добр, и мудр на слове и на деле,
И твердо помнишь ты, что предки нам велели.
Что ж, если будешь ты и в жизни так хорош,
С отцом достойнейшим во всем ты будешь схож.
А Дафна, дочь моя, справляется умело
С трудом, положенным для женщины несмелой,
Из тех, что в тишине, под строгим полотном
Цветут и думают о муже лишь одном.
Всегда хорош союз достойного с достойной, —
Недаром же с лозой мы вяз венчаем стройный,
И к крепости вина бывает сладкий мед
Примешан. Но не раз напрасная влечет
Надежда, и в сетях неумолимых рока
Приходится тогда бороться нам жестоко.
Нет, лучше прямо я раскрою свой намек,
Чтобы не умножать смущенья и тревог!
Мечты безумные над дочерью нависли,
Больным дыханием ей помутили мысли.
Она бежит от глаз отцовских с этих пор,
Мне больше красотой не утоляя взор.
Молчит, и прячется, и плачет, — и похоже,
Что, бедную, ее недуг постигнул божий.
Каким-то демоном она покорена, —
То галилейский бог, его рука видна.
А этот мертвый бог, что властвует над нею,
Враждебен и любви и песням Гименея.
Не любит жизни он, ни пищи, ни вина,
И плоть бесплодная мила ему одна.
Есть женщина, — она ей повторяет вечно,
Что лучший из богов тот бог бесчеловечный.
Велением богов, пришлось недолго знать
Нам Пифию, твою достойнейшую мать, —
Зато их доброта явилась над другою —
Равно и глупою и старою каргою!
Но старику без сна сидеть не надлежит.
Пускай отрадный сон мне веки освежит.
Уж Веспер, ясный бог, для всех влюбленных милый,
Ты видишь, на закат склонил свое светило,
В жилье моем и ты вкушай спокойный сон.
Здесь тесным портиком ты будешь защищен
От сырости ночной. Большой косматой кожей
Льва нумидийского себе покроешь ложе.
То гостя Либика Циртейского мне дар.
Как Дафна родилась, в тот самый год товар
Привез он к эллинам — груз кости и коралла, —
Взяв шерсти за него и наших вин немало.
Гиппий
Ничто спокойного не потревожит сна, —
Ведь Дафна поклялась, что будет мне верна.
Гермий
Спокойно спи, мой сын. Пусть во врата из рога
Мечты беспечные к тебе летят от бога.
(Он уходит во внутреннюю дверь.)
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Гиппий
На ложе дружеском смежил я взор, а мне
Все чудится, что я качаюсь на волне,
Все слышу весел плеск, что бьет по влаге плотной,
И в жалобе ветров поющие полотна;
Мне видятся моря, и синий край земли,
И баснословные чудовища вдали.
Мечта прекрасная, смущая беспрестанно,
Встает над кораблем, как будто из тумана,
И то с дельфинами затеет легкий пляс,
То выйдет на песок, — и вот зацвел сейчас
Под ней песок, она ж вдали уже маячит…
Вот что моя любовь и власть Эрота значит!
Зачем же старику поверю? Что бы мог
Против меня иметь тот галилейский бог?
И в долгожданный час, мой час золотокрылый,
Зачем ему лишать меня супруги милой?
Я богу юному не сделал ничего, —
Не трогал алтаря, ни самого его,
Не посылал жрецам суровым оскорблений
И не подглядывал таинственных молений
И черной трапезы среди ночных могил.
Его не знаю я. За что бы он казнил?
Но Дафна, вся в слезах, тоскует молчаливо, —
А в юном существе страданье нечестиво:
Подвластна красота Киприде лишь одной.
Однако вдвое нам дороже друг больной.
А может, я — виной той безысходной муке
И Дафна думает, что нет конца разлуке,
Забыв, что боги нас любовно охранят.
Когда исполним мы положенный обряд,
Обычай древности, завещанный отцами,
То боги сжалятся над чистыми сердцами.
Быть может, только я предстану перед ней,
И распрямится лук прекраснейших бровей,
И засмеется взор. О Зевса день лучистый,
Мне первым покажи невесты облик чистый.
О Артемида, будь ко мне добра! И ты,
Златовенчанная, храни мои мечты!
(Он засыпает.)
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Артемида и Афродита. Музыка.
Артемида
Нет, никогда по темным кущам
Не осветит уж бледный рог
Между шиповником цветущим
Мне серебро проворных ног.
Афродита
